йдете друг другу, — и привела подругу, свою копию, тоже полную да еще с желтыми, как у львицы, глазами.
Я посидел полчасика для приличия, поговорил с ними о том о сем и распрощался. Наталья догнала меня и набросилась с оскорблениями:
— Ты дурак! С такой женщиной тебя познакомила, а ты… Ну и оставайся один, черт с тобой!
Вот какая она тихоня и скромница, сами видите.
Кука с Натальей начали совместную жизнь в подвальной конуре, через которую проходила труба, диаметром с хобот слона, где под полом возились мыши, а стены покрывал мох и какие-то бледные цветы.
— Наши цветущие стены — наши гобелены, — хвастался Кука.
Но довольно быстро Наталья доказала своему неразборчивому супругу, что двухкомнатная квартира на третьем этаже гораздо лучше подвала «с гобеленами». Кука начал по вечерам подрабатывать и через год они перебрались в кооперативное жилье.
Наталья не успокоилась и безжалостно обрабатывала Куку дальше — заставила написать диссертацию, защититься, выбить на работе дачный участок… Вот вам и тихоня с погасшим взглядом!
Теперь у них новая страсть — они все лето вкалывают на даче, запасая на зиму варенья, соленья, моченья. Они и квартиру превратили в оранжерею: в комнатах выращивают помидоры и лимоны, на балконе лук и морковь. В их квартире всюду кадки с кустами и деревьями — прямо трудно продраться сквозь вьющиеся и стелящиеся растения, использован каждый метр жилплощади, выжато из жилья все что можно. А на окнах и дверях многочисленные замки, задвижки, крючки. И это, сами понимаете, неспроста. Думается, они поднакопили и кое-какие ценности. Наталья еще больше усиливает это предположение, когда на наши сборища появляется с драгоценностями.
— Это у тебя что, бриллианты? — как-то поинтересовался я.
— Ага! — ответил за нее Кука. — У моей жены по «Запорожцу» в ушах, и я не вижу в этом ничего позорного.
Не подумайте, он шутил, они ведь о многом умалчивают. Вот так, до неузнаваемости изменился Кука, такой совершил зигзаг — стал практичный, расчетливый, все прикидывает, подытоживает, в кармане носит калькулятор. Возьму на себя смелость выдвинуть такую версию: сидеть на сундуке с деньгами стало его конечной целью — как ни противно, об этом не могу не сказать.
Я считаю, что после тридцати лет люди делятся на две категории: тех, кто развивается и тех, кто остановился. Так вот, Котел, на мой взгляд, остановился, а Кука развивается в худшую сторону, во всяком случае он уже не суетится как раньше, не пытается переделать весь мир — теперь его энтузиазм проявляется в накопительстве, и если раньше он собирался делать машину своими руками, то теперь просто копит на нее. Теперь он рассуждает приблизительно так:
— Не терплю суетников: вечно спешат, хватаются и за то и за это, и ничего толком не делают. И еще без умолку трещат, как они завалены делами и работой. Те, кто много болтают о работе, как правило, мало работают. Проверено. И вообще, суета и треп говорят о несерьезных делах и поверхностных суждениях. Все успеется, всему свое время. Все надо делать с толком, без суеты, неслабо. Куда торопиться? Хорошие дела быстро не делаются.
Вот такие у него умонастроения. Недавно, чудик, заявил:
— Планирую открыть кооператив «цветов и птиц». Всегда ведь люди уезжают в отпуск, в командировку, кто-то должен поливать цветы в горшках, присматривать за попугаями. Полагаю, доходное дело.
Сами понимаете, такие планы не нуждаются в комментариях.
Кстати, Котел тоже не прочь заняться бизнесом: хочет открыть бюро путешествий для иностранцев, для тех из них, кому некуда девать деньги, кто хочет увидеть настоящую Россию, ее глубинку, а не виды из автобуса интуриста. Котел строит обширные проекты:
— Я организую им походы по речкам. Пусть прокатятся на попутных грузовиках по нашим разбитым дорогам, построят плоты, поночуют в палатках, побывают в деревнях, пошлепают по грязи, потолкаются в очередях в сельмагах, послушают крепкие словечки. Настоящая жизнь страны в глубинке, где нет туристических маршрутов.
Могу себе представить, как Котел прогорит!
Я женился последним, в тридцать лет, без всякой любви, хотя моя жена бесспорно лучше Галины и Натальи вместе взятых. Я женился просто в знак солидарности с друзьями, «на год меня хватит, — подумал, — а там видно будет». И вот надо же! — уже пошло на второе десятилетие как живу со своей красавицей. Привык, что ли, сам не знаю. Конечно, я человек твердый, и если моя половина начнет что-нибудь вытворять, хлопну дверью и только меня и видели. Жена это прекрасно знает, ведет себя тише воды и держится за меня обеими руками. И еще бы не держаться! Ведь я умный и талантливый, и руки у меня золотые, и характер покладистый, и круг интересов широкий, и осведомленность безграничная. Конечно, трудновато совмещать столько достоинств, но все же мне это удается. Я думаю, вы это давно заметили.
Так вот. У меня всегда были определенные требований к женщинам. В двадцать пять лет я хотел встретить женщину красивую, изящную, умную, талантливую, преданную; чтобы она умела делать абсолютно все; чтобы любила мою работу и никогда не спрашивала, почему я поздно вернулся и где был. Чтобы любила животных, имела легкий характер, побольше молчала и всегда просыпалась с улыбкой и часто пела; одним словом — совершенную женщину.
Чуть позднее я пришел к выводу, что хочу совместить несовместимое, и стал подыскивать женщину не очень красивую, но и не уродину, не очень умную, но и не совсем дуру и так далее. Но и это оказалось не просто. Тогда я отказался почти от всех требований, оставил только три: чтобы побольше молчала, любила животных и часто пела. Но, что бы вы думали? И это оказалось сложновато. Большинство женщин слишком много болтали и к животным относились так себе, и крайне редко пели. В общем, я жил в гордом одиночестве. Ясное дело, встречался с женщинами, но стоило какой-нибудь из них принести в мой дом халат или тапочки — все! Тут же с ней порывал.
Ну, а история моей женитьбы проста. Мы познакомились на улице, шли в одном направлении и красотка улыбалась мне неопределенно-радостно. Вернее, вполне определенно. Когда я заговорил с ней, она просто сказала:
— Я ждала вас всю жизнь.
Ну и, ясное дело, обезоружила меня этими словами. Она сразу же все рассказала о себе и околдовала меня искренностью.
У Валентины (так зовут жену) отличная внешность: темные глаза, прямые волосы, взгляд спокойный и умный, фигура стройная, очень стройная — она работает манекенщицей, что вы хотите! И, естественно, походка у нее отличная, а потому, как женщина идет, уже можно судить о ней. Валентина ходит с победоносным видом и умеет постоять за себя, поставить на место разных прилипал. Но главное, в ней все те достоинства, о которых я говорил — не к чему придраться, хотя вначале кое-что мне пришлось пошлифовать.
Прежде всего мне не понравилось, что она часами крутилась перед зеркалом, постоянно носила с собой три расчески и то и дело расчесывала свою гриву. И в день по пять раз меняла наряды, один смелее другого. Бывало, оголялась почти вся. Как какая-нибудь бесстыдница она была готова ходить по улицам голой и жить в стеклянном доме. И все разговоры у нее велись вокруг шмоток:
— Когда у меня плохое настроение, я надеваю яркое платье. У меня есть деловое платье и есть увлекающее…
По утрам меня раздражала ее беготня от окна к шкафу и восклицания:
— Что надеть? Что надеть, прямо ума не приложу?!
— Надень ведро на голову! — однажды вырвалось у меня, но жена не оцепила моей изящной шутки.
А по пути на работу, если к ней никто не подходил, она, по ее словам «весь день пребывала в угнетенном состоянии», хотя никакие знакомства ей и не нужны…
Спала она только на спине, чтобы не было морщин, по утрам, лежа в постели, делала дыхательные упражнения, потом принималась за гимнастику и носила книги на голове «для хорошей осанки»; днем занималась закаливанием — принимала солнечные ванны; на ночь пила «витаминные» чаи «для изящества». Этот культ внешности я пресек сразу.
Потом она взялась за мою квартиру: как-то незаметно заменила простую мебель на финскую, накупила дорогой посуды — из-за этих покупок влезли в долги. Потом мои вещи каким-то образом перекочевали на балкон, в ящики и Валентина натаскала множество своих штучек-дрючек. Пришлось тоже вмешаться, правда, позднее жена все же убедила меня, что ее вещи необходимы «для процветания», как она выразилась.
Ванную она забила шампунями, разными флаконами и пузырьками. Здесь я был не против — эти пахучие штуковины оказались довольно приятными, единственно чего я не понимал, зачем их такое множество — видимо, для еще большего «процветания» нашей процветающей квартиры. В общем, мое жилье приобрело прекрасный вид.
Кука говорит, что мы сделали из квартиры музей, навели показуху, Котел считает, что я вообще живу среди бесполезной красоты, но, по-моему, они просто мне завидуют. Даже точно — страшно завидуют.
Покончив с квартирой, Валентина стала приставать ко мне — вначале с восхищенным уважением, с блуждающей улыбкой на губах:
— Как хорошо ты рисуешь. Это волшебство — рождение образов на бумаге… Какой неуемный цвет! А мой портрет ты можешь написать?
И я рисовал ее; чуть ли не ежедневно. Сделал сотню портретов, не меньше. Потом Валентина стала говорить уклончиво и без улыбки:
— Ты мог бы более конкретно применять свои способности. Вот уже два дня ничего не делаешь. За это время мог бы картину нарисовать.
Мне приходилось объяснять, что я обдумываю материал, что как раз, когда по ее понятиям я ничего не делаю, во мне идет напряженная работа. Валентина вздыхала и отходила — похоже, смутные мысли роились в ее голове. Со временем в ее вздохах появились какие-то угрожающие нотки, и, случалось, она отчитывала меня за безделье и выпивки с друзьями. Однажды разошлась во всю и опрометчиво ляпнула:
— Похоже, женщина влюбляется в образ, а не в мужчину; наделяет его тем, чего в нем и нет.