— А теперь, синьор художник, желаю удачи. — И комендант, выпрямив сухой торс, удалился.
И вот Верещагин за работой. Марко Монти сидит точно каменный. Только изредка глубокий вздох приподымает его грудь, и тогда видно, что это все-таки живой человек.
В окно камеры прокрадывается солнце, взбирается на щербатую плитняковую стену. Карандаш художника схватил уже овал лица узника, его твердый рот и подбирается теперь к глазам и носу. Течет время. Тюремщик, который вначале с любопытством следил за каждым штрихом, соскучился и несколько раз громко зевнул. Пожилой, грузный человек в мешковатом мундире. Наверное, добрый семьянин, заботливый отец… Но тут Верещагин увидел, что тюремщика сморил сон. Смятым большим узлом осел он на своем стуле. Верещагин очутился подле Марко.
— Спрячь это, — шепнул он, всовывая в руку Монти подпилок, — придет твоя Франческа, все объяснит.
Глаза Марко мгновенно ожили. Миг — и подпилок исчез в складках полосатой куртки. Больше ни звука. Тюремщик, приоткрывший глаза, увидел все ту же картину: художника, сосредоточенно что-то штрихующего на полотне, и арестанта, похожего на изваяние.
В первое же свидание Франческа шепнула мужу:
— Доверяй художнику, как мне. Он сказал, что тебя спасут, но и ты должен кое-что сделать.
— Что?
Франческа опасливо покосилась на стражу:
— Тебе скажут. Скоро…
Сеансы в тюрьме продолжались. Однажды Верещагин попросил коменданта, чтобы ему разрешили присутствовать при свидании Монти с женой и детьми.
— От вас, синьор команданте, зависит судьба всей моей картины, ее успех, — сказал Верещагин.
Коменданту это польстило. Сам он показался себе меценатом, чуть ли не музой искусства. К художнику он был уже расположен: Верещагин показал ему наброски, сделанные с его жены и детей. Он благосклонно дал художнику разрешение писать «Семью заключенного». Это была и в самом деле трогательная картина: красавица Франческа с убитым видом смотрела на мужа, в то время как малютка на ее руках тянулся к кандалам отца, а старший мальчик, Уго, прижимался к стене, откинув гордое и непримиримое лицо.
— Ты сказал тому? — шепнула мужу Франческа.
Марко еле заметно кивнул.
21. Свидание невесты с женихом
— Вот я и готова.
Александр Есипов увидел широченную шелковую юбку небесно-голубого цвета, черный бархатный лиф с нежным гипюром у рук и шеи и такую же голубую ленту в золотых волосах. Ослепительная кожа, лучистые глаза…
— Принарядилась для такого свидания, — усмехнулась Александра Николаевна, поймав взгляд своего тезки.
Она старалась говорить шутливо, но Александр видел, что вся она в необычайном напряжении.
В дверях показался Валерий Иванович — великолепный, пышноволосый, с выхоленной бородкой.
— На прогулку? — Он благосклонно кивнул Александру. — Что ж, неплохая идея: сейчас на Корсо весь бомонд. — Он одобрительно оглядел жену. — Вот такую я и напишу тебя, Александрин. В этом самом платье, оно идет тебе удивительно. И левретку Молли напишу, и кошку Лотту — ты будешь ей коготки подстригать. Получится такая картинка — пальчики оближешь! — И он, улыбаясь, послал жене воздушный поцелуй.
«Ангел-Воитель» жестоко покраснела. Даже перед этим мальчиком, влюбленным в нее, она стеснялась легковесности своего мужа. И как далека была та «прогулка», на которую она и Александр собирались, и от Корсо и от римского бомонда!
Накинув просторный светлый бурнус, она завязала ленты белой шляпы, почти совершенно затеняющей лицо, и вместе с Александром вышла на залитую утренним солнцем уличку. Александр кликнул экипаж — старую коляску, почти потерявшую цвет от солнца, с веселым римским возницей-веттурино, который с ласковой фамильярностью помог своим седокам взобраться на продавленные подушки сиденья.
И вот они уже едут по извилистым, узким улицам, по неожиданным крохотным площадям, наполненным черной густой тенью. К величественным дворцам то и дело лепятся самые жалкие лачуги, тротуаров почти нет, люди идут прямо по мостовой, лавируя среди повозок и экипажей. Уличные продавцы мяса, рыбы и колбас громко выкликают свой товар. Траттории зазывают посетителей названиями вин: фраскати, кьянти, чинцано. Лотерейные конторы вывешивают номера выигрышей и лотерейные билеты. Продавцы жареных каштанов жарят на жаровнях свой товар и гонят веником дым на всех прохожих, сапожник посреди улицы тачает сапоги, над дверью портного привешено ведро, в котором торчит кактус, похожий на диковинное доисторическое животное. По всем направлениям двигаются тележки, запряженные ослами. У домов на скамейках дремлют старики и старухи, сидят женщины с вязаньем или шитьем, а дети, полуголые, грязные и веселые, снуют под ногами у людей и лошадей.
Над улицами реют самые пронзительные кислые, пряные, острые запахи. Террасы нагромождаются друг на друга, всюду лестницы, балкончики, фонтаны, подъемы и спуски, в луче солнца вдруг проблеснет, как драгоценность, мраморный фриз, или статуя, или густо-зеленая пальма. Улицы то и дело круто поворачивают. Веттурино, который, кажется, знает здесь каждого, шутливо тыкает своим кнутовищем то в одного, то в другого прохожего, обменивается приветствиями и покрикивает на зазевавшихся.
Но вот они выехали из лабиринта запутанных уличек на набережную Тибра. Здесь просторнее и пустыннее. Река медленно катит свои желтые воды. На противоположном берегу растет густой кустарник, и скалистые склоны подчеркивают извилистой, резкой линией голубые холмы на горизонте, развалины каких-то портиков, розоватую волнистую долину. Мимо экипажа мелькают монастыри с глухими окнами, пустынные, как будто нежилые, дворцы, голые стены семинарий.
Александра Николаевна и ее тезка с той минуты, как выехали из дому, не обменялись и десятью словами. Есипов видел чистый, суровый профиль своей соседки и не смел заговаривать: понимал, что «Ангел-Воитель» взволнована и совершенно поглощена предстоящим. Потихоньку он дотрагивался до внутреннего кармана сюртука, где ощутимой тяжестью лежит заряженный пистолет. Дай-то бог, чтоб не пришлось пустить его в дело!
Вдруг он почувствовал, как Александра Николаевна вздрогнула. Ага, вот она, стена, — высоченная, из дикого, словно выжженного солнцем камня!
— Остановитесь у ворот, — сказала «Ангел-Воитель» веттурино.
Тот повернулся на козлах, уставился на нее удивленным взглядом.
— Вы сюда, синьора? Зачем вам в это проклятое богом место?
— Нужно, — коротко отвечала «Ангел-Воитель».
— Ага, понимаю: синьора — благотворительница, — кивнул с удовлетворенным видом веттурино. — Да поможет вам святая Мадонна за то, что вы не забываете несчастных, которые здесь погребены!
Александр дернул веревку, висящую у железных ворот. Где-то далеко внутри раздался звон колокола. В воротах приоткрылся глазок. Александра Николаевна проворно сунула карточку с заранее заготовленной запиской:
— Синьору команданте.
Прошло несколько минут. Солнце пекло не по-весеннему, но и Александру и «Ангелу-Воителю» было холодно. Вот загремел тяжелый засов, чуть приотворилась одна створка.
— Войдите, — сказал невидимый страж.
Один двор, потом другой, потом третий. Камень под ногами, камень кругом, каменные своды над самой головой. Ни травки, ни кустика. Древняя башня-крепость, темные сырые казематы, бесконечные переходы и лестницы, слепые, давно не мытые окна, забранные решетками. Тлен, затхлость, мокрицы, разбегающиеся из-под ног.
Но вот и кабинет коменданта — такая же темная, низкая и сырая комната, почти ничем не отличающаяся от каземата. Комендант, невзрачный, болезненного вида, прощается с каким-то посетителем.
— Так помните: на вас надеются, — говорит посетитель и направляется к двери.
На секунду свет падает на его лицо, и Александр видит широкие, сросшиеся над хищным носом брови. Где он видел это лицо? Но посетитель уже исчез, а комендант обращается к ним:
— Чем могу служить, синьоры?
Вместо ответа Александра Николаевна падает к его ногам. Небесно-голубая юбка волочится по пыльному полу, голос Александры Николаевны прерывается от волнения.
— От вас, только от вас зависит… Вас молят о последней, быть может, милости… Мы с братом никого здесь не знаем… Мы чужие в вашей стране… Судьбе было угодно, чтобы я полюбила итальянца… Я не знаю, что он сделал, за что его осудили… И вот такое несчастье… Дайте мне возможность в последний раз взглянуть на любимого, обнять…
Она бьется в рыданиях. Как все итальянцы, комендант тюрьмы склонен к романтическим историям, а в тюрьме Сан-Микеле давно не случалось ничего интересного. И вдруг нынче красавица иностранка, в шелках и бархате, лежит перед ним на полу и молит дать свидание с женихом. Смотри пожалуйста, как повезло этому безбожнику и смутьяну Пелуццо! Подцепить такую красотку!
— Это против наших правил, синьора, — говорит брюзгливо комендант. К тому же ваш жених — опасный государственный преступник. Сам я ничего не могу вам разрешить. Вам надо обратиться в Ватикан, к асессору монсеньеру Орлани. Он ведает всеми заключенными по делам, связанным с Ватиканом.
Александра Николаевна всплеснула руками, громко зарыдала:
— Тогда я погибла! Я не могу ждать, я должна завтра же ехать на родину к нашей умирающей матери! Значит, я никогда больше не увижу моего жениха! Брат, милый брат, проси и ты! — Она подтолкнула Александра к коменданту.
— Будьте милостивы к нам, синьор, — пробормотал Александр, не подымая глаз.
— Не могу. И не просите, — отмахнулся комендант. — Наши правила не разрешают этого. Такой важный государственный преступник… Нет, нет, и не просите!
Александра Николаевна почувствовала, что ускользает последняя надежда. Она поймала руку коменданта, грубую, шершавую, поднесла ее к губам.
— Синьор, вы всесильны, я знаю, вы все можете. Недаром в Риме все говорят, что вы один из самых влиятельных людей, что сам святой отец пользуется вашими бесценными советами. Я умоляю вас, не отсылайте меня в Ватикан, решите мою судьбу сами. Все в ваших руках, синьор!..