Между тем Пучеглаз, который успел уже обегать все отряды, вернулся обеспокоенный и принялся настойчиво выспрашивать офицеров, куда они девали своего денщика Луку Скабиони. Повсюду на равнине пылали костры, повсюду у костров толпились и обсушивались люди, но Луки среди них не было.
— Да почем я знаю, где пропадает этот негодный мальчишка! рассердился наконец Лев Мечников. — Едва мы расположимся бивуаком, как его и след простыл! Вот и сегодня: не успели прийти сюда, на плато, как он с собакой куда-то удрал. И мешок мой с собой унес. Воображаю, на что стали похожи мои вещи и книги под таким дождем! А может, Лука их вообще потерял. С такого станется!
— Ну, пускай только вернется, уж я ему намылю голову! — пригрозил Лоренцо. — Подумать только: со вчерашнего утра у мальчишки корки хлеба во рту не было, а он где-то бродит со своим лохматым! И что с ним сталось, понять не могу!
— Это все твоя медаль виновата, Лоренцо, — подал голос Александр. Лука вбил себе в голову, что должен во что бы то ни стало тоже получить награду. Вот он и старается найти для себя геройское дело.
— Гм!.. Я тоже знаю кое-кого, кто мечтает о подвиге, — пробормотал себе под нос Мечников, однако так, чтобы услыхал один только Александр.
Тот живо обернулся, хотел что-то сказать, но его цепко схватили за рукав, что-то завертелось у его ног, и Лука с Ирсуто, оба тощие, мокрые и возбужденные, появились перед ним.
— Синьор уффициале! Синьор Алессандро, послушайте, что я вам скажу, зашептал Лука в самое ухо Александра, в то время как Ирсуто отряхивался и пристраивался к костру. — Вы только не браните меня, а я вам все расскажу… Я видел нынче одного человека из Алькамо, и я все узнал… Лука дрожал не то от холода, не то от возбуждения. — Человек этот еще в Алькамо заприметил левшу. Говорит, нос и глаза, как у ястреба, и лошадь седлал левой рукой. Ну все-все сходится, и это непременно он, Датто… С ним были еще бурбонцы, и они вместе удрали из Алькамо на лошадях. Человек этот слышал, как они сговаривались ехать прямо в Палермо.
— Погоди, — перебил его Александр. — Расскажи все это синьору Леоне и Пучеглазу. Пускай и они тебя послушают.
— Нет, нет, не зовите их, я боюсь, они будут бранить меня за то, что ушел без спросу, — пугливо озираясь на Мечникова, продолжал шептать Лука. — Теперь мы уж непременно найдем левшу, не будь я Лука Скабиони. Клянусь мадонной, если только мы возьмем Палермо, я его в земле отыщу! Найду и сам приведу его генералу Галубардо. «Вот вам, скажу, самый главный изменник!»
Мечников, который давно уже издали прислушивался и приглядывался с любопытством к маленькому денщику, подошел ближе. Лука выглядел больным: исхудалое лицо, горячечные глаза. Вдобавок его великолепный наряд превратился в насквозь мокрые лохмотья, а от лаковых ботинок остались одни опорки, которые чудом держались на ногах.
— Ага, явился-таки, красавчик! — вырос перед ним грозный Пучеглаз. Ну-ка, рагаццо, пойдем со мной, поговорим по душам! Сначала я, так и быть, покормлю тебя и твоего лохмача. Я всегда был благочестивым католиком и не хочу морить голодом даже таких паршивых щенят, как ты и он. Но уж потом я с тобой за все разочтусь!.. Нет, видно, никогда тебе не научиться воинской дисциплине! Придется отправить тебя домой, в Романью!
Последняя угроза была страшнее всего. Лука вскрикнул от ужаса и, кажется, готов был зареветь. Но тут разом вступились оба русских.
— Не брани его, Лоренцо, — сказал Мечников останавливая руку Пучеглаза, уже занесенную для оплеухи. — И, уж конечно, не бей! Ты же сам распекал его за то, что давеча, в пещере, он упустил Датто. Ну, так теперь он отправился снова отыскивать след левши.
— И нашел его, — добавил Александр. — Так что спрячь свой кулак в карман, Лоренцо.
Пучеглаз вытаращил свои и без того выпуклые глаза.
— След левши, то есть Датто?! Да ведь он давно, с самого Калатафими, удрал! Его теперь и с собаками не сыщешь!
— А мальчик с собакой сыскал, — засмеялся Мечников. — Ну-ка, Лука, расскажи синьору Лоренцо, что ты узнал.
Маленький денщик, успокоенный заступничеством своих офицеров, повторил то, что ему удалось услышать от жителя Алькамо.
— Так он удрал в Палермо?! Эх, скорее бы нам очутиться там! вырвалось у Пучеглаза, когда Лука окончил свой рассказ.
— Скорее бы в Палермо! — мечтательно повторил Александр.
— Скорее бы в Палермо! — отозвались гарибальдийцы у ближайшего костра.
37. Друзья расстаются
Толстые тучи зацепились за скалистые отроги гор и не желали с них слезать. Казалось, будто сверкание молний их раздражает. Тучи начинали глухо ворчать, эхо разносило и усиливало это ворчание, и все небо разражалось бранью и бешено плевалось от злости. Потом брань и воркотня стихали, зато начинал явственнее слышаться глухой, однообразный перестук дождевых капель.
Вторые сутки ни на минуту не прекращался дождь. Вторые сутки люди Гарибальди месили глину, скользили на скалистых уступах, спотыкались о мокрые камни и все время ощущали под одеждой холодные струи. Близ Ренне они столкнулись с бурбонскими разведывательными отрядами. Тотчас же с обеих сторон поднялась беспорядочная и, в общем, довольно безобидная пальба. По-видимому, королевские отряды не получили приказа, как действовать в случае встречи с противником, и потому, постреляв для приличия, удалились.
Волонтеры теперь держали под своим контролем дороги Партинико и Сан-Джузеппе. Позиция эта была тактически удачной, и, если бы королевские войска напали на гарибальдийцев именно здесь, они оказались бы в невыгодном положении. Однако Гарибальди искал еще лучшего расположения. Он посовещался со своими командирами и решил, что дорога Корлеона — Палермо еще выгоднее в военном отношении. Там можно было легко маневрировать, а главное — к этой дороге подтягивались многочисленные отряды повстанцев, которые действовали в окрестностях Палермо.
Когда на равнину спустилась ночь и мглистое небо окончательно слилось с землей, Гарибальди повел своих людей на корлеонскую дорогу.
К дождю прибавился туман. И без того почти непроходимое ущелье закрылось плотной серо-белой завесой. Много часов длился этот тяжелейший переход через ущелье. Бойцы выбились из сил, и даже никогда не унывающий Пучеглаз не удержался и сказал что-то о самом трудном в его жизни походе.
Разумеется, пушки застряли где-то в пути, и с ними остались артиллеристы, которые на себе вытаскивали их из засасывающей грязи. Однако дождь, а главное, туман сослужили гарибальдийцам отличную службу: неприятель узнал о переходе волонтеров, только когда они уже находились в городе Парко.
Головная колонна гарибальдийцев вступила в Парко, когда совсем рассвело. В колонне шли пехотинцы и ехали несколько верховых, в том числе наши друзья. Пушки должны были прибыть позже, но для них нужны укрепления, и Гарибальди сам отправился осматривать все подходящие для установки орудий пункты.
Позиции в Парко были удобны для обороны, однако Гарибальди видел, что неприятель может воспользоваться окружающими горами, обойти его и напасть совершенно неожиданно. Между тем надо было торопиться. Розалино Пило, вождь сицилийских патриотов, уже влился со своим отрядом пиччиотти в гарибальдийское войско. Кроме того, под Палермо находились еще разрозненные партизанские группы, которые надо было собрать и присоединить к «тысяче». Революционный комитет в Палермо также ожидал от Гарибальди сигнала к действию.
Сиртори приехал в старые казармы Парко, в которых временно расположился седьмой отряд. Был час обеда, и люди, за неимением лучшего, закусывали хлебом и сыром. Впрочем, Пучеглаз, как всегда, ухитрился разыскать в городке вдову одного из бесчисленных своих кумовьев, и та снабдила его куском мяса и даже флягой вина, которыми он и делился с Александром и Монти. Дождь прекратился, и все трое устроились на просохших каменных плитах обширного двора. Мечникова с ними не было — он отправился в сопровождении Луки и его Ирсуто побродить по живописному городку: ему хотелось сделать несколько зарисовок в альбом, а если случится, зайти в тратторию и промыслить чего-нибудь съестного для себя и для друзей.
Сойдя с коня во дворе казармы, Сиртори тотчас увидел своими зоркими маленькими глазками всю компанию. Пучеглаз был известен ему еще в Комо, и его же награждал он медалью за бурбонского «языка».
Лоренцо тоже заметил полковника и почтительно поднялся ему навстречу.
— Тебя-то мне и надо, — отрывисто сказал ему Сиртори. — Ты ведь старый, опытный боец. Хочешь заработать еще одну медаль и сделать большое дело для Италии?
— Еще бы! Кто бы от этого отказался! — отвечал, подмигивая, Пучеглаз. — А что для этого нужно?
Сиртори отвел его в сторону:
— Нужно пробраться в Палермо и передать письмо генерала адвокату Франческо Мерлино.
— Ага, понимаю. Это тому, что руководит всеми повстанцами в Палермо? — спросил Лоренцо.
Сиртори с удивлением уставился на него.
— Ну и проныра! Все-то он пронюхает, этот Пучеглаз!
— Синьору полковнику известно мое прозвище? — обрадовался Лоренцо. А я-то думал, что его никто, кроме наших ребят, не знает! Пусть синьор полковник не удивляется, что мне известны разные вещи. Я ведь здешний, мне половина жителей либо кумовья, либо родня. Вот и я соображаю, что к чему.
— Значит, соображаешь, что Мерлино должен в нужный час поднять своих людей и помочь нам? — сказал уже совсем доверительно Сиртори. — Подбери себе пару товарищей, лучше тоже каких-нибудь местных, из ремесленников. Мы дадим вам подходящее платье и бумаги, что вы идете, скажем, строить дом какому-нибудь палермскому купцу.
— Флоридо Матеучи собирался строить дом, когда я был здесь в последний раз, — подсказал Пучеглаз.
— Отлично. Впишем в бумаги твоего Матеучи, — согласился Сиртори. — А кого ты возьмешь в товарищи?
— В товарищи? — Пучеглаз подумал, оглянулся. — Вон там сидят мои друзья, синьор полковник, все хорошие люди. Один вон, бородатый, — это Монти Марко. Он тоже сицилиец, как и я. Вот его бы я взял. Можно мне поговорить с ним?