неистовый восторг, начали стрелять и оглушительно кричать:
— Viva l'Italia! Viva Garibaldi!
Стража проснулась, подняла тревогу. Бурбонцы приняли партизан в штыки, и те на первых порах растерялись. Но тут старые бойцы Гарибальди подоспели им на помощь. Адмиралтейский мост был взят.
Однако это не была еще окончательная победа. «Ключом города» считались ворота Термини.
Близ ворот снова завязался жестокий бой. У бурбонцев были свежие силы, они не совершали тяжких переходов по горам, они не существовали впроголодь и не воевали почти голыми руками, как гарибальдийцы. И все-таки «заколдованные рубашки» побеждали — у них было то, чего не было у королевских солдат: вера в свое дело, надежда спасти Италию и добиться свободы. Адвокат Мерлино, послушный письму Гарибальди, собрал патриотов и при первых же выстрелах ударил в набат. Повстанцы высыпали на улицы и начали спешно строить баррикады и оцеплять самые опорные здания города. Многие солдаты короля оказались осажденными в своих казармах. Кроме того, повстанцы заняли арсенал. А в это время бойцы Гарибальди во главе со своим вождем штурмовали ворота Термини.
В шесть часов утра «тысяча» с победным кличем ворвалась в ворота. На главной улице города палермцы вывешивали красно-бело-зеленые флаги, валили фонари и сторожевые будки, тащили матрацы, кровати и возводили всюду баррикады. Уже пели на улицах гарибальдийский гимн:
Долой, уходи из Италии нашей,
Ступай, чужестранец, откуда пришел!
Гарибальди со своими бойцами завладел дворцом архиепископа, потом зданием суда. Здесь он решил сделать свой штаб, и Лючия со своими бумагами тотчас же расположилась в одной из комнат.
Все были в азарте от своего успеха, все бурно радовались победе, а девушка хоть и принимала участие в этом общем ликовании, но на сердце у нее было тяжело. Вот они в Палермо, они победители, а того, о ком она все время думала, нет. По ее просьбе, Агюйяр узнавал, не появились ли Монти и Пучеглаз, нет ли хотя бы каких-нибудь слухов о них. Но никто их не видел и ничего о них не слышал.
Лючия сидела понурившись, грызя карандаш и глядя в окно, под которым уже развевался бело-зелено-красный флаг, когда в комнату вошел Гарибальди. Его длинные волосы разметались по плечам, глаза искрились, в руке он держал револьвер.
— Пиши, — сказал он Лючии. — Я продиктую тебе то, что я хочу сказать сицилийцам.
Лючия взяла карандаш и приготовилась писать, но глаз не могла оторвать от Гарибальди, так хорош он был в эту минуту.
— «Сицилийцы, — начал Гарибальди, — диктатор, генерал Гарибальди, именем его величества Виктора-Эммануила, короля Италии, вступил сегодня утром, двадцать седьмого мая, в Палермо и занял весь город. Все коммуны острова призываются к оружию и должны поспешить в столицу, чтобы упрочить нашу победу. Дано в Палермо, 27 мая 1860 года».
Лючия опустила карандаш.
— А вы окончательно уверены в победе? — посмела она спросить. — Ведь у бурбонцев арсенал, девять фрегатов, артиллерия. Сам Ланца еще здесь, он еще сидит в королевском дворце.
— Ланца недолго там просидит, — сказал Гарибальди. — Народ выкинет его оттуда.
Гарибальди оказался прав: королевский командующий генерал Ланца, у которого были корабли, арсенал, артиллерия, солдаты, так растерялся из-за неожиданного поражения, что даже и не думал выбивать гарибальдийцев из Палермо. Он засел во дворце и оттуда пытался связаться с Неаполем, где находился Франциск Бурбон: Ланца непременно хотел получить от короля инструкции, что ему делать дальше.
В самом городе отдельные кучки бурбонских солдат еще схватывались с гарибальдийцами, но главные районы и здания были уже в руках волонтеров.
Выстрелы мешались с песнями, смех — с криками боли и страха. Все было так же, как во всех освобожденных от тирании городах. Вдруг кто-то крикнул, что в форту Кастелламаре заперты лучшие люди Сицилии, что там уже давно томятся патриоты, которых арестовали Сальцано и Манискалько.
— В форт! Освободим патриотов! — загорелись гарибальдийцы.
Несколько человек сразу устремились к форту. По дороге к ним присоединялись еще и еще люди — всем хотелось принять участие в благородном деле. У форта Кастелламаре собралась огромная толпа.
— Свободу патриотам! Долой замки и решетки! Долой навсегда Бурбонов! — кричали осаждающие.
Перепуганный гарнизон отступил. Гарибальдийцы и их добровольные помощники принялись таранить какой-то железной кувалдой ворота форта, сбивать ружейными прикладами замки. Но ворота были крепостные — железные, непробойные, в железных же шипах. По ним били, а они отзывались только глухим звоном и никак не поддавались. Чем труднее было их пробить или сорвать с петель, тем все больше входил в азарт собравшийся народ.
— Потерпите, братья! Скоро вы будете на свободе, друзья! Мы пришли вас освободить! Свобода! Свобода! — кричали из толпы, как будто узники сквозь стены могли услышать эти ободряющие, дружеские голоса.
Вдруг послышались выстрелы, и два или три человека, возившиеся с замками, упали. Из-за угла форта появились бурбонские солдаты, которых вел статный офицер с красивым и характерным лицом. В левой руке офицер держал револьвер и беспрерывно стрелял в толпу у тюрьмы, выбирая гарибальдийцев, заметных по своим красным рубашкам.
— Вперед! Разогнать этот сброд! — скомандовал он.
Солдаты бросились на атакующих. Завязался бой. Кое-кто из жителей, не выдержав схватки, побежал. Между тем одному из гарибальдийцев удалось пробить замок на воротах, и они вдруг распахнулись. Атакующие и бурбонцы хлынули во двор форта. Одни старались пробиться внутрь здания, к камерам, чтобы выпустить заключенных, другие — помешать в этом деле. Бурбонский офицер продолжал стрелять, по-прежнему выбирая свои жертвы среди красных рубашек.
Но вот атакующие пробились внутрь казематов. Схватка докатилась до узких каменных коридоров. Теперь бились у самых дверей камер, у каждого замка. Весь форт уже знал, что пришли освободители и теперь сражаются с бурбонцами за свободу узников. Из-за дверей казематов неслись подбадривающие гарибальдийцев крики:
— Бей бурбонцев! Долой тиранов!
— Скорее сбейте замки, мы будем сражаться вместе с вами!
— Долой Франциска!
— Да здравствует Гарибальди, наш освободитель!
В то время, как в Кастелламаре шел бой, на другом конце Палермо, в здание суда, где обосновался штаб Гарибальди, вбежал задыхающийся, растрепанный мальчуган с лохматой собакой на ремне.
— Генерал Галубардо здесь? — еле дыша от быстрого бега, обратился он к часовому.
Тот подозрительно на него покосился:
— А тебе он зачем?
— Нужен, — кратко отвечал мальчуган. — Ну, так здесь он? Да говори скорей, а то время идет!
— А тебе что, очень некогда, полента подгорит? — насмешливо справился часовой.
— О, мул несчастный! — с сердцем выговорил мальчуган и вдруг молнией, как ящерица, проскользнул у часового под рукой и кинулся вместе со своей собакой к лестнице.
— Стой! Стрелять буду! — завопил часовой.
— Стреляй! — сердито отозвался мальчишка. — Стреляй, Марио, если ты так глуп, что не узнаешь своих! — И с этими словами мальчишка и собака исчезли за поворотом лестницы.
Часовой Марио растерянно глядел наверх.
— Гм, видать, парень правду сказал… Кажется, и впрямь я видел его где-то. Никак, у Вито, а может, и в Парко. И собаку его видел, клянусь святым Джузеппе! Но куда это его несет? И зачем ему так срочно понадобился генерал?
А мальчишка уже бежал по верхней галерее суда, понукая собаку:
— Ищи, Ирсуто, ищи, миленький! Генерала ищи, понимаешь? Генерала Галубардо. Скорее, скорее, Ирсуто!
Ирсуто, словно понимая волнение хозяина, яростно тянул его в глубь коридора. Но вот пес остановился у закрытой двери, оглянулся на Луку и засопел.
— Здесь? Галубардо здесь? — Лука перевел дыхание и осторожно постучал.
— Войдите! — отозвался женский голос.
— Ох, Ирсуто, ты ошибся! — с упреком сказал Лука, но все-таки толкнул дверь. Ирсуто бросился в комнату, увлекая за собой мальчика.
Одним прыжком Лохматый перемахнул комнату и облапил юношу, сидевшего у стола спиной к двери. От неожиданности тот выронил бутылку чернил, которую держал в руках, и грязно-белая шерсть Ирсуто вмиг окрасилась в великолепный черный цвет. Однако ни Ирсуто, ни юношу это не остановило, и на глазах пораженного Луки они продолжали жарко обниматься.
— Ирсуто, собачка, как я рада! Лука, как хорошо, что ты здесь! А я уже так тревожилась! — лепетал юноша, уже вымазанный с ног до головы чернилами не меньше, чем Лохматый.
— Ох, да это ты, Лючия! — наконец-то узнал Лука и схватил ее за руку. — Где Галубардо? Он мне очень нужен! И чем скорее, тем лучше!
— Уехал с офицерами в порт, — отвечала Лючия и тотчас же затормошила мальчика: — Где ты пропадал? Не знаешь ли чего о синьоре Алессандро? Я прямо извелась — ведь ни о нем, ни о Пучеглазе с Монти до сих пор нет никаких известий. А где твой синьор Леоне? — спросила она наконец.
У мальчика сразу задрожали губы, и Лючия испугалась.
— Что, погиб? Говори, говори скорей!
— Жив, но сильно ранен, — торопливо отвечал Лука. — Я тебе после все расскажу, а сейчас мне надо бежать. Если нет Галубардо, я сам как-нибудь постараюсь пробраться в форт.
— В форт? Но зачем тебе в Кастелламаре? — удивилась девушка.
— Да там же все наши сидят… Я видел через решетку их всех. А еще раньше их увидел Ирсуто, — все такой же скороговоркой объяснял Лука.
— Наши? Их увидел Ирсуто? Да какие же наши? Волонтеры? — все еще не понимала Лючия.
Лука потерял терпение.
— О мадонна, какие бестолковые эти женщины! Ну, я тебе все после расскажу. А сейчас побегу… Ведь синьор Алессандро и Лоренцо видели меня тоже и, наверное, ждут, что я приведу помощь…
Мальчик побежал к двери, и за ним следовал выпачканный в чернилах Ирсуто. Только тут Лючия вышла из своего оцепенения и кинулась к Луке:
— Постой! Я иду с тобой! Я только сейчас поняла — синьор Алессандро и двое остальных здесь, в форту… — Она отбросила пачку каких-то бумаг и схватила широкий сицилийский нож. — Как ужасно, что нет генерала! А ты вправду их видел? — допрашивала она мальч