Я моментально понял, какая была бы это неосторожность. Решительно, мы должны оставить в покое этих толстокожих!
Я бросился к французу и закричал:
— Не стреляй! не стреляй!..
Он ответил со снисходительной улыбкой:
— Сколько центнеров свежего, хорошего мяса — и не стрелять!
Я хотел было выбить у него винтовку из рук, но было уже поздно. Грянул сильный выстрел, за ним другой, прокатившийся с шумом и грохотом по лесу.
Начался рев и оглушительные трубные звуки…
Два-три страшилища вскачь пронеслись мимо нас назад, в лес, так что чуть не передавили нас. Они бежали, ломая молодую поросль, и скоро шум их бега пропал вдали.
Взглянув, я увидел громадного вожака, стоявшего посреди русла; он хоботом ощупывал небольшую рану на лопатке. Он чувствовал жгучую боль, так как ярость вспыхнула в нем, как факел. Грива его ощетинилась; глаза сверкнули, словно угольки. И прежде чем мы успели скрыться, с неожиданной быстротой он бросился на нас.
Я схватил Надежду и толкнул ее за ствол старого кедра, где хотя бы отчасти она была в безопасности.
Осторожно оглядевшись, я увидел, что и остальные спрятались по силе возможности, за исключением Сива. Этот несчастный выбежал чуть не на дорогу раненому животному.
В слепом бешенстве ринулся на него мамонт, чтобы размять его ногами.
Сив бежал, кружил, падал и вновь вскакивал. Но смерть наседала на него сзади. Казалось, что от страха он потерял последние остатки сообразительности. Он начал выть, как волк, так что страшно стало слушать.
— Стреляй, Карл! Да стреляй же, — закричал Фелисьен.
Тут я почувствовал тяжесть ружья в своей руке. Дрожащий голос Надежды повторял:
— Стреляйте скорее, скорее, а то будет поздно!
С величайшей сосредоточенностью, опершись о ствол кедра, прицелился я и спустил курок.
Колосс тихо пробежал еще десять шагов. Но пуля со стальной оболочкой точно выполнила свою смертоносную задачу. Мамонт остановился, судорожно свернул хобот, затрясся и с глухим шумом повалился, как оборвавшаяся скала.
Он лежал, как ржавый камень, между темной хвоей, и один его желтоватый клык грозно поднимался к небу. Пуля из моего ружья прошла ухом до мозга, и действие ее было ужасно. Это был истинный триумф новейшего оружия.
Я прицелился с величайшей сосредоточенностью.
Несколько времени я стоял в немом изумлении над первобытным существом ледниковой эпохи и делювия, которое лежало предо мной, громадное и еще теплое, существом, за минуту пред тем неукротимо бесновавшимся здесь. Его могучий клык был семи метров длиной, — семи метров наилучшей слоновой кости, над которой затанцевал бы любой африканский охотник.
Я осмотрел боковые бахромы животного, его волнистый густой подшерсток и отдельные волосы его гривы, достигавшие одного метра длины.
— Его хобот — лучшее лакомство, — восторженно провозгласил Фелисьен, который на все это приключение смотрел с практической точки зрения. — Я читал об этом в книге какого-то африканского путешественника. Ну, мой милый, мы можем поздравить себя с крупной свежинкой! Эх, какой был бы тут запас для бильярда! — добавил он, постучав по торчащему клыку.
По приказанию француза, Сив, до сих пор еще бледный, моментально принялся за работу.
Он вырыл поблизости продолговатую, неглубокую яму и принес с реки несколько подходящих камней. Потом развел сильный огонь из сухих ветвей и сначала стал накаливать в нем плоские камни. Когда же они накалились добела, наполнил ими яму и положил на них обрезанный и очищенный хобот мамонта.
Вскоре жаркое было готово. Пир имел вид пира троглодитов. Но я должен сказать, что более нежного жареного, хрустящего и жирного мяса я еще не едал.
В этот момент явился эскимос, привлеченный приятным запахом; при виде неизвестного чудовищного животного он забился от страха где-то между древесными корнями и свернулся в клубок, едва дыша.
Целых два часа не давал он о себе знать. Мы уже думали, что он заблудился или его постигло какое-нибудь несчастье, когда неожиданно вынырнул он, совершенно нетронутый, привлеченный вкусным запахом жаркого и со своим неизменным аппетитом. Эскимос поглощал невероятной величины порции, а его простодушное лицо в блаженстве пищеварения светилось, как полнолунье. Но все же, по его мнению, еще вкуснее был бы желудок этого столь вкусного животного, желудок громадный, наполненный самой нежной полупереваренной кашицей из разжеванной травы и молодой хвои.
Живыми красками описывал он преимущества желудка этого существа, которое он звал теперь «маматок», словом, которым он обогатил инуитскую речь; но, к его удивлению, мы устояли и остались глухи к его соблазнам и обольщению, очевидно, из уважения к своему собственному желудку, так как предписание эскимосской кухни требует употребления подобных деликатесов в сыром виде…
Только после сытного обеда мы стали обсуждать наше последнее приключение.
Фелисьен, сидя на камне, набрасывал дикую сцену табора у трупа мамонта. Я же снова подошел к толстокожему, измерил его и записал результаты осмотра. При этом я установил, что на задней лопатке мамонта имеются старые, давно заросшие следы ужасных ран. Что же это за животное, которое решается нападать на такого страшного зверя? Может быть, оно находится в этих же окружающих нас лесах?
И когда потом, покуривая, мы отдыхали около потрескивающего огня, я не решился упомянуть о своем новом открытии.
Между тем, облака над нами медленно начали двигаться. Но на севере открылось желтовато-синее небо, которое не обещало нам положительно ничего хорошего.
Пролетавший временами ветер был теплым. Почти жгучие лучи солнца непрерывно увеличивали электричество в воздухе.
— Этот печальный край, — сказал Снеедорф, выражая и мои личные мысли, — сохранил в себе все условия, господствовавшие в северной и средней Европе в ледниковую эпоху. Тогда и там по краям ледников бродили стада мамонтов. Потом эти существа отступали вслед за исчезающими ледниками, так как это были существа крайнего севера.
— Дольше всего, — вмешался я в разговор, — удержались они в Сибири и на крайнем севере Америки. Потом стихийные катастрофы или же люди уничтожили последние стада. Возможно, что какая-нибудь новая повальная болезнь, мор, стерла с лица земли этих громадных, сильных животных. Только остаток их, вокруг которых замкнулось кольцо гренландских льдов, удержался в живых. Здесь не изменились условия их существования.
— Но и здесь, — сказала Надежда, сидевшая до сих пор молча, — но и здесь могли бы существовать самые страшные враги мамонтов…
Мысль о следах страшных когтей пролетела в моем мозгу.
— Кто? — беспечно спросил француз, не переставая делать наброски и выпуская носом две тонких струйки сигарного дыма.
Девушка на несколько времени замолчала и с заботой посмотрела на тайгу.
— Люди, — ответила она потом.
А так как мы все молчали, то она продолжала:
— Люди, которые ловили мамонтов в ледниковую эпоху. Те первобытные люди, которые вырезали изображение мамонтов и оленей на рогах и костях, найденных в пещерах в различных частях Европы.
После этой фразы настало какое-то гнетущее молчание. Наши взгляды с новой недоверчивостью обращались в глубь темного первобытного леса.
Да, были здесь, в этой удивительной стране, олени, были и мамонты. Может быть, был тут и человек или другое какое-нибудь существо, уничтожавшее этих животных. Что же за племя гиперборейцев живет в этой заколдованной земле?
— У-у-у, — завыл вдруг эскимос с внезапным испугом.
Что-то засвистело в воздухе и инуит схватился за грудь.
Он был единственным, не снявшим своего гренландского костюма. Стрела с кремневым острием, вылетев из темной чащи леса, прошла через его аноркан и тимиак и, сделав на груди небольшую царапину, торчала из прорехи его толстой одежды.
Это был красноречивый ответ на наш разговор. Мы схватились за оружие и согнулись под прикрытием, выжидая. Но никто не выходил из глубины леса.
А все же эту стрелу послала тетива лука, натянутого человеческой рукой. Тут были люди.
Наше положение сделалось критическим: незнакомый народ в виде привета послал нам стрелу. Что же будет дальше? По-видимому, мы окружены, заперты в кругу невидимых врагов.
Возможно, что нам удастся сойтись с ними. Нет дикарей столь упорных, чтобы обходительность и подарки не успокоили хотя бы на короткое время их злых побуждений. Но все же в нашем положении завидного было мало.
С трех сторон охватил нас лес; с четвертой текла быстрая река. Враг мог обрушиться на нас с нескольких сторон одновременно.
Снеедорф предложил как можно скорее найти новую, более надежную позицию, где бы при случае можно было защищаться и где бы кругозор не давал возможности врагу подползти к нам на слишком близкое расстояние. Он посоветовал занять верхушку ближайшего холма.
И так как из леса никого не появлялось, то мы решили, что одиночный дикарь или какой-нибудь соглядатай послал нам из чащи свою стрелу.
Холм, на который указал нам Снеедорф, до трех четвертей высоты был покрыт лесом; на верхушке его группа небольших карликовых кедров образовывала странный хохол. Мы собрали багаж. Фелисьен, нужно сказать к его чести, не забыл захватить с собою порядочный кусок мамонтового хобота.
Мы шли, держа наготове ружья, за каждым стволом ожидая засады.
Вдруг все потемнело. Солнце быстро скрылось за тучи. Лес казался еще неприветливее. Чем выше мы поднимались, тем сильнее возрастало в нас чувство безопасности. И не будь стрелы, которую можно было ощупать, мы готовы были бы принять весь случай за пустую тревогу.
Через полчаса мы вышли из леса. Мы перешли через луг оленьего мха, через склон, усеянный камнями и ямами, и остановились под тремя кедрами на верхушке холма.
Оттуда открывался широкий печальный кругозор. Волна за волной, по направлению к северу, вздымались холмы, поросшие тайгой.
Долины и овраги среди них чернели, как пучины; на юге потемневший край круто поднимался к Альпам. Горизонт над ними был озарен синеватым отблеском ледяного поля.