Двигатель и будка пилота были спереди, за первой турбиной, а сзади помещалось два небольших закрытых купе. Над турбиной и близ нее раскидывались планирующие поверхности аэроплана. Как я заметил, их натянутая черная материя пружинилась от стальных вставок. Сзади торчал длинный хвост, вроде хвоста ласточки.
Весь аппарат лежал на четырех низких пневматических колесах. Это был настоящий циклоплан, — машина, которая поднимается циклоном, воздушным вихрем, проходящим через трубу.
Этот искусственный смерч гонит машину вперед и обеспечивает ей, кроме того, почти абсолютное равновесие, недостаток которого был дефектом всех предыдущих опытов.
Я занялся обоими моторами. Это было настоящее артистическое произведение, нечто новое в этой области.
В будке пилота блестели, при свете месяца, металлические и костяные рычаги, рукоятка руля, регуляторы. Я видел аппараты, контролирующие быстроту, высоту и направление. Не было недостатка и в хорошей карте полярных стран.
В обоих задних купе, уравновешивающих моторы и будку пилота, нашли мы множество запасных частей машины. Был тут также и небольшой запас пищевых продуктов и балласт. Резервуары со спиртом были не тронуты.
Фелисьен бегал кругом, и восторженные крики вырывались у него из уст. Он, наверное, думал, что достаточно-привести в движение моторы, нажать рычаг, чтобы полететь.
Я увещевал его, чтобы он не выкинул какой-нибудь сумасбродной штуки. В этот момент тихим голосом окликнула нас Надежда.
Алексей Платонович пришел в себя. Я заметил тотчас, что в его глазах нет уже обычного бессмысленного выражения, и что зрачки его в нормальном состоянии. Он поднялся на локти и пытался говорить.
— Что случилось? Что случилось?..
Его взгляд, переходя от одного к другому, с любовью остановился на машине. Казалось, он припомнил все.
— Надя!.. Наденька! — продолжал он тихо. — Ты пришла?.. Дорогая моя!..
Сильное механическое сотрясение — удар голышом — в минуту душевного кризиса подействовало на него благотворно. Память вернулась к больному. Она вернулась к тому моменту, в который оставила его. Все, что случилось во время болезни, для него не существовало.
Надежда, поняв все это, бросилась к нему в объятия.
— Дядюшка! несчастный, добрый дядюшка! — зарыдала она.
Однако мы должны были действовать энергично. Опасность близилась. Послышался крик. Я оглянулся и увидел Фелисьена, склонившегося над пропастью с движением отчаяния.
Каму исчезла!.. Там, глубоко на уступах, в тени, отброшенной скалой, что-то двигалось, перебрасываясь с места на место.
— Они утащили ее, — кричал Фелисьен. — Они набросили на нее ремень и сорвали вниз. Я должен идти за ней! Я должен идти за ней! Помогите мне, да помогите же!
Он хотел вырваться у нас, чтобы броситься на гак-ю-маков. Мы крепко держали его, пока он не успокоился.
Каменистое пространство внизу кишело троглодитами. Один из преследователей позвал подкрепление из Катмаяка. Дикое бешенство овладело ими, — стремление уничтожить нас, непонятным образом ушедших из подземной могилы, в которой они похоронили нас.
Я хорошо знал их характер, чтобы допустить, что они откажутся от своего намерения. И действительно, гак-ю-маки приготовились к нападению и начали взбираться по ступеням. Колонна нападавших искусно взбиралась кверху. Стрелы свистели; голыши из пращей падали кругом нас, как град, высекая из камней скалы пучки искр.
Завязалась бешеная битва. Наши ружья гремели. Выстрелы и крики наполнили ночной край, прежде столь тихий. Мы стреляли с расчетливой осторожностью, так как число наших зарядов было очень ограничено.
Клубки тел скатывались книзу, но это не удерживало живых, и новые враги лезли все выше и выше. Мы слышали их тяжелое дыхание, шум осыпавшегося под их ногами щебня. Но прежде, чем передние достигли ограды, ее тяжелые камни отделились и с треском и шумом стали рушиться вниз.
Враги лезли все выше и выше.
Нападавшие были отброшены, и кровавая борозда в их рядах обозначала их ужасные потери. Уцелевшие бежали вниз. Нападение было отбито. Гак-ю-маки тихо заняли внизу равнину и развели огни.
Последними камнями, какие могли найти, мы обновили ограду. А дальше нам не оставалось ничего другого, как драться топорами, дубинками, прикладами ружей, потому что мы расстреляли все наши заряды.
Снеедорф коротко выяснил Алексею Платоновичу наше положение. Ученый пришел в себя в такой степени, что мог взяться за дело. Мы заявили, что если он не приведет машину в движение, — мы погибли.
Профессор в ответ на это гордо заявил:
— Через полчаса я буду готов!
— Хватит ли запаса спирта?
— До берега? Хватит!
— Поднимет ли этот циклоплан пять лиц?
— Если бросить все лишнее. — И, не обращая на нас больше внимания, он весь отдался своей машине.
Теперь у нас был опытный воздухоплаватель, который сумеет управлять этой небесной колесницей. Надежда на удачу бегства опять ожила в нас. Только хватит ли у нас времени для этого!
Я слышал, как спирт с клокотанием входил в резервуары. При свете факела, Алексей Платонович осматривал турбины и моторы. Чистил их и смазывал маслом. Время от времени мы подходили к Алексею Платоновичу.
— Можно ли исправить? Удастся ли?.. И когда?
Он отвечал нервно, разгоряченный и потный, несмотря на холодный ветер. Он впадал в бешенство, когда работа не удавалась. Мы должны были помогать ему: приносить винты, ключи, масленки. Он кричал, как разозленный ребенок. Но постепенно он успокоился, а с ним и мы.
Мы заглянули в пропасть. Гак-ю-маки были здесь, покрытые снегом, свернувшиеся вокруг погасших костров. Казалось, что их прибыло.
Я ходил вдоль ограды, не спуская глаз с местности. Внизу зажигались новые огни. А когда я молча, почти рассеянно оглядел подъем, я заметил там какое-то движение. Что-то, свернувшееся за камнем в нижней части каменного подъема, осторожно двинулось. Я тихо позвал товарищей.
Фигура была еще слишком незаметна, скрываясь, насколько возможно. Она поднималась теперь по ступеням выше.
— Подождите! — упорно вглядываясь, сказал Снее-дорф. — На гак-ю-мака не похоже. Смотрите, троглодиты увидели также этого человека. Они несутся к ступеням с натянутыми луками. Стреляют! Они преследуют. Кто это?
Человек заметил, что его преследуют. Он старался уйти, напрягая силы и взбираясь к нам. Вот он в тени; вот появился в свете месяца.
И тут удивленный голос Снеедорфа подтвердил то, что боялся выговорить каждый из нас.
— Смотрите! Да ведь это Сив!..
Это был он, Сив, которого уже давно считали мы мертвым и о котором уже давно не говорили.
Он пробирался кверху, через острия скал, на виду у дикарей. Видя, что они не в состоянии схватить его, гак-ю-маки начали пускать в него стрелы, метать дротики. Сив не издавал ни звука. Вдруг показалось его лицо на краю каменной площадки. Какое это было страшное от ужаса и боли лицо!
Каким чудом мог прожить этот человек один среди хищных зверей, среди безжалостной природы Каманака?..
Как удалось ему избежать гак-ю-маков? Несчастный, исхудалый сверток из грубых звериных шкур, полный грязи, пропахший дымом чадящего костра.
Хрипя, перелез он через камни и упал лицом на площадку. Тут только мы с ужасом увидели, что восемь стрел засели в его теле. Он не имел времени вытаскивать их.
И одна стрела прошла у него горлом. Он не мог говорить. И этот несчастный человек тащился, как зверь, выкатывая окровавленные белки своих испуганных глаз.
Он тащился к Снеедорфу. Подполз, хрипя, и обнял ноги своего защитника. Верный, как собака, до последней минуты, он склонил свою поседевшую голову к его ногам.
И вот, когда он метался от боли, разорвался мешок, который он нес за спиной, содержимое мешка рассыпалось и засверкало при свете месяца.
Это было золото.
Но хлещущая из раны кровь залила горло Сива Кьельтринга, и розовая пена выступила у него на губах. Он вздрагивал некоторое время всем телом в агонии; потом вытянулся и успокоился. Мы взяли мертвого Сива и отнесли его в заднюю часть пещеры.
Но откуда же это золото?.. Несчастный сбирал его со страстью во время своего одиночества.
Нашел он его, очевидно, в русле реки Надежды, и это обстоятельство выяснило мне странность его поведения, когда мы увидели у ледника Снеедорфа остатки автомобиля. Он заметил там самородок золота и старался утаить свою находку. Он жил потом изгнанником, в сознании своей вины, ужасной жизнью дикаря, следя издали за нашей судьбой.
Через четверть часа Фелисьен заявил, что осаждающих внизу прибывает. Огни запылали в большем количестве, чем прежде. Лихорадочное беспокойство овладело нами. Молча мы окружили машину, стоявшую неподвижно, как бы в насмешку над нашим беспокойством.
Вдруг, около десяти часов утра, застучал один из моторов. Быстрей и быстрей билось сердце машины.
Алексей Платонович нажал рычаг и тотчас же снова пустил его. Передняя турбина на один момент начала свое вращение. Циклоплан сделал движение, как пробудившийся от сна зверь.
— Все в порядке! — прокричал Алексей Платонович. — Он весь переменился. Сиял и улыбался. Мы пожали ему руку.
Тотчас после этого общими силами мы вытащили циклоплан из пещеры на площадку.
Он обошел в последний раз машину; испытал, осмотрел, нет ли чего лишнего, увеличивающего вес машины. Убедился, правильно ли работает руль. Потом он открыл дверцы своей будки.
— Садиться! — скомандовал он пискливым голосом.
— Да и время. Гак-ю-маки идут в общую атаку, — произнес Снеедорф.
С колебанием подошел я к машине. Скрытые сомнения и опасения волновали меня. Все это было уж слишком необыкновенно. Купе были низки, как раз только для сидения. Но француз уже исчез со Снеедорфом в одной будке, и мне осталось лишь последовать их примеру.
— Ну, дорогой друг, — послышался мягкий голос Надежды.
Я бросил напоследок беглый взгляд на отдаленный, покрытый снегом край, на машину, стоящую в ожидании на краю пропасти. Дверцы захлопнулись. Со сжиманием сердца уселся я, но волнение прошло почти моментально. Оно уступило место сильному беспокойству: чем-то все это кончится?