— Пене, ты где? Ты дома? Я вернулся.
— Да, я тут, в сарае! Ну что, что сказало озеро Мао? — закричала жена Хорге откуда-то из-за смородиновых кустов. А пока она гремела железными затворами, Хорге уже прошёл в дом и открывал сервант. Он достал мутную, вязкую наливку с верхней полки, стеклянные стопки, положил на тарелку несколько кусочков холодной утки и горсть квашеной брусники.
Пене стряхивала грязь с садовых туфель и торопливо осматривала гостя:
— Здравствуй, мы так рады тебя видеть, садись… — она взяла Кавия за руку, и ему показалось, что Пене смотрела как-то виновато. Кавий давно хотел уйти к своей любимой Мисте, но не знал, как не обидеть стариков. "Выпью рюмку и скажу, что нужно ещё подвязать виноград, пока не стемнело", — подумал Кавий, но мысли как-то вяло ворочались в голове. Сумерки не послушались его, и стемнело раньше, чем он успел сказать свою отговорку.
То ли наливка была слишком крепкой, то ли Кавия припекло на солнце — ему казалось, что он качается на волнах, ноги стали ватными, он как будто был большой красивой серебристой рыбой, которую поймал старик Хорге и принёс домой. Кавий сидел, откинувшись на спинку стула, хватал воздух губами, на его лбу проступила испарина, и больше всего на свете ему сейчас захотелось вернуться на озеро, упасть в его глубину и навсегда остаться в холодной и прозрачной воде Мао. Кавий закричал. Но вместо крика только громко щёлкнул округлившимся ртом. Через мутную илистую пелену, опустившуюся на выпученные глаза, он видел, как старушка Пене поставила на стол банку с пряными сливами, пакетик с розмариновыми веточками и эспелетский перец, которым она обычно натирала рыбу.
На следующий день Пене с рассвета готовила большую рыбу, шурша фольгой для запекания, и благодарила озеро за ещё один подаренный им с мужем год. А Хорге сидел у окна с потрёпанным жёлтым листом бумаги и карандашом в сухой подагрической руке. Он думал о том, как много у них с Пене теперь времени и как мало места осталось на листке. В самом низу на узкой полоске он вывел: «Кавий».
Небо смотрит в море
Влажное серое утро прилегло на минутку прямо на макушки кипарисов и не хотело просыпаться. В деревушке день всегда начинался медленно, петухи не суетились, не бегали по курятнику в ожидании рассвета, а сидели на толстых ветках и ждали, пока утро поцелует их в макушки и начнётся. И зачем только в детских сказках из петухов делают каких-то проходимцев, которые кричат чуть свет всякую абракадабру. Никогда ещё Мирта не слышала никаких кукареканий и даже как-то утром специально проснулась до восхода и прислушивалась, думая, что, может, они не кричат, а говорят шёпотом своё "кукареку".
— Какая же ты у меня всё-таки ещё маленькая, — сказала тогда бабушка Лидэ, хохоча над внучкой, и подлила ей в блюдце сливового варенья.
Мирта посмотрела на блюдце и спросила:
— А море такое же тёмное? Для чего оно нужно, это море?
— Море нужно для того, чтобы у неба было большое зеркало и оно могло видеть, какое же оно красивое, когда встаёт солнце. Ты же тоже любишь смотреть в зеркало утром? — бабушка Лидэ помешивала чай мельхиоровой ложечкой и улыбалась.
С тех пор каждое утро, смотря в зеркало, Мирта думала о том, как небо сейчас любуется собой в отражении морской воды и тоже куда-то собирается.
"Ты очень красивое…", — говорило море небу и качало его отражение на волнах. Мирта представляла, как они любуются друг другом и потом вместе пьют чай со сливовым вареньем.
Мирта проснулась, но решила пока не открывать глаза, чтобы не сразу увидеть новый день, а только догадываться, какой он будет. Она представила улицу, влажную траву и маму, которая уже возвращается домой с маковыми булочками.
"Без четверти шесть ещё, наверное, не наступило, мама не приходила будить, но почему сегодня под веками не темно?" — думала Мирта.
Она открыла глаза и вскочила с кровати. Парчовые шторы были плотно закрыты, но полоска света была уже не под самым окном поперёк половиц и даже не на спинке кровати, а высоко на стене! Было так светло, как бывает на втором уроке, когда уже дочитали букварь и достали счётные палочки. Мирта вышла из комнаты.
— Мама, почему ты меня не разбудила? Мама! Мам! — Мирта бегала босиком по дому и пыталась найти маму. Но в доме было пусто, только тапочки стоптанными задниками выглядывали из-под кровати. Мирта наклонилась, ухватила их пальцами и потянула, чтобы аккуратно поставить в прихожей, но под ними что-то звякнуло и покатилось. Бусинка! И ещё одна! Потом нитка… Это мамин браслет из розового кварца.
"Наверное, за что-то зацепился и порвался", — подумала Мирта.
Она наклонилась и почти засунула голову под кровать — вот одна, и вон там, совсем далеко у стены, ещё виднеется одна, и вот одна ещё катится: иди сюда… Мирта вдруг заметила что-то очень блестящее в углу, в самой густой темноте подкроватья. Как будто какое-то маленькое окошко с ярко-серебристым светом. Очень хотелось посмотреть, что там. Пыль хлопьями танцевала на половицах от дыхания Мирты: мама никогда не могла достать тряпкой до стены. Пришлось ещё немного подвинуться вперёд, оттолкнувшись ступнями, чтобы разглядеть, что там.
В окошке что-то мелькало, и Мирте даже показалось, что кто-то позвал её каким-то струящимся голосом… Или это был шум воды, которая бьётся о камни. Она изо всех сил пыталась заглянуть в маленькое окошко и всё яснее видела что-то очень большое и синее. Вдруг голова закружилась, окошко как будто увеличилось, и Мирта целиком оказалась там, в этом серебристом свете. Она увидела море, солнце, маленьких ярких петушков на ветках и вдруг отчётливо услышала, как один из них крикнул:
— Ку-ка-ре-ку!