– У меня и сейчас нет, – сказал Суриков, совсем уже посвежевший. – Смешное кино. И героическое. Сейчас таких нет.
– Да я не про то. Я вот раньше не обращал внимания, что этот самый Фурманов командира роты арестовал. Получается, он главный, а не Чапаев.
Шестернев квалифицированно возразил:
– Ничего подобного. Чапаев командир, а Фурманов комиссар, так тогда было.
– Ну да, – согласился с объяснением Микишин. – Оба главные. Он спрашивает: кто в дивизии хозяин? А тот ему: ты – и я! Оба, получается.
– Так если бы! – воскликнул Савичев. – Чапаев хотел этого освободить, а часовой ему: не пущу! И не пускает! То есть кого он слушается? Комиссара!
– Так это комиссарский часовой, – рассудил Суриков.
– Личный, что ли? Армия-то одна! То есть, получается, кино про Чапаева, а главный на самом деле – комиссар. Даже который второй после Фурманова: ты, говорит, поставь часовых. И Чапаев: ну, ладно, отдай команду.
– Ты не путай. Кто командир, тот и главный! – сообразил Суриков.
– Так оба же командуют, я о том и говорю!
Микишин тоже начал сомневаться:
– От этого у нас всегда и бардак был: непонятно, кого слушаться.
– Себя – самое верное! – сказал Суриков. Шестернев же заинтересовался вопросом всерьез:
– Между прочим, мы не про жизнь говорим, про кино. А там действительно какая-то неясность. Может, копия старая, что-то пропало?
Все задумались.
Все задумались. А если русский человек задумается, это никогда не обходится без последствий, причем не обязательно отрицательных.
И мы о них узнаем чуть позже, а пока вернемся к Андрею Ильичу.
Тот встретил у своего дома Куропатову, которая с тревогой спросила:
– Андрей Ильич, вы моего Михаила не посылали никуда на ночь?
– Зачем?
– Может, срочная работа какая?
– Ага! Вас и днем не заставишь работать, а уж ночью!..
– Вот тоже... Куда же он делся?
И Куропатова пошла к Мурзиным.
Спросила Веру:
– Вер, твой дома?
– В погребе сидит, – сказала Вера, посмеиваясь – Радиации боится. Совсем очумел.
– А мой не с ним?
– С вечера был.
– А я обыскалась! – обрадовалась Лидия. – Михаил! Михаил, ты там?
Куропатов медленно возник в двери погреба и крикнул:
– Стой, где стоишь!
– Взрослый человек, а с ума сходишь! Иди домой уже!
И Лидия направилась к мужу, чтобы привычным образом тащить домой. Но тот шарахнулся в сторону, в кусты, и закричал оттуда:
– Не подходи, говорю!
– Ты так? – рассердилась Лидия. – Я тебя и там достану!
Она схватила длинную жердь, размахнулась – и достала. Тонкая жердь переломилась на могучем плече Куропатова. Лидия испугалась:
– Тебе не больно?
Куропатов оправдал ее:
– Это не ты, это твоя инфекция действует. Поэтому прощаю!
И неверными шагами пошел к дому. Куропатова шла следом, готовая подхватить, если упадет.
Вера крикнула в сторону погреба:
– А ты чего сидишь? Или я тоже для тебя инфекция? Мурзин вылез, держась руками за землю:
– Нет, но... Ты бы всё-таки в бане пропарилась...
– В бане! Ты на себя посмотри!
– А что?
Мурзин, желая осмотреть себя, ткнулся лицом в землю. Удивился, что она так близко. Близко то, что любишь. Любимое обнимают. И Мурзин обнял землю руками.
Мурзин обнял землю руками и спокойно заснул. И Вере стоило больших трудов затащить его в дом. Вроде бы шут с ним, пусть валяется, но себе дороже: мужик, поспавший на сырой земле, он может стать после этого не совсем и мужик, а Вере, прямо скажем, это было слишком дорого. Не она одна беспокоилась о муже. С утра пораньше к Андрею Ильичу явились Татьяна Савичева и Наталья Сурикова.
– Андрей Ильич, примите меры, мужья дома не ночевали!
– Что это с ними? По крайней мере, я никого никуда не посылал!
– Да мы знаем, где они! – сказала Наталья. – Они в клубе заперлись. Мы стучим, кричим, не отвечают. Напились, наверно, и дрыхнут!
– Ничего, мне откроют! Или я... Пошли!
Они отправились к клубу.
А там анисовские киноведы в десятый раз пересматривали кадры распри комиссара с Чапаевым.
– Видали? Видали? – тыкал в экран Савичев. – Механик, звук убери, мешает! Не пущу, говорит, Василий Иванович! И всё! И ваш Василий Иванович заткнулся!
Микишин возразил:
– Сам сказал – не пущу, а дверку-то уже открыл!
– Разве? – вспоминал Суриков.
– А ты не видел, что ли? Этот оттуда выглядывает потом, надеется на Чапаева, а часовой хлоп – и закрыл, и задвижку задвинул! Значит, перед этим он ее открыл, он же уже стоял, караулил, не у открытой же двери! Так, Шестернев?
– Что-то я не обратил внимания, – послышался голос из проекторной.
– Крути еще раз! – велел Савичев.
Но прокрутить не удалось: Шаров, безрезультатно стучавший, просто вышиб дверь.
– Это что же такое? – закричал он. – Что за просмотр тут устроили в рабочее время? Суриков! Завод стоит, подвоза нет, а он тут упражняется!
– И дома не ночуют из-за ерунды! – добавила Савичева.
– Завод никуда не денется, – успокоил Шарова Суриков. – А тут важный вопрос.
– А работать кто будет? – продолжал шуметь Андрей Ильич. – Савичев! Ты для этого пить бросил? Николай Иваныч! Удивляюсь! Брат у меня там горбится один за всех, а вы что тут? Кто там еще прячется, Читыркин, ты, что ли?
Андрей Ильич приблизился и увидел, что в углу сидит не кто иной, как Лев Ильич.
– Ладно тебе... Раскричался... – хмуро сказал старший Шаров.
– Да я ничего... Просто – беспокоюсь... А чего сидите-то?
– Ты вчера кино смотрел? – спросил Лев Ильич.
– Я его сто раз смотрел.
– Тогда скажи: кто главный, Фурманов или Чапаев? Не в смысле про кого кино, а вообще.
– Чапаев, конечно.
– Да? А почему при Фурманове чапаевские приказы не выполняются?
– Что-то вы придумываете. Как это не выполняются?
– А ты вот сядь и посмотри!
И Шестернев опять запустил сомнительные кадры. Андрей Ильич начал смотреть. Вместе с ним присели, заинтересовавшись, и Наталья с Татьяной.
И когда кадры закончились, заспорили с новой силой и в новом составе.
И спорили так до белого дня, и разошлись, так и не разобравшись.
Они разошлись, так и не разобравшись, и жизнь продолжилась фактически в том же виде, что была раньше, с некоторыми изменениями.
Савичев из состояния беспробудного труда перешел в состояние беспробудного философствования. Лежал в саду на раскладушке, смотрел в небо сквозь листья и о чем-то думал.
Татьяна раз прошла мимо, другой, третий. Не вытерпела.
– Юр, ты чего лежишь?
– А чего?
– Дел, что ли, нету? Навоз собирался на огород вывезти.
– А зачем?
– Ты не придуривайся!
– Нет, в самом деле зачем? – требовал объяснения Савичев. – Чтобы помидоры с огурцами росли? А помидоры с огурцами зачем? Чтобы мы их съели? И во что они превратятся? Обратно в навоз! Вот тебе и всё.
– Я чувствую, тебе лишнего накодировали, – встревожилась Савичева. – Совсем чудной стал. Лежит и думает чего-то там. Прямо страшно да– же. Кузовлев из Ивановки тоже вот так начал задумываться, а потом на чердаке его нашли. С веревкой на шее. Ну, не хочешь работать, телевизор посмотри!
– Ага. Чтобы он за меня думал, что ли? Надоело! Дурят нас, понимаешь? И всю жизнь дурили! Но только сейчас до меня дошло...
И он погрузился в молчание.
Савичева долго и внимательно смотрела на него – и пошла к Нестерову. С порога заявила:
– Вы вот что, давайте раскодируйте его! Раньше – ну, выпьет день, другой, но потом нормальный человек, занимается хозяйством! А теперь совсем мозги съехали у мужика. Чего ни попроси, он одно: зачем, говорит? Лежит и, вроде того, смысл жизни ищет! Не молоденький, поздно смысл-то уже искать! Жизнь уже кончается, а ему смысл давай!
– А вдруг найдет? – с улыбкой спросил Нестеров.
– Лежа? Нет, вы не отговаривайтесь, раскодируйте, я добром прошу пока!
– Да не кодировал я его! – признался Нестеров, которому надоела эта двусмысленность.
– То есть как? Он же сам рассказывал: в гипноз впал, а потом как отшибло от всего.
– Не впадал он в гипноз, а просто задремал с похмелья. И я ему абсолютно ничего не говорил.
– А как же он?... – не понимала Татьяна.
– Самовнушение.
– А которые другие? Которых вы на расстоянии?
– С ними я тем более ничего не делал.
Савичева вдумывалась:
– Что же теперь... То есть – сказать ему, что теперь всё можно?
– Это уж ваше дело.
– То есть он сам может, что ли? – сделала главное открытие Савичева.
– Любой человек сам может, – подтвердил Нестеров. И Татьяна ушла глубоко задумавшаяся.
Она ушла глубоко задумавшаяся и пребывала в этом состоянии до позднего вечера.
А вечером пошел теплый тихий дождь, который становился всё сильнее и вот уже хлестал во всю мощь, небо с грохотом раскалывалось и сверкало, молния, казалось, била в молнию, одна за другой.
Савичев сидел у окна и восхищался:
– Надо же, сила какая... А вот скажи, Татьян, если бы тебе опять жизнь прожить – ты бы так же хотела?
Татьяна испугалась этого вопроса. Она подумала, что дело зашло слишком далеко и медлить больше нельзя.
– Юр, я у Нестерова была...
– Зачем?
– Он сказал, что совсем тебя и не кодировал.
– Врать-то.
– Правда, не кодировал. Так только, изобразил.
– А почему же мне пить не хочется?
– Самовнушение, он говорит.
Савичев вскочил и заходил по комнате.
– Вот зараза! – закричал он. – Так. Бутылку мне, живо!
– А может...
– Я сказал!
Татьяна поставила на стол бутылку, закуску. Не то рада, не то нет. Скорее рада: мужик нормальным стал. Конечно, может и напиться, и побуянить, но это не привыкать, с этим справиться можно, а вот когда в голове лишние извилины начинают шевелиться, как с этим справиться?