Но мотоцикл карлицы оказался вовсе не «харлеем». И не «кавасаки». И даже не банальной «явой» российского производства. Прислоненный к кирпичной тумбе, на пирсе стоял крохотный пластиковый мопед, или, как их еще называют, скутер. Ну что ж, мы не гордые и на скутере покатаемся.
Я вразвалочку сошла по сходням на берег и неторопливо двинулась в сторону транспортного средства своей соперницы. Охранник, тоскливо покуривающий неподалеку, лениво проводил меня глазами и сплюнул себе под ноги. Ну подожди, служивый, сейчас твою скуку как рукой снимет...
Я подошла к машине и принялась рассматривать скутер со всех сторон. Он был красно-желтый, с черными полосками и серебристыми ободками. Красивый скутер. И наверное, жутко дорогой. Я потрогала машину за кожаное черное сиденье. Потом взялась двумя руками за руль. Охранник молчал. И курил. Тогда я перекинула ногу через седло и уселась за руль.
– Чего сидишь, газуй! – издевательски закричал парень в форме.
Куда тут ключ вставляется – сюда, что ли? А потом повернуть до упора по часовой стрелке. И дальше что? На педаль жать или ручку на себя поворачивать? А, была не была, сделаю-ка я и то и другое... Ой, мамочки мои, вроде поехала... А быстро-то как! Люююдиии! Помогите, караул, я же ездить не умею!
Передо мной промелькнули кирпичная тумба, изумленное лицо охранника с открытым ртом и прилипшей к губе папироской, белый парапет, куст зеленой акации и толстый-толстый ствол дерева. Кажется, это был дуб, потому что, когда я вильнула рулем, врезалась в ствол и сверзлась на землю, повсюду вокруг валялись не только пластиковые обломки скутера, но и бурые прошлогодние желуди.
– Эй, ты жива? – донесся до меня придушенный крик.
Естессно, жива, а что мне сделается? И не с таких приспособлений падали. А вот дуб, переживший такой удар, наверное, никогда больше плодоносить не будет и вряд ли порадует окрестных свиней новым урожаем желудей.
– Марааат, она разбила мой мотоцииикл! – вдруг послышался писк откуда-то со стороны «Титаника».
Я поднялась на ноги, промокнула рукавом разбитый лоб, проверила целостность основных костей скелета и повернулась на голос. Моя соперница выглядывала из боковой каюты, прикрывая обнаженную грудь белой занавеской. Лицо ее было перекошено от злости. По сходням, на ходу застегивая штаны, бежал хозяин ресторана. Справившись со своим туалетом, Марат приблизился ко мне и, приглаживая пятерней волосы, встревоженно спросил:
– Ты как? В порядке?
И мой несбывшийся друг потянулся рукой к ссадине на моем лбу. Я упрямо склонила голову набок и угрюмо смотрела на нового бойфренда, который на поверку оказался на редкость любвеобильным.
– Да ладно тебе, не дуйся... – усмехнулся Марат, весело сверкнул глазами и заговорщицким голосом сказал: – Ты из всех моих баб самая прикольная, честное слово. Так что мое предложение остается в силе. Если надумаешь выйти за меня замуж, позвони.
И он сунул мне в вырез золотого платья глянцевую визитку с тиснением, на которой значилось: «Юсупов Марат Андреевич, ресторатор». «Ой, мама моя дорогая, держите меня всемером, ресторатор он! – демонстративно разрывая карточку прямо на его глазах, думала я. – Карликовый ловелас и силиконовый Казанова, вот ты кто. Небось и с той губастой певичкой, что убила Сеньку, тоже спишь. Собиратель уродок. Одна только я выбиваюсь из шеренги твоих квазимодш, но да любое исключение, как известно, лишь только подтверждает правило».
В десятом часу утра я подошла к дому дяди Вени. Дверь я открывала своим ключом так, чтобы наделать как можно меньше шуму. Зачем всей квартире знать, что я вернулась с ночной прогулки? Но оказывается, меня уже с нетерпением ждали.
– И где мы ходим? – долетел из темного коридора ехидный Люськин голос.
– Да так, гуляла, – мрачно ответила я и собиралась прошмыгнуть в свою комнатушку, но подруга не дала. Она включила свет, преградила мне дорогу, облокотившись локтем на стену, и злорадно пропела:
– А тебя, между прочим, дядя Веня обыскался. Зачем-то ты ему срочно понадобилась. Говорила я тебе, не вешай фотки на стену, но ты же у нас самая умная. А с Маратом у тебя как?
– С Маратом зашибись. Замуж меня звал! – мстительно прищурившись, выпалила я.
Подруга обалдело уставилась на меня и потрясенно выдохнула:
– Ну а ты?
– Что я, дура, что ли? – наслаждалась я триумфом. – Зачем это я замуж пойду, когда передо мной маячит карьера этнической танцовщицы и буквально на днях раскроет свои двери спорткомплекс «Олимпийский»? И потом, подружку его мне стало жалко. Такая красотка, умереть не встать, и так его любит...
Я, конечно, могла сказать, что девица ресторатора Марата – потешная карлица, ростом с пуделя, но не стала. Пусть Люська помучается. Надо наконец брать себя в руки и вырабатывать в характере здоровый цинизм.
Люська смотрела на меня во все свои огромные карие глаза, и слезы досады и разочарования готовы были выплеснуться на ее накрашенные щеки. Только сейчас я заметила, что подруга разгуливает по коммунальной квартире своего дядюшки в чужой рубахе явно с мужского плеча и с макияжем лице. Это было что-то новенькое. Обычно Люська наводила красоту только во второй половине дня, перед самым выходом в свет.
– Люсь, а чего это ты в неглиже и при параде? – невинно поинтересовалась я.
Нет, ну чего я такого спросила? Но подруга вдруг ни с того ни с сего набросилась на меня и начала орать, что не одной же мне по мужикам шляться! Между прочим, и на нее, на Люську, тоже любители находятся! А еще принялась грозиться, что ни за что больше не даст мне ни одной своей тряпочки. А то хожу по кабакам и ввожу людей в заблуждение. Люди думают, что это я такая раскрасавица, а это просто на мне фирменная Люськина одежда.
– Нет, ты посмотри, что ты с моим платьем сделала! – голосила Криворучко, как профессиональная плакальщица вздымая руки к потолку.
– Так я же в воду упала, – оправдывалась я.
– Ага, упала! – обличала меня Люська. – А гриндерсы-то снять успела, потому что твои! А свое всегда жалко.
– И ничего я не успела снять, я из них просто вылетела...
– А колготки-то, колготки! Ты посмотри, какая на них дырка! – завывала подруга, присев на корточки возле меня и осматривая повреждения на выданных напрокат серебристых колготках.
– Ну, Люсечка, тут уже я не виновата, – плаксиво сказала я. – Эту дырку проделал мобильник.
Люська перестала выть и молча уставилась на меня.
– Ага, мобильник, – для пущей важности подтвердила я. – Сначала он лежал у меня в трусах – карманов-то на твоем платье нет, а сумки я не захватила, – а потом, когда эта силиконовая бестия скинула меня в воду, аппарат съехал в колготки. И после этого уже больше не хотел звонить, как я ни жала на кнопки.
Люська похлопала глазами и тут увидела мой разбитый лоб. Она бесцеремонно заглянула в комнату к соседу-хирургу и приказала:
– Аркадий, иди-ка посмотри на Абрикосову. У нее кровь из головы хлещет, и она такую чепуху порет, что уши вянут слушать. Может, этот Юсупов ей по голове дал и у нее сотрясение мозга?
Дверь распахнулась, и на пороге предстал в цветастых семейных трусах доктор Орлов.
– Я смотрю, у вас тут по-семейному, – пробормотала я, стыдливо опуская глаза.
– А ты что думала, без тебя скучать будем? – отбрил меня сосед. И тут же повернулся к Люське: – Да нет, на сотрясение не похоже. А вот шовчик наложить, по-видимому, придется. Правда, заморозки у меня нет, так что будем шить наживую.
И врач-травматолог кровожадно облизнул узкие бледные губы. Сразу видно, садист со стажем.
– Да пошли вы все! Так я вам и далась! – крикнула я, отталкивая от себя протянутую вперед мелко подрагивающую от нетерпения руку доктора Орлова.
И когда кольцо из Люськи и Аркадия вокруг меня почти сжалось, во входной двери заворочался ключ и в квартиру вошел дворник Равшан. Вот оно, спасение! Я, прорвав окружение со стороны Люськи, кинулась к таджику и спряталась у него за спиной. В самом крайнем случае я решила выхватить у него метлу и защищаться до последнего, но зашивания лба без заморозки не допустить.
– Э-э, Люся-джан, что у вас тут происходит? – удивленно вскинул брови сосед.
– Да вот, Равшанчик, Сашка напилась, как последняя алкоголичка, где-то лоб разбила и не хочет, чтобы ей оказали первую помощь, – принялась ябедничать Криворучко. – Будь другом, помоги ее изловить и зашить лоб, она же потом сама спасибо скажет... Ей, между прочим, вообще пить нельзя, а она, дурочка, обрадовалась, что ей честь оказали и в магазин за ее любимым «Шейком» сбегали, и давай этим пойлом накачиваться.
Но таджик неожиданно принял мою сторону и, сгружая в угол рабочий инструмент, назидательно заметил:
– Запрет вина – закон, считающийся с тем, кем пьется, и когда, и много ли, и с кем. Когда соблюдены все эти оговорки, пить – признак мудрости, а не порок совсем.
– Золотые слова! – воскликнул доктор Орлов и пожал Равшану руку.
Дворник помолчал и, передвинув в самый угол метлу, чтобы не мешала на проходе, гордо добавил:
– Родственник мой сказал, Абул-Фатх Омар Хайям ибн-Ибрахим аль-Нишапури. Или ты, Люся-джан, будешь с ним спорить, да?
Сбитая с толку Люська растерянно посмотрела на расплывшегося в улыбке Аркашу, перевела глаза на меня и спорить с мудрым старцем не стала. Я же, развернувшись на каблуках, независимой походкой пошла в конец коридора, намереваясь всем врагам назло завалиться спать.
– Да, Люсечка, между прочим, если хочешь знать, я твою заколку посеяла! – безжалостно добавила я уже у самой двери.
Люська подскочила на месте и унеслась в комнату Аркадия. И тут же вынырнула назад, победоносно размахивая моей золотистой заколкой, утерянной во время вчерашнего застолья. Что ж за наказание такое! Только утром я, не обнаружив своей злосчастной Шанели, радовалась, что теперь мне не придется, чтобы не обидеть Люську, цеплять заколку по поводу и без повода к волосам, а вот поди ж ты... Заботливая подруга подобрала и сберегла свой подарок, чтобы порадовать меня им снова. И теперь-то уж мне не отвертеться от радости обладания заколкой от Шанель. Радостно улыбаясь торжествующей улыбкой, Люська подошла ко мне и проникновенно сказала: