За сто двадцать лет треть эгерийских знатных родов исчезла, ибо офицеры и чиновники умирали так же, как и простые землепашцы, забранные в войско и флот. Монастыри оказались переполнены оставшимися без женихов девицами благородных кровей (как, кстати говоря, и бордели), а в иных селах две трети детей были незаконнорожденными.
Новые земли сполна заставляли расплачиваться земли старые за то золото и пряности, что бледнолицые гости выкачивали из своей заморской собственности.
Но количество тех, кого можно было отправить за море, было не бесконечным.
Пытались вербовать вольных рабочих, но не было уже веры словам нанимателей.
И останавливалась работа на рудниках, потому что некому было добывать серебро и выкапывать изумруды. И гнили на берегу лодки — некому было нырять за жемчугом. И застывал драгоценный сок на стволах пальм…
К тому же потребовались не только руки, но и головы. Однако мало кто из владеющих нужными умениями захотел попытать счастья в гиблых местах, о которых уже было известно, как быстро они убивают северян. Не помогали ни обещание огромных денег, ни льготы от королей.
Выход все же был найден.
Нужны были рудознатцы и горные мастера для шахт и копей Медных гор и Аюрадды — и ночами разбойники нападали на мелкие шахтерские поселки Шлезгии и Коамии, вытаскивали из постелей под плач жен и детей ничего не понимающих умельцев, перекидывали их через седла и увозили в ночь.
Требовались корабельщики — и пираты пробирались в Утрехтс и Гордонну, врывались в кабаки, где отдыхали после тяжкого дня ремесленники с верфей, и уволакивали усталых плотников чуть ли не под носом у стражи.
Появилась нужда в лекарях — и прямо из коллегиума знаменитой Мосской академии неизвестные злодеи похитили три десятка окончивших курс лиценциатов медицины, мирно отсыпавшихся после торжественной выпускной пирушки.
Говорят, один разбогатевший владелец сахарных плантаций непременно пожелал, чтобы его дочерей обучал манерам настоящий придворный. И по его заказу за пять тысяч золотых «охотники за головами» выкрали обер-церемониймейстера из какого-то северного княжества.
И все равно людей не хватало.
Но тут пришли на помощь старые враги — танисцы.
В пышных дворцах владык и нарочито скромных конторах торговых домов замелькали облаченные в черное и белое сухощавые фигуры бородачей с ночью в глазах.
Почтеннейшие и благородные не знают, что делать? Ничтожнейшие торгаши помогут им — дешево, совсем даром! Всего лишь привилегия на торговлю на пятьдесят лет нижайшему слуге вашему — и тысячи сильных и покорных невольников будут к вашим услугам! Дешево, совсем даром!
И вместе с неуклюжими нефами и галеонами через Океан потянулись быстрые танисские дхоу и гурабы, несущие в трюмах оливково-смуглых айланцев, коричневых таригов и нумидов, и черных, как ночь, жителей земель крайнего юга, что за великой рекой Зангой.
От Бронзового берега до Дилмана потянулись к торговым факториям и приморским городам невольничьи караваны. В ужасе жители провожали их глазами, ибо пошел слух, что несчастные отправляются на съедение жестоким белым королям.
Не прошло и оговоренных пятидесяти лет, как вслед за танисцами тропку проторили и правоверные торговцы — сперва, как водится, арбоннцы, за ними — эгерийцы с амальфийцами, там и фризы подоспели…
Всем хотелось покупать невольников.
За старые ружья и порох, за доспехи и механические игрушки, зеркала и бусы из граненого стекла, за ром, изготовленный руками тех же самых рабов, за белых женщин из расчета — одна за десяток самых крепких мужчин или два десятка женщин…
Теперь огромная черная земля начала приносить свою дань ненасытному молоху.
Обайгоно и Тангалу, Ширинда и Ма'Бри, Дангеза и Того… Все страны и племена отдали свою долю ему, как отдавали в дикой древности сыновей и дочерей на алтари Ата-Алана.
Суда, возившие живой товар, именовали «кораблями из преисподней» — ведь частенько до места довозили лишь половину из невольников. А еще — «золотыми» кораблями — ведь каждый рейс давал по три золотых на каждый вложенный.
Тем более что, как оказалось, темнокожие рабы годятся не только для работы на плантациях и приисках. Не все были вчерашними земледельцами и охотниками. Находились и искусные ремесленники — резчики по дереву, чьи изделия издавна возили в северные королевства танисские купцы, ткачи, кузнецы и золотых дел мастера. А мастеров в новых землях не хватало всегда (а кого, скажите на милость, там хватало?).
Некоторые специально скупали таких искусников и открывали свои мастерские или просто сдавали их в аренду — на неделю, месяц, год.
А те, кто поумнее, отдавали своим умелым рабам в обучение других рабов.
Домашние слуги, бочары, портные, пекари, дубильщики, столяры, сапожники, каменщики…
Другие работали в доках и на верфях: конопатили днища, шили паруса, грузили корабли.
Потом нужда, а не желание, заставила сделать из рабов матросов. Далее — надсмотрщиками за другими рабами. Затем — стражниками. Оставаясь невольниками, они получили оружие и право рубить в капусту свободных, буде те начнут бунтовать или грабить. Наконец, пришел день, когда какой-то из королевских капитанов, столкнувшись с нехваткой солдат, плюнув на все, с проклятиями Эллу и дочери его, конфисковал у подвернувшегося торговца несколько дюжин крепких темнокожих мужчин, плюясь, прочел им «Корона обещает…» и сунул в руки аркебузы — отрабатывайте свободу кровью…
Еще не умерли последние старики, привезенные сюда первыми с южного материка, а вот уже появились и свободные. Кто-то выкупался — ведь даже рабу нужно дать какую-то надежду, чтобы он не наложил на себя руки или, того хуже, не наложил их на горло хозяина. Кто-то освобождался из хозяйской милости: ведь даже с самыми жестокими хоть раз да приключаются вспышки милосердия. Кто-то дарил рабов церкви, а тут Первосвященник возьми да и постанови, что через десять лет рабу храма положено дать свободу.
Эронга Сао стал лучшим серебряных дел мастером и гравером в арбоннских владениях, а кузнец Бунго научил эгерийцев выплавлять черную бронзу, из которой получались превосходные пушки и даже аркебузы. Сирингия Мудрая открыла сотню с лишним лекарственных трав. А ее дочь догадалась приручить дикий маис, вспомнив, что похожую культуру выращивали у нее на родине. Уже через два десятка лет его начали разводить в Эгерии, откуда он расползся по свету до самого Дангао. Именно от рабов пошел обычай разводить больших черепах в особых загонах до тысячи голов, что заменяло сотню быков.
Знаменитый вождь шойосов Эндагобо стал первым чернокожим капитаном в войске эгерийского короля.
Были и другие.
В одной только Кадисте проживали десятки мулатов, владевших в общей сложности десятью тысячами рабов. И случалось, бывший дворянин, а ныне кабальный раб, прислуживал бывшему рабу, пока тот завтракал, после того, как провел ночь с дочерью оного дворянина. Бывало и такое.
Потом, может быть, скажут: «Так рождался новый мир и новый народ».
Но мудрый просто пожмет плечами: «Таково течение жизни».
Так или иначе, а к 3342 году от Воздвижения Первого Храма, от Изумрудного моря до южных льдов раскинулись громадные владения эгерийской короны, чьи многочисленные губернаторы, чиновники, солдаты и морская стража зорко следили за тем, чтобы иностранные суда не вздумали вести торговлю. И это было главным.
А люди — что ж? Люди умирали, как и было установлено Творцом — Эллом.
Сколько их умерло на заготовках ценной древесины, на рудниках, на плантациях пряностей, на добыче сахара из растущей тут сахарной пальмы — не счесть.
От неведомых болезней, лишений, поножовщины и тоски по утраченной родине умерло не меньше. Свободные и рабы, нищие и идальго, айланцы, танисцы, каильянцы, арбоннцы, хелмийцы, мисрийцы…
Всем им эпитафией могут послужить слова из поминальника, начертанные рукой безымянного монаха в часовне на старом кладбище Геоанадакано. «А имена их Элл ведает…»
Глава 7
3342 год от Возведения Первого Храма, 12-е число месяца аркат.Стормтон, Ледесма. За сутки до вышеописанных событий.— Зря ты, парень, от угощения отказываешься, — с укором глянула на него красавица-смуглянка, когда он, заплатив два медяка за завтрак, выходил из заведения. — Я бы тебя так попотчевала — все плавание бы потом меня вспоминал.
И столько всего, обещающего блаженство, было в ее взгляде, да и во всей ладной фигурке, что пикарон чуть было не поддался искушению.
Не вовремя появившаяся рядом с девицей драная черная кошка разом испортила мулату все настроение. Кошек он не переносил. Особенно такого, схожего со цветом его собственной кожи окраса.
— Как-нибудь в другой раз, — улыбнулся вежливо, но достаточно прохладно, чтоб отшить прилипалу.
— Ну, как знаешь, — надулась молодка. — Надумаешь — знаешь, где меня найти.
— Непременно, — пообещал темнокожий.
Портовая дорога, по которой шел Х'Ант, прилегала к причалу, где и днем, и ночью было полным-полно моряков, а сама улица пестрела вывесками таверн, зазывающих посетителей на стаканчик рома. Шумное оживление сутки напролет царило на Параде — главной улице Стормтона.
Вернувшиеся флибустьеры бродили от таверны к таверне. Их кошельки были набиты золотом, но бархат, шелка и кружева плохо сочетались с грубыми манерами и изукрашенными шрамами физиономиями. Компании таких молодцов неделями пировали с куртизанками со всех уголков мира.
Нередко на компанию покупалась бочка вина, выбивалась затычка, и пираты, по очереди подставляя рты под струю, глотали вино, пока бочка не была осушена. Деньги спускались до последнего гроша, и иные умудрялись за ночь прокутить две-три тысячи риэлей. Это притом, что сильный раб стоил сотню, а бутылка самого лучшего вина — пять. Некоторые входили в кабак в шелках и золоте, а к утру у них не оставалось даже рубашки на теле.
Х'Ант вспомнил рассказы одного из своих наставников, служившего лакеем при прежнем губернаторе. Один пират платил дочери его по пять сотен золотом лишь за то, чтобы взглянуть на нее голую… Кончилось