— Пожалуй… — Капустин задумался.
Мамуле явно понравилось, что он серьезно отнесся к ее вопросу, и она обворожительно улыбнулась.
Папуля, если бы он это видел, мигом выбил бы из Капустина и слезу, и зуб-другой. Такой катарсис устроил бы — Отелло отдыхает!
— Наверное, «Бременские музыканты», — наконец нашелся с ответом Капустин. — Старый советский мультик. Помните, как зверюшки уезжают из дворца наутро после свадьбы Трубадура и Принцессы? Медленно-медленно едут они по дороге и грустно-грустно поют свою песенку, и мордочки у них ужасно печальные, и ушки так уныло болтаются. — Он состроил плаксивую мину и жалобно провыл: — На-а-аша кры-ыша — небо голубо-ое…
— Да-да? — подбодрила его мамуля, слушая с преувеличенным интересом, который больше подошел бы другому профессионалу — не литератору, а психиатру.
— И тут вдруг до них доносится радостный голос Трубадура! — Капустин стряхнул с себя грусть-тоску, приставил ладони рупором ко рту и радостно прокричал: — Наше счастье жить одной судьбо-ою!
И снова на миг перевоплотился в печального зверя, глаза которого тут же засияли, обвисшие уши вскинулись, задние лапы притопнули, передние бодро забарабанили по лавке:
— Лалала-лала! Ла-лала, ла-ла-ла-ла-ла! Лалала-лала! Ла-лала, ла-ла-ла-ла-ла!
— Театр одного актера! — восхитилась Трошкина, непроизвольно дернув ногой в такт задорному лалаканью.
— Лалала-лала! Ла-лала, йе! Йе-е, йе-е, йе-е! — закончил Капустин, зажмурился и помотал головой. По щеке его скользнула блестящая слезинка. — Это было самое трогательное, что я видел в жизни. Честно! До сих пор плачу, как только вспомню.
— Однако-о-о, — уважительно протянула мамуля. — Я как-то недооценивала… Хм… А ведь ретеллинг нынче в моде…
Она подняла глаза к одинокому кудрявому облачку и задумчиво посоветовалась то ли с ним, то ли со своей музой ужастиков:
— Положим, ночью после свадьбы во дворце случилась страшная трагедия и все люди погибли. Выжили только звери, бременские музыканты, и вот они уезжают, оплакивая своего дорогого друга. Вдруг скрипучие ворота замка распахиваются, и восставший зомби-Трубадур устремляется вослед своим товарищам! А те сначала — ла-ла-ла-ла-ла, потом понимают — ой, нет, это ж полное йе-е, но им уже не убежать, не спрятаться, не скрыться… Их ковер — цветочная поляна, там они все и полягут…
— А? — озадаченно моргнул, прослушав монолог вдохновленной писательницы, Капустин.
— Вот зачем она так, — хныкнула впечатлительная Трошкина. — Кимка любит этот мультик, а мне теперь страшно будет его смотреть!
Я поняла, что надо давать занавес.
— Ну что ж, милые дамы, нам пора! — Я выступила из укрытия и громко хлопнула в ладоши. — Виктор, приятно было познакомиться, как-нибудь еще непременно увидимся…
— Я помогу с багажом! — Капустин, вопреки моим опасениям, не стал затягивать внезапную встречу. Он первым подскочил со скамейки и, подхватив самый большой чемодан, унесся с ним по дорожке к рецепции.
Мы с Трошкиной едва успели посторониться с его пути.
До рецепции он наверняка добрался, потому что оттуда прибежали два чернявых хлопчика в фирменных рубашках-поло с лого апарт-отеля. Они расхватали прочий багаж, не покусившись только на лопнувший желтый чемодан. Его потащили мы с Алкой.
Со стороны это должно было выглядеть интригующе. Две девы — это мы с Трошкиной — с великой заботливостью на руках несли по узенькой дорожке, усыпанной опавшими с кустов алыми лепестками, пластмассовый желтый гробик с отломанной крышкой, под которой вспучилась невнятная пестрая масса. Маленькую процессию замыкала величественная старуха с трагической миной добросовестной наемной плакальщицы — бабуля. Она по-прежнему была погружена в какие-то безрадостные раздумья, шествовала с отрешенным видом и тяжкими вздохами.
Мамуля, глядя на это, проворно извлекла из сумочки дежурный писательский блокнотик и что-то черкнула в нем. Не иначе сделала набросок с натуры для нового бессмертного произведения. Она умеет заметить и мастерски вставить в роман любую ерунду. «Нам каждая соринка — в желудке витаминка», — поэтично называет эту похвальную манеру супруги-писательницы папуля.
Едва переступив порог нашего временного жилища, я наскоро произвела ревизию: пересчитала чемоданы и членов компании. Убыли не нашла, лишних не обнаружила. Капустин, доставив к месту назначения чемодан, бесследно исчез со сцены, большое ему за это спасибо.
— А был ли мальчик? — пробормотала я.
— Ушел по-английски, не прощаясь. Вот и славно, — с облегчением выдохнула Трошкина, безошибочно угадав мои мысли и чувства.
Бабуля на финише многотрудного пути, похоже, полностью выдохлась. Как выронила бразды правления у багажника с лежащим в нем Капустиным, так и не попыталась их подобрать. Но в нашей семье свято место пусто не бывает, функции квартирмейстера сразу же взяла на себя мамуля.
Она влетела в наш новый приют, трепеща ресницами и оборками, и с ходу распределила помещения:
— Девочки, вы будете жить в детской, мама, вам отдаем супружескую спальню, а гостиная, чур, моя!
— Но это самая большая и светлая комната, притом совмещенная с кухней и террасой!
Если мамуля специально хотела шокировать бабулю, чтобы вывести ее из затянувшегося транса, то у нее это прекрасно получилось.
— Девочки будут спать в одной комнате, а мы с тобой, Бася, в другой! Гостиная, кухня и терраса — общие помещения, и никто не вправе оккупировать их в одиночку!
— Но я единственная, кто даже на отдыхе будет работать! — Мамуля оттопырила нижнюю губу.
— Ах, оставь! Ты не взяла с собой компьютер, а эпизодические почеркушки в блокноте не требуют организации отдельного рабочего места!
— Сейчас прольется чья-то кровь, — встревоженно нашептала мне Трошкина, и я поспешила охладить накал страстей, громко спросив:
— Составим график дежурства по кухне?
— Какого еще дежурства?! — Мамуля ужаснулась так, как сама хотела бы пугать поклонников своего творчества.
Папуля уже лет двадцать единолично и бессменно несет дежурство в горячей точке у газовой плиты. Он не считает это подвигом и жертвой и никому другому не позволяет хозяйничать на кухне.
— Никаких дежурств, — поддержала невестку бабуля. — Завтраки я беру на себя, а обедать будем в кафе.
— А ужинать? — спросила я с нескрываемым подозрением.
Совет «ужин отдай врагу» я считаю крайне вредным, непосредственно коварным врагом и придуманным.
— По желанию и настроению, — уклонилась от прямого ответа бабуля.
— Как раз сейчас они у меня есть, — нажала я.
— На той параллельной улице, которая у нас будет зваться Финиковой, полно самых разных заведений общепита, — вмешалась Трошкина. — Давайте быстро приведем себя в порядок и пойдем ужинать.
— Чур, я первая в душ! — подскочила мамуля.
— У тебя десять минут, потом я выключу свет в ванной! — уже ей в спину пригрозила бабуля.
М-да, расписание дежурства по кухне в нашей семье ни к чему, а вот график пользования удобствами вечно актуален.
В разных концах заполненного людьми зала выдачи багажа одновременно разговаривали по телефону два совершенно не похожих человека — хмурый брюнет и улыбающийся блондин.
В этом не было бы ничего удивительного: многие пассажиры сразу по прилету звонят родным и близким или вызывают такси. Но ни блондина, ни брюнета не связывали с собеседником родственные узы.
А вот тема разговора у них была одна и та же.
— Он ушел, — дозвонившись до нужного абонента, без всякого приветствия сообщил блондин и задорно щелкнул по носу пластмассовую акулу, из раззявленной зубастой пасти которой на ленту выплывали разномастные чемоданы.
— Как ушел? — спросил голос в трубке.
А кто ушел, не спросил, поскольку ждал этого звонка и знал, о ком речь.
— Как-то, — блондин хохотнул и пояснил: — Его ж вели без наручников и пуленепробиваемого шлема, просто в сопровождении полицейских. Те отвлеклись, и он ушел.
— Куда ушел?
— Куда-то, — легкомысленно ответил веселый блондин и показал пластмассовой акуле язык, как мальчишка.
— Ты ржешь там, что ли?
— Точно так. С тоскливой рожей на курорте буду выглядеть странно.
— Насчет тоскливых рож, — голос в трубке оживился, — как там чужие ребятки? Рыдают?
— И локти кусают, я думаю.
Теперь уже собеседник блондина хохотнул, но тут же построжал и велел:
— Ищи его. Сам знаешь, чужие тоже кинутся, ты должен их опередить.
В то же время в противоположном конце зала, где у ряда кресел с видом на дверь дамского туалета стоял брюнет, происходил похожий телефонный разговор.
— Он ушел, — с мученическим видом глядя на очередь в ватерклозет, сказал в трубку брюнет.
— Как ушел?
— Воспользовался общей неразберихой. Какая-то русская бабка устроила шумный скандал и привлекла к себе все внимание.
— Русская?! И ты думаешь, это случайность? Узнай, кто такая.
— Вроде туристка.
— Народная артистка! — Голос в трубке рассвирепел. — Это ж какое представление надо было устроить, чтобы отвлечь конвой! Ищите их!
— Кого? — хмурый брюнет тупил.
— Его! И ее! Чует моя душа, найдете бабку — найдете и дедку, и репку. Все, пошел, работайте, ротозеи!
— Сплошная эклектика! — радовалась мамуля, с удовольствием запивая бескофеиновым латте на безлактозном молоке брутальный доннер с говядиной и острым перцем.
Широко известная в мире сетевая кофейня, на горе хипстерам покинувшая российский рынок пару лет назад, на ближайшем к нам проспекте соседствовала с аутентичной турецкой харчевней. Мы устроились на мягких полосатых диванах за низким столом, с обновленным интересом воспринимая действительность, данную нам в ощущениях.
На глаз Анталья мало отличалась от Анапы, на слух разница не улавливалась вообще.
Со всех сторон звучала русская речь, что, по идее, должно было успокоить бабулю: она не любит выезжать за границу, потому что ностальгия ее накрывает раньше, чем отпускает джетлаг.