Прежняя кассирша вскоре выздоровела, вышла замуж за топографа и уехала с ним в экспедицию — изыскивать место под новую гидроэлектростанцию. Перед отъездом она зашла в бухгалтерию, написала на стенке несгораемого шкафа «Прощай, касса», а на окошечке — «При коммунизме кассиров не будет». Сидор Ильич в тот же день увидел надпись на окошечке, сильно разобиделся, собственноручно стер ее, но она, хотя и плохо, все-таки осталась заметной. Слова на темной стенке несгораемого шкафа он не углядел, и они были ясно видны до сих пор.
Для Симы они были как обещание, что и она когда-нибудь уйдет отсюда, сменит эту скучную работу на другую, интересную и почетную, как у бульдозеристки Маруси Репкиной или машиниста шагающего экскаватора Кости Генералова.
Несколько раз Сима пыталась убедить Сидора Ильича, чтобы он повлиял на начальника отдела кадров, который был его старинным товарищем, и помог бы ей устроиться хотя бы перфораторщицей, но бухгалтер оставался непреклонным.
— Я, Симища, — он любил произносить имена в превосходной степени, — всю жизнь деревянные костяшки перекидываю, а сам, однако, сызмала мечтаю стать дрессировщиком собак. — В подтверждение он вытаскивал из-под пиджака черную белоносую карманную собачку с иронической кличкой Львица, заставлял ее служить, переворачиваться через голову, а потом грустно заключал: — Такая уж наша бухгалтерская доля.
Сима пробовала работать плохо, чтобы ее прогнали из бухгалтерии, но Сидор Ильич не замечал этого: некем было заменить Симу; так из ее отлыниваний ничего путного и не вышло.
Василия Васильевича назначили главным механиком левобережного управления, а Ольгу — диспетчером стройки. На первых порах Сима поселилась в комнате, которую им дали.
Василий Васильевич уходил на работу рано утром и возвращался затемно, усталый и злой. Ввалившись в комнату, он бросал на спинку кровати прорезиненный плащ, скидывал у порога сапоги, обляпанные грязью и бетоном, говорил Симе тоном приказа:
— Помой!
Он садился за стол и, ожидая, когда Сима подаст еду, поддерживал лобастую голову прижатыми к вискам кулаками. Василий Васильевич никогда не спрашивал, готов ужин или нет, и, просидев за столом с минуту, хмуро оборачивался, всем своим видом показывая, что голоден и недоволен тем, что Сима мешкает. Насытившись, он резко отодвигал посуду, вставал и, не оглядываясь, кидал:
— Постели!
Сима покорно разбирала постель и отходила к печи. Развалясь на кровати, он вытаскивал наугад с этажерки книгу, прочитывал несколько строк и засыпал.
Симу возмущало барское обхождение Василия Васильевича, но она с самого начала не осадила его, а потом все как-то стеснялась сделать это. Думала: он сильно устает, работа у него трудная, ответственная, не то что у нее.
Василий Васильевич вел себя так и в отсутствие Ольги, и при ней. Ольга не только не замечала оскорбительного поведения мужа, но и сама поступала точно так же, лишь прикрывалась ласковостью и деликатностью. Ранним утром она, сладко потягиваясь в постели, просила заискивающим шепотом:
— Симчик, миленькая, не могла бы ты вскочить да скоренько приготовить завтрачек? Вскочи, ласточка, очень буду тебе благодарна…
А если скапливалось под кроватью грязное белье, она обнимала Симу за плечи, терлась щекой о щеку сестры, жаловалась:
— Опять голова от мигрени лопается, а тут стирка на шее. Не простирнешь ли, добренькая, пару моих комбинаций да кое-что Васино?
Сима понимала, что за скромной просьбой старшей сестры кроется желание, чтобы она выстирала все грязное белье. Вечер-два она гнулась над корытом, презирая Ольгу за елейный тон, а себя за мягкотелость и покладистость. Крепло желание распрощаться с родственничками и уйти жить в палатку.
Вскоре случай представился. Выполняя очередную просьбу сестры, Сима нарочно постирала только часть белья, скопившегося под кроватью. Заметив это, Ольга сжала капризные губы, левая бровь поползла вверх, правая — вниз.
Ольга обошла вокруг Симы, остановилась перед ней — красивая, дородная, с напряженными от злости ноздрями.
— Кого из себя строишь? А? Принцесса Люксембургская! Руки бы у нее отвалились, если бы на три-четыре вещи больше выстирала. Из бакалейного ларька вырвали, на хорошую работу устроили, и вот — благодарность.
Сима грустно слушала сестру, надеясь, что хоть на секунду проснется в ней совесть.
Ольга подошла к тумбочке и стала передвигать флакончики с духами, а потом, видимо, почувствовав укоризненный взгляд сестры, резко повернулась.
— Что уставилась?
Презрение, боль, негодование, осуждение — все вылилось у Симы в одну фразу:
— Эх ты, а еще человек!..
Она уложила в чемодан свои пожитки, повесила через плечо Ленину мандолину, обшитую белым полотном, и вышла из барака. На крыльце ее взяла оторопь: «Может, вернуться! Может, они станут другими?..»
Налетевший ветер опутал лицо, волосы паутиной. Сима решительно сняла ее и сбежала по ступенькам.
Около месяца она жила в палатке и спала на одной койке с бульдозеристкой Марусей Репкиной. Потом им дали на двоих маленькую комнатку в новом бараке.
После ссоры Сима виделась с Ольгой только один раз, в коридоре управления строительства. Они одновременно кивнули головами и разошлись, как малознакомые люди, которым нечего сказать друг другу.
Хотя снега в колеи дороги нападало немного, машина часто буксовала: ее скаты износились настолько, что узорные выпуклости на их поверхности скорее угадывались, чем выступали.
Шофер Кожуркин открывал дверцу, выходя из обшарпанной «Победы». Он или вытаскивал из багажника две короткие массивные доски и подсовывал их под задние колеса, или протирал залепленное снегом смотровое стекло: не работали «дворники». Всякий раз, садясь за руль, он цокал:
— Погодка, цорт возьми! Цтоб ей пусто было!
Дорога через лед реки, еловый колок и слегка всхолмленную равнину осталась позади. Машина пересекла наискосок голую березовую рощу и остановилась возле двухэтажной с верандой и бельведером дачи, где временно разместилось управление строительства.
Пока Сима добиралась до дверей дачи, шаль, пальто и валенки запорошило снегом. В коридоре она встретила кассиршу правобережья Бельскую. Та сообщила, что главный кассир еще не вернулся из банка, и повела ее к скамейке.
От Бельской исходил тонкий аромат духов, миловидное лицо было припудрено розовой пудрой, из-под шляпы мягко спускались к плечам и спине русые, с бронзовым отливом волосы. Вся она была празднично возбуждена и рассказывала о задержке кассира веселым голосом, точно сообщала приятную новость. Сима давно заметила, что Бельская радуется, когда ей удается вырваться из дому. Она жила раньше в большом областном городе, нанимала домашнюю работницу и никак не могла привыкнуть к тому, что здесь ей приходится самой готовить обед, стирать белье и мыть в корыте двух малышей. Симе казалось, что Бельская не очень-то любит мужа и тяготится детьми… Присаживаясь на скамью рядом с Симой, она игриво улыбнулась:
— Симок, хочешь, порадую тебя?
— Ну, предположим, хочу.
— Ты нравишься кузнецу Ступину из механической мастерской нашего участка.
— Не знаю такого.
— Скоро узнаешь! Не парень — загляденье. На Лемешева походит. Только Лемешев по сравнению с ним щупленький. У этого рост около двух метров. А руки какие! Не руки — ручищи: обнимет — не вырвешься. Он тебя в клубе заприметил, а подойти не посмел. Эх, была бы я помоложе, зацапала бы его! — Бельская огорченно заморгала синеватыми веками и спросила: — Познакомить?
— Не стоит. — Симу раздражала навязчивость Бельской, хотелось встать и уйти, но все равно, ожидая главного кассира, надо было как-то коротать время.
Из диспетчерской вышла Ольга. Увидев Симу, она обрадовалась, припала к ней, ласково погладила по спине. Потом кивнула на дверь:
— Зайди ко мне, я сейчас… — И торопливо застучала каблуками модельных туфель по коридору.
Сима тоже обрадовалась Ольге — видимо, родственные чувства оказались сильнее, чем она предполагала.. Но заходить к сестре не хотела, боясь в разговоре с ней утратить ту внутреннюю теплоту, которая возникла при встрече. Сима представила, как Ольга похвастается, что они с Василием Васильевичем получили новую квартиру в коттедже, как будет просить перебраться к ним, как, услышав отказ, рассердится, начнет разглагольствовать об ее щепетильности, а под конец пригрозит написать отцу, не знающему до сих пор об их разрыве.
Чтобы Ольга на обратном пути не увлекла в диспетчерскую, Сима быстро прошла в дальний конец коридора. Она перечитала приказы начальника строительства и долго стояла перед Доской почета, разглядывая фотографии передовиков. Была здесь и фотография Василия Васильевича: открытое, веселое лицо, глядя на него, никак нельзя было заподозрить, что он способен по-хамски вести себя дома.
В стенгазете «Гидростроитель» ее привлекли стихи:
Нам на стройку дед-мороз
Куль с подарками привез:
Для моторов перемотки
Километры проводов,
Экскаваторам — колодки,
Серьги, кольца, феррадо…
— Сильные стихи! — усмехнулся кто-то за спиной Симы. Она оглянулась. Рядом с ней стоял широкий в кости парень. Лосевая шапка натянута до бровей. Черные глаза на круглом лице смотрят озорно и лукаво. Из карманов необмятого овчинного полушубка торчат пальцами вверх шерстяные перчатки. Хотя парень чем-то понравился Симе — может, тем, что был на редкость кряжистым, а может, тем, что на подбородке у него была такая же ямочка, как у покойного Лени, — она, назло себе, сухо сказала:
— Попробуйте сочинить лучше, — и отошла от стенгазеты.
— Стихов не пишу, но поэзию люблю, только хорошую, — сказал он вслед ей немножко обиженным тоном.
Сима вышла на крыльцо. В тишине безветрия гуще прежнего валил снег. Теперь он был суше, пушистей и чуть слышно шелестел.
— Плохо дело, Сима! — проговорил Кожуркин, распахнув дверь. — Снежища-то! Завал… Нажать надо, цтобы трактор или бульдозер пустили по дороге. Не пустят — придется ноцевать.