– Да, ей в такой ситуации хуже всего, – проговорил Рейнар. – То, что в Джоне она больше всего любит его корону, его величеству известно, то, что она коварна, как змея, так это кому, как не ему, знать? Где бы он сейчас был без ее коварства? Это, кстати, тоже особой любви к ней младшенькому Плантагенету не добавляет. И вдобавок ко всему принц Эдуард, который принц-то принц, да только не того рода. С другой же стороны – нежная и трепетная Элеонора. – Лис воздел очи вверх, становясь чем-то до безобразия похожим на одного из тех мускулистых придурков, кото рых так щедро изображают на обложках дешевых женских романов. – Она ждала его все эти годы. От звонка до звонка. Правда, похоже, десять лет на нарах слегка поубавили у нее романтизма. Теперь эта королева в законе действует вполне практично. У тебя уже есть какие-то наметки на этот счет? – спросил он.
– Есть, – кивнул я. – Слушай внимательно. Твоя игра известна. Берешь Лжефридриха и ломишься в Арелат. Никаких серьезных эксцессов быть не должно. Штурмы и победоносные походы нам не нужны. Главное – побольше шума. Ну, сказку свою ты помнишь. Брат – заговорщик. Выплыл, спасся. Фемы не забудь приплести. В общем, народная правда.
– «Земля и Воля», «Черный Передел» – завершил Лис этот длинный ряд. – Я свою партию знаю. Лучше расскажи, чем ты в это время будешь заниматься?
– Для начала я двинусь в Лион.
– Зачем?
– Там проходят переговоры, – пояснил я. – Конечно, переписка, обнаруженная нами, в корне меняет весь политический расклад. Гибель Филиппа II Августа автоматически снимает проблемы на границах. Но вместе с тем любовная идиллия Джона и Элеоноры выводит из игры нашего друга Меркадье. А это нам совсем не с руки. Так что мне необходимо встретиться с Брайбернау.
– Рискованно, – задумчиво бросил мой напарник. – Ему тебя любить не за что.
– Это уж верно. Но и я для подобных чувств предпочитаю представительниц женского пола. Как говорится, исключительно деловая встреча.
– А если он, – д'Орбиньяк провел большим пальцем поперек шеи, – не поймет этого?
Вопрос был чисто риторическим. Если граф фон Брайбернау предпочтет сначала припомнить мои прегрешения четырехлетней давности, а уж потом выслушивать мой пылкий монолог, боюсь, у меня могли бы возникнуть проблемы, и немалые.
– Полагаю, поймет. Мне кажется, я смогу его в этом убедить.
– Ну смотри, – с сомнением отозвался Сережа. – Тебе виднее. Что дальше?
– Следующим ходом я полагаю встретиться с императором тет-а – тет.
– Ты вроде не производишь впечатления смертельно больного, – внимательно глядя на меня, медленно произнес Рейнар. – К чему такой изощренно зверский способ самоубийства? Помнится, мы не так давно что-то говорили насчет вмуровывания в стену?
– Было дело. Но с императором мне встретиться надо. Только, как уже было сказано, на моих условиях.
– И ты надеешься…
– Я надеюсь, что Карл-Дитрих сможет организовать мне такую встречу.
– Капитан, пойми меня правильно. Я ничего не хочу сказать о нашей работе, а только то, что говоришь ты, – чистой воды авантюризм, – вздохнул мой напарник.
– Может быть. Другого способа я не вижу. Мне нужен Отгон! Он наверняка знает, где Лаура. Это раз. Через него можно попробовать надавить на Джона. Это два.
– Надавить на Джона?
– Несомненно. Смотри сам. Что получает Отгон, если романтическая страсть короля Джона и королевы Элеоноры закончится свадебным пиром?
– Англо-французскую империю, – догадался Лис.
– Верно. Можешь мне поверить, в его планы это не входит. Если мы срываем переговоры с Францией, продемонстрировав сговор нашей венценосной парочки, то вполне можем пообещать лояльное отношение Англии к империи при условии действий через королеву Джейн.
– Бр-р! – нахмурился Сережа. – Голова уже раскалывается от этой чертовой политики! Короли, королевы, принцы, магистры… Что им всем не живется? Такого же наплетут – вовек не распутаешь! – возмутился он.
Я вздохнул. Он, несомненно, был прав. Так жить было невозможно. Создавая невидимую паутину интриг, опутывающую весь досягаемый мир, и неизбежно сам вплетаясь в эту коварную сеть, любой из участников всеобщей тайной войны погибал в ней вернее, чем от яда или удара кинжалом. Смерть его была обусловлена самим существованием в условиях, несовместимых с жизнью. Власть, словно наркотик, попавший однажды в кровь человека, толкала его на новые и новые преступления, постепенно выжигая в нем все чувства, кроме одного – жажды новой и новой власти. И сколько бы ни клялись мы, присвоившие себе право распоряжаться чужими жизнями, в благородстве своих помыслов и чистоте чувств – все мы были поражены этим сладким смертельным ядом.
– Ну что, вершитель судеб, – горько усмехнулся Лис. – Еще какие-нибудь свежие мысли по мировому переделу у тебя есть?
– Нет. Детали по ходу действия.
– Вот и слава Богу! – д'Орбиньяк картинно осенил себя крестным знамением. – А то пора уже наше научное светило из кичи вынимать.
…Стражник, сонная физиономия которого показалась в зарешеченном окошке тюремной калитки, нервно икнул, увидев перед собой хмурого и явно крайне раздраженного комтура тамплиеров. Угрюмого вида оруженосец за его спиной тоже не походил на ал легорию доброго утра.
– Входите, ваша милость. Простите, что так долго. – Караульный склонился в поклоне, стараясь не накликать гнева высокого гостя на свои седины.
– Есть ли кто из отцов-инквизиторов? – чуть помолчав, произнес рыцарь.
– Отец Годвин, ваша милость, – поспешно ответил привратник. – С вашего позволения, я проведу вас.
– Не стоит. Просто расскажи, где его искать.
– На второй этаж и дверь направо, – пояснил страж. – Он беседует с еретиком, которого схватили нынче в городе.
«Беседует, – подумал комтур – Это что-то новенькое в инквизиторской практике Но, может быть, это и к лучшему».
– Не закрывай, – кинул он через плечо охраннику, засуетившемуся с засовом – Мы скоро вернемся.
Тут рыцарь говорил правду, он действительно не собирался задерживаться в этой башне, однако это была не^вся правда. В нескольких шагах от входа в тюрьму, в кроне старого дерева, уже успевшего покрыться густой зеленой листвой, сидел высокий худой мужчина, внимательно наблюдавший за дубовой калиткой, в которую недавно вошел тамплиер со своим оруженосцем. Посох, который таинственный мужчина сжимал в руках, несколько не вязался с возвышенным положением, в данный момент им занимаемым. Однако, похоже, у наблюдателя были все основания не расставаться с ним..
– Нормально, Лис, – передал я по мыслесвязи. – Дверь открыта. Стражник около нее один. Боеспособность ниже среднего. Сонный, как осенняя муха.
– Порядок Понял тебя, Капитан Где алхимик?
– Сейчас увидим. Консьерж сказал, что он беседует со следователем.
– Что делает!
– Беседует!
Между тем, проследовав указанным стражником маршрутом, мы очутились перед неплотно закрытой дверью, из-за которой доносился вкрадчивый голос:
– .Но разве не сказал Спаситель – «Кто не пребудет во мне, извергнется вон, как ветвь, и засохнет; и такие ветви собирают и бросают в огонь, и они сгорают»?
– Послушайте, брат Годвин, – раздался из-за двери до боли знакомый высокий голос Деметриуса. – Вы производите впечатление человека умного, а говорите такую ерунду.
«Самоубийца», – обреченно вздохнул я.
– Сии строки необходимо толковать в их высоком аллегорическом смысле! Бог – это жизнь, цветение, радость. Дьявол же – смерть и тлен. Отложившиеся от Бога, то есть умершие сухие ветви, уже сами, поскольку они мертвы, а следовательно принадлежат Дьяволу, несут в себе этот всепожирающий огонь Это же так просто и очевидно! Так что ваши дурацкие костры здесь совершенно ни при чем! – неисправимый спорщик на миг замолк, и я явственно услышал скрип пера, скользящего по пергаменту.
«Самоубийца», – вновь повторил я и скомандовал Сэнди"
– Вперед.
Дверь распахнулась, скрипя несмазанными петлями Комната, в которую мы попали, была невелика, убого обставлена и, несмотря на теплую погоду, изрядно натоплена Несколько факелов давали достаточно света для работы писца, усердно фиксировавшего откровения нашего доморощенного теософа.
Следователь в коричневой сутане, сшитой аккурат на его тощую фигуру, недовольно оглянулся, но, увидев на вошедшем регалии комтура могущественнейшего из католических орденов, подался назад, словно ожидая удара.
Темные глазки его на узком хорьем лице вспыхнули непониманием и злобой. Мой визит его явно не радовал.
– Мне нужен алхимик Мэттью Мишо, – без всякого намека на любезность надменно произнес я.
– Как, господин… – начал было Деметриус, близоруко вглядываясь в знакомый контур моего лица.
Звонкая оплеуха сбила его с ног, лишая сознания и не давая тем самым возможности изложить свою версию происходящего.
– Забирай его, Александер! – приказал я.
– Но позвольте, – возмущенно начал брат Год-вин, – по какому праву!
Вечная как мир идиотская манера судейских, будь то светских или церковных, докапываться до корней права, сослужила ему плохую службу. Нимало не смущаясь воплями следователя, Шаконтон подхватил бедного ученого за шиворот и, вскинув на плечо, поволок вниз.
– Что все это значит?! – продолжал кипятиться монах. – Он еретик. Он обвиняется…
– Сюда! – скомандовал я, протягивая руку.
– Что сюда? – опешил Годвин.
– Ваши записи! – я сделал шаг к столу, нависая над сидевшим за ним инквизитором. Изрядно перетрусивший писарь послушно протянул мне пергамент. – Вот, получите. Постановление о передаче алхимика Мэттью Мишо орденскому суду рыцарей Соломонова Храма.
Сказать по правде, я лично подписал этот документ минут двадцать назад, но какое это имело значение?
Папским указом орден тамплиеров, как и соседствующие с ними иоанниты, был выведен из-под юрисдикции светских и церковных судов. Брат Годвин знал это не хуже меня. Он заскрипел зубами и, не разворачивая, скомкал пергамент.