— Прости, ты совершенно прав, я иногда бываю поразительно бестолкова, — признала я и услышала смех Маянцева:
— Вот что мне нравится в тебе, так это умение признавать любые ошибки и просчеты, даже мелкие. Обычно женщины так себя не ведут.
— У тебя случайно нет психологического образования? Уж больно часто ты выдаешь прописные истины.
— На досуге почитываю популярные книжки. Ладно, Шахерезада, я вынужден закончить разговор, у меня еще есть дела, — сказал Клим, и я услышала в его голосе нотки сожаления, что меня обрадовало. — Ты прилетаешь около половины четвертого, так что я пришлю за тобой своего водителя. И не возражай. Ты его знаешь, так что не перепутаешь. Все, позвоню завтра.
— Да, до завтра, — отозвалась я и сбросила звонок.
Вернувшись в кафе, я спросила у погрузившегося в переписку с кем-то Кирилла:
— У тебя все нормально?
— А у тебя? — не отрываясь от телефона, бросил он. — Успела любовнику позвонить?
— Что за тон? Я не обязана тебе отчитываться. И потом… — начала я, собираясь сказать, что Маянцев не мой любовник, но внезапно разозлилась — почему я оправдываюсь? — Словом, тебя это не касается.
— Слушай, Варька, очень прошу, не угнетай ты мой и без того достаточно уже угнетенный разум! — попросил Кирилл. — Тут проблем выше крыши, и ты еще с постоянными подколами и претензиями.
— Я? Это ты начал выяснять, что у меня происходит в жизни.
— Хорошо, я полез не туда, прости, извини, я сожалею — все? Будь добра тогда, дай мне закончить со своими делами.
Я пожала плечами и, допив остывший кофе, ушла из кафе, решив просто побродить по небольшому зданию аэропорта, чтобы как-то скоротать время до вылета. Внезапно, перебирая в памяти слова, сказанные в разговоре с Маянцевым, я вдруг устыдилась собственной откровенности. С каких это пор я начала так напрямую, в лоб, говорить о чувствах? Я, холодная и почти лишенная эмоций, вдруг говорю человеку, с которым знакома месяц, о том, что соскучилась. Слишком нехарактерно для меня, слишком безрассудно — что теперь вообразит себе Клим? Я даже не знаю, хочу ли вообще каких-то отношений с ним. Да, Клим — очень приятный, интеллигентный, умный и заботливый, но разве этого достаточно? Хотя… а что, собственно, еще должно быть в человеке, чтобы я смогла полюбить его? Я никогда не задавалась подобным вопросом. Материальное меня не интересовало, а насчет остального… И сейчас, наверное, не самое подходящее время, чтобы об этом задумываться. Наверное, стоит просто позволить событиям развиваться так, как должно, а там будет видно.
Захотелось курить, но для этого пришлось выйти на улицу. Отойдя от знака «Курение запрещено», я вынула сигареты и рылась в сумке в поисках зажигалки.
— Возьмите мою, — раздался рядом звонкий женский голос.
Я повернулась и увидела ту самую мотоциклистку, протягивавшую мне дешевенькую пластиковую зажигалку.
— Спасибо. — Закурив, я вернула вещь владелице, и девушка, тоже прикурив сигарету, спросила:
— Устали? Я ненавижу аэропорты. И вообще летать не люблю.
— Я к этому спокойно. Просто долго уж очень.
— Вы со своим спутником аккуратнее, — сказала девушка, выпуская облачко дыма. — Он не так прост, как вам рассказывает.
— Это я хорошо знаю, но все равно спасибо.
— Мне Клим Григорьевич разрешил вам кое-что рассказать. Ваш Мельников ухитрился пристроиться в одну крупную структуру, занимающуюся «откатами» со строительства объектов в Новой Москве. А его должность юриста в этой фирмочке — липа, прикрытие.
— Ничего не меняется, — совсем не удивившись, сказала я. — Он и до этого занимался кое-чем подобным, просто в иных масштабах. Есть люди, которых жизнь ничему не учит. Как вас зовут? — поинтересовалась я, и девушка улыбнулась:
— Настя.
— Очень приятно. Спасибо вам, Настя, за все.
— Мне за это деньги платят. Я на Клима Григорьевича давно работаю. О, похоже, мне пора испариться — там ваш приятель из здания выходит, — быстро проговорила Настя и, бросив окурок в урну, как-то ловко скрылась в толпе пассажиров, вывалившей из подошедшего автобуса.
Ко мне же подошел Мельников, лицо которого выражало недовольство:
— Ты бы хоть предупреждала, куда уходишь. Оглянуться не успел — тебя уже нет, один саквояж на стуле.
— Ты меня нашел, я смотрю.
— Нашел, — он опустил на землю свой багаж, сверху пристроил мой и вынул сигареты. — Могла бы сказать, что курить пойдешь.
— Ты мне кто — папа? Что за мода требовать отчета в каждом шаге?
— Слушай, подруга, у меня нехорошие новости, — сказал Кирилл, пропуская мимо ушей мои вопросы. — Мне прислали скрин с записи камер наблюдения на площадке, так вот… — Он полез в карман и вынул телефон, поискал в нем что-то и протянул мне. — Смотри.
Я взяла трубку, и на дисплее увидела черно-белое нечеткое изображение, в котором, однако, вполне хорошо просматривался Лайон Невельсон. Его лицо было повернуто к камере, но, судя по выражению, он не догадывался, что попал в объектив.
— У нас камеры замаскированы, если не знать — не догадаешься, — объяснил Кирилл. — Вот и он не нашел, хотя, конечно, поискал.
Судя по ракурсу, шансов закрыть камеру при ее обнаружении у Невельсона не было — она явно располагалась где-то в стыке плит под самым потолком. Я смотрела в лицо человека, которого ненавидела, и думала только об одном — как сделать так, чтобы больше никогда, ни при каких обстоятельствах не столкнуться с ним? Не нанимать же киллера…
— Зачем он в твою квартиру полез? Тем более — сам? — возвращая телефон, спросила я.
Мельников помолчал, затягиваясь дымом, а потом пожал плечами:
— Понятия не имею.
— Кира, не темни. Я отлично тебя знаю. И подозреваю, что у Невельсона к тебе есть какие-то претензии, и это явно не тот факт, что ты попытался сдать его мне. Я больше чем уверена, что между вами стоят деньги. И это как раз те деньги, ради которых Невельсон готов сам подставиться, чтобы их урвать.
Мельников изумленно смотрел на меня, даже не замечая, что сигарета истлела до фильтра и вот-вот обожжет ему пальцы:
— Ты спятила? Если помнишь, я сидел, когда Лайон приехал в Россию, какие могут быть деньги?
— Я тебе еще раз говорю — не темни. Ты был знаком с ним раньше, задолго до своей отсидки, ты сам мне об этом написал, если помнишь. И вот тогда вы и могли что-то не поделить. Или ты, как выражаются в тех местах, о которых ты не любишь вспоминать, немного «открысил» у него. Хотя скорее — много, потому Невельсон и полез к тебе в квартиру. — Я говорила это и внимательно всматривалась в лицо Кирилла, надеясь, что он выдаст себя хоть какой-то эмоцией. Но тщетно — я забыла, насколько хорошо держит себя в руках этот человек, вравший мне много лет назад и явно врущий теперь.
— Ты точно с ума сошла со своим Невельсоном, — вздохнул он, выбрасывая в урну окурок. — Мерещится тебе все, чего быть не может.
— Да? Посмотрим. Только сдается мне, что ты отлично знаешь, о чем я говорю, Кира. Но это не мое дело, и лезть в него я не буду, своего вполне хватает. — Я поежилась: — Идем в помещение, похолодало что-то.
Кирилл глянул на внезапно затянувшееся темными тучами небо:
— Не нравится мне это. Чего доброго, рейс задержат или вообще на завтра перенесут.
— Нет уж. Мне домой надо, так что никакого дождя.
— Как будто от тебя это зависит.
Да, от меня это, к сожалению, никак не зависело, и рейс задержали почти на два часа, а потом мы попали в приличную «болтанку», и там я увидела, как может бояться летать взрослый мужчина. Кирилл побледнел, вцепился в подлокотники и все время что-то бормотал.
— Молишься, что ли? — насмешливо спросила я, и он процедил сквозь зубы:
— Все атеисты до первой хорошей «болтанки» в самолете.
— Расслабься. По статистике, шанс погибнуть на земле куда выше, чем в небе.
— Варька, знаешь, куда засунь себе статистику эту? — теряя остатки самообладания, воскликнул Кирилл, и я зашипела:
— Ну-ка, возьми себя в руки, люди смотрят! Чувствуешь, уже не трясет? Сейчас станет легче. Расслабься и дыши глубоко. — Я накрыла его руку, сжимавшую подлокотник, своей и почувствовала, какая она холодная. — Мельников, ты почему не сказал, что летать боишься?
— Что изменилось бы? — процедил он, шумно дыша носом. — Я всегда боялся летать, но выбора-то нет, надо как-то преодолевать.
— Выпивать не пробовал?
— Пробовал. Еще хуже.
— Да, вот это новости. Мне казалось, что я знаю о тебе все, но ты ухитрился меня удивить.
— Хватит издеваться.
— Я не издеваюсь. Ты дыши глубже, это всегда успокаивает.
Самолет тем временем вышел из зоны турбулентности, и тряска совершенно прекратилась, слышался только ровный гул двигателей. Кирилл понемногу успокоился и окончательно пришел в себя, даже отстегнул ремень безопасности.
— Уф… — шумно выдохнул он. — Давно меня так не перетряхивало, не самые приятные ощущения. Сейчас бы выпить не мешало.
— Не наливают здесь, Кира.
— Знаю…
— Ты попробуй уснуть, еще есть время, подремлешь — совсем хорошо будет.
Мельников внял моему совету, нацепил на глаза маску для сна и постарался устроиться в кресле удобнее. Я же никогда не сплю в самолетах, а потому достала припасенную книжку и очки и погрузилась в чтение.
В Домодедово меня ждал сюрприз. Вместо обещанного водителя Клима в зале прилета меня встречал сам Маянцев. От меня не укрылось, как дернулся Кирилл, как наскоро распрощался и быстрым шагом пошел в сторону касс аэроэкспресса. Маянцев же протянул мне букет лилий, взял из рук саквояж и спросил:
— Удивил?
— Не то слово. Зачем сам поехал, ведь так рано, и рейс задержали?
— Про задержку я знал, мне позвонили. — И я поняла, что это Настя предупредила шефа. — А потом я подумал: зачем водителя гонять, когда и сам прекрасно доеду. Вот и приехал.
— Спасибо, — вполне искренне поблагодарила я; признаться честно, мне было куда приятнее ехать домой с Климом, а не с его водителем.
По дороге он ни о чем не спрашивал, зато много рассказывал о прошедших выходных, а я украдкой рассматривала его профиль и думала, что вполне могла бы представить себя рядом с ним. Главное заключалось в том, что я могу ему доверять, пусть даже мы еще так мало знакомы. Но за все это время Клим ни разу не дал повода усомниться в его надежности и порядочности. Мой траур по Руслану растянулся на три года — вполне достаточный срок для того, чтобы отдать дань уважения человеку, с которым я прожила так мало. Я устала жить в располовиненном состоянии. В конце концов, если я не подумаю о себе, то никто не сделает этого за меня. И я решила — все, хватит. Я не хочу больше существовать наполовину, я хочу быть целой. И вполне возможно, что именно Клим Маянцев может дать мне это ощущение внутренней целостности. Нужно просто предоставить ему такую возможность.