шем государстве позволяет найти лазейку даже осужденным на такой срок, как я. Деньги нужны всем. Ты оказалась слишком умной и докопалась до сути операции, которую я провел, сидя в тюрьме, но это тебе уже никак не поможет.
Мозг мой лихорадочно соображал, как же выпутаться, но ничего достойного не придумывалось. Невельсон остановился на светофоре и снова спросил:
— Так куда ехать?
— Я не знаю, о чем ты говоришь. У меня нет никаких бумаг.
— Не пользуйся тем, что я пока не могу ударить тебя. Так где ты их спрятала?
У меня начала кружиться голова, кровь из пореза на боку шла все сильнее, и блузка уже намокла. Я старалась не смотреть туда, потому что понимала — стоит мне увидеть расползающееся красное пятно, и все, я потеряю сознание, а мне нельзя.
— Не молчи. Я все равно выбью из тебя признание. Это мои деньги, Мельников не имел на них права. Он — вор.
— Ты тоже не невинная жертва.
— Эти деньги я заработал. И сейчас они нужны мне, чтобы уехать наконец отсюда и прожить остаток жизни в каком-нибудь более приятном месте. Забуду весь этот кошмар… Я и так задержался здесь из-за тебя, не могу оставить незаконченное дело, меня так воспитали. Ты оценила изобретательность, с которой я подошел к делу? Эти письма, конверты, разные люди, между которыми нет никакой связи? Никто и никогда не догадается, что за всем этим стою я. У меня было время на обдумывание плана там, в тюрьме. Хорошо, что срок закончился быстро и я сумел не упустить ни одной мелочи. Видеть страх на твоем лице — это было так приятно. Нет ничего лучше, чем видеть страх в глазах врага…
Увлекшись болтовней, Невельсон пропустил тот момент, когда к нему вплотную приблизился мотоциклист и сильно ударил чем-то в лобовое стекло. Лайон не справился с управлением, машину отбросило вправо, и она врезалась в столб. Невельсон по инерции отлетел вперед, сильно ударившись грудью и головой о руль. Я тоже прилично приложилась лбом в подголовник, однако сознания не потеряла, а начала орать во все горло, привлекая внимание. Мотоциклист же, к моему удивлению, не скрылся, а наоборот, припарковал мотоцикл у обочины и бросился к машине, рванул дверку с моей стороны. Я изумленно умолкла, когда увидела, что это Настя. А она, вынув из кармана комбинезона шпильку, быстро открыла наручники:
— Бегом, бегом, Варвара Валерьевна, пока он не очухался! Сейчас Антон подъедет, он только что звонил, он нас заберет.
— Я не могу его тут оставить, — кивнув на Невельсона, неподвижно уткнувшегося лбом в руль, сказала я, чувствуя, как дрожит голос.
— Сейчас, — Настя огляделась по сторонам, крикнула какому-то парню, чтобы вызывал полицию и «Скорую», а сама ловко и почти незаметно надела снятые с меня наручники на Невельсона, приковав обе его руки к рулю. — Теперь не ускачет. Все, валим, нам полиция не нужна.
Она схватила меня за руку и поволокла следом. Бежать на каблуках, да еще с сочащейся раной на боку, мне было, прямо скажем, затруднительно, мы нырнули в какой-то двор, там Настя стащила комбинезон и затолкала его в рюкзак, шлем же бросила в мусорный бак:
— Это нам не пригодится. Сейчас Антон подъедет, он уже рядом. — Она посмотрела на большие часы, болтавшиеся на ее довольно худой руке. — Ага, вот он. Все, идем, он паркуется за соседним домом.
Мы пересекли двор и действительно обнаружили на параллельной улице машину Клима, из которой выскочил Антон:
— Все в порядке?
— Вроде да, — Настя оглядела меня и только теперь заметила окровавленную блузку, смотреть на которую я сама до сих пор боялась. — Ох ты ж… это как вы так приложились?
— Это он меня… ножом… — скривилась я, отворачивая голову в другую сторону.
— Надо перевязать, — сказал Антон, садясь за руль. — Отъедем пару кварталов, я дам аптечку.
Я забралась на заднее сиденье, Настя устроилась на переднем, и мы поехали. На соседней улице выла сирена «Скорой», и мне вдруг пришла в голову еще одна мысль. Я выхватила мобильный и набрала номер Власова:
— Иван Николаевич, это Жигульская. Человек, о котором я говорила вам, попал в аварию на перекрестке. — Я назвала пересечение улиц, где мы оставили Невельсона. — Поторопитесь, его забирает бригада «Скорой помощи».
Меня опять затошнило, я закрыла глаза и поняла, что теряю сознание, но сказать ничего не успела. Сколько времени пробыла в таком состоянии, вспомнить потом не смогла, но, когда открыла глаза, обнаружила, что лежу на заднем сиденье машины, укрытая мужской курткой. Блузки на мне не было, зато бок оказался туго перевязан. Машина двигалась, впереди по-прежнему сидела Настя и курила, чуть приоткрыв окно. Услышав шевеление, она повернула голову:
— Очнулись? Слава богу, а то мы уж думаем, в какую больницу вас везти. Климу Григорьевичу даже звонить боимся, Антон без его ведома уехал.
Я с трудом села, закуталась в куртку и спросила:
— Настя, как вы вообще там оказались?
— Я за вами ехала от самого дома. Мне Клим Григорьевич утром позвонил, попросил за вами покататься, видите, как пригодилось, — буднично отозвалась она.
— А если бы вы сами в аварию попали? Это же так опасно — с мотоцикла такие трюки…
— Так это ж моя основная специальность — трюки на мотоцикле, — улыбнулась она. — Я вообще-то профессиональный каскадер, так что никакой опасности. Но я бы без Антона не справилась — мотоцикл-то бросить пришлось, хорошо еще, что номера догадалась левые поставить. Я ему сразу позвонила, как только этот Невельсон вас в машину повел, на парковке у больницы еще.
— А я сорвался — и сюда, хорошо, что пробок нет. Ох, Клим Григорьевич разозлится… — добавил Антон.
— Если до сих пор не позвонил, значит, вы ему пока не нужны. И не думаю, что он будет сердиться, учитывая все обстоятельства. — Я неловко повернулась и охнула от боли в боку. — Кто видел, что у меня там? Глубоко?
— Прилично, — сказала Настя. — Мы едем обратно в Склифосовского, зашивать нужно.
— Это криминальная травма, они полицию вызовут, — сказал Антон, барабаня по рулю пальцами. — Скажите, что попали в аварию, выбирались через разбитое стекло — порез характерный, может, проканает.
— Я врачу Мельникова позвоню, думаю, он поможет.
И в этот момент позвонил Клим. Он звонил на мой мобильный, но в машине повисло какое-то напряженное молчание, как будто все ждали нахлобучки от строгого учителя.
— Ребята, не волнуйтесь, — пообещала я, — я вас в обиду не дам, вы мне жизнь спасли, — и ответила на звонок: — Да, дорогой.
— С тобой все в порядке? — обеспокоенным голосом спросил Клим.
— Да, все нормально. Еду домой.
— Странно. А твой водитель сказал, что ты еще из больницы не вышла, — и только тут я вспомнила о Володе. Черт, он ведь так и ждет меня на парковке!
— Он тебе звонил?
— А как же. Уже три раза. Беспокоится, не прислал ли я за тобой своего водителя, которого, кстати, тоже почему-то нет.
Я выразительно глянула на Антона, тот — на укрепленный на приборной панели телефон и хлопнул себя по лбу, потому что его аппарат стоял на беззвучном режиме, а на дисплее красовался пропущенный звонок от Клима.
— Клим, я тебе дома все объясню, — зачастила я. — Антон со мной, он меня везет домой… в общем, это не для телефона разговор. Приедешь вечером, и все обсудим.
— Чувствую, нам есть, что обсудить, — тоном, не предвещавшим приятной беседы, сказал Клим и сбросил звонок.
— Так, братцы-кролики, ждет меня сегодня нахлобучка от вашего хозяина, — сообщила я, убирая телефон. — Надеюсь, что в гневе он хотя бы управляем, иначе дело плохо.
— Вы ему только сразу всю правду выкладывайте, — тоном опытного человека посоветовала Настя. — Он вранья терпеть не может, совсем невменяемый становится. А вам сегодня точно есть что рассказать.
Доктор, лечивший Мельникова, был крайне удивлен моему появлению и обстоятельствам, к нему приведшим. Но швы наложил быстро, я даже не успела толком ничего понять.
— Повезло, что рана чистая, а край ровный, рубец будет тонкий и со временем побледнеет и будет практически невидим, — накладывая повязку, пообещал он. — В другой раз аккуратнее выбирайтесь.
— Надеюсь, что другого раза не будет, — пробормотала я, снова заворачиваясь в куртку Антона.
— Кстати, раз уж вы снова здесь, — доктор вымыл руки и достал из кармана бумажку. — Вот телефон сиделки, позвоните ей от моего имени.
— Спасибо вам.
Теперь оставалось только дождаться Клима и рассказать ему все, что случилось. И — надеяться, что эпопея с появлением Невельсона в моей жизни на этот раз окончательно закончилась. На всякий случай я еще раз позвонила оперативнику Власову, и тот сказал, что Невельсона поместили в санчасть Бутырской тюрьмы. Я почувствовала такое облегчение, словно добралась наконец до казавшейся недостижимой цели. Теперь — все.
Эпилог
Мы с Климом поженились в августе, скромно расписавшись в обычном ЗАГСе и обменявшись там кольцами в присутствии Аннушки, Эдуарда Михайловича Митрохина и моей бабушки, на чьем присутствии настоял жених.
Я познакомила их, как и собиралась, на концерте Светика, который, кстати, прошел с большим успехом. Ценители музыки забили зал театра до отказа, Светик был воодушевлен первым совместным выступлением на одной сцене с сыном, и Макар, хоть и ощутимо волновался, все-таки сыграл хорошо. Бабушка сидела на краешке кресла и, казалось, повторяла пальцами каждый пассаж, что исполнял Макар. В антракте я представила ей Клима. Эти двое сразу нашли общий язык, и сблизила их, разумеется, музыка. Как только Клим сказал, что играет на скрипке, бабушкино сердце рванулось ему навстречу, и они потом даже как-то сыграли дуэтом. Это было так красиво, что я, их единственная слушательница, прослезилась. Так что на процедуру бракосочетания не пригласить бабушку я просто не могла, Клим бы этого не понял.
Когда мы вышли из зала, бабушка, улучив момент, отвела меня в сторону и сказала:
— Вот только теперь я спокойна за тебя. Этот человек ни за что не позволит тебе натворить глупостей и никуда от себя не отпустит. Держись за него, Варвара, я чувствую, что с ним ты будешь очень счастлива.