– Судья Джордж Сазерленд в деле «Бергер против Соединенных Штатов», 1935 год
В своем мемуарном эссе 1936 года «Крушение» Фрэнсис Скотт Фицджеральд заметил: «Признак первоклассного интеллекта – это способность удерживать две противоположные идеи в уме в одно и то же время, и все еще сохранять способность действовать». Перед теми из нас, кто работает в правоохранительных органах и хотя бы стремится к достижению первоклассного интеллекта, уголовное правосудие ставит сложнейшую задачу: как нам энергично выслеживать преступников, преследовать и наказывать их за преступления, но при этом быть совершенно уверенными, что ни в чем не повинный человек не пострадает из-за справедливой, но несовершенной системы, которой управляют практикующие специалисты, обладающие самыми разными человеческими недостатками и слабостями?
Как, например, мы можем осуждать длительную процессуальную трясину и тактику проволочек для Седли Элли, но потворствовать этим проволочкам в деле Дэмиена Эколса?
В детстве я смотрел телесериал, его вспомнит практически каждый мальчик и многие девочки. Он называется «Приключения Супермена», и во вступлении, где супергерой позировал перед развевающимся американским флагом, упершись руками в бедра, рассказчик провозглашал, как герой ведет «нескончаемую битву за правду, справедливость и американский образ жизни».
Когда я начал свою карьеру в правоохранительных органах в 1970 году, как и большинство моих коллег, я верил, что правда и справедливость всегда будут одерживать верх. Независимо от юрисдикции или отдельного правоохранительного органа, мы все играли на одном поле. Я считал, что наша задача как следователей – помогать раскрывать преступления и задерживать преступников, используя все навыки и все доступные нам инструменты расследования.
Оглядываясь назад, я понимаю, что вел себя тогда несколько наивно. Условия этой игры не являются равными, и не все следователи и органы являются равными. Я все еще верю, что подавляющее большинство из нас следуют букве закона и своим личным кодексам поведения. К сожалению, как и в любой другой профессии, всегда есть отдельные лица и целые отделы, которые считают, что они выполняют свою работу должным образом, хотя на самом деле используют ошибочные, устаревшие, а иногда и незаконные методы и практики.
Мне потребовалось слишком много лет, чтобы осознать и принять то, что наша система правосудия хоть и остается по-прежнему лучшей в мире, однако она далека от совершенства. К тому же теперь я задаюсь вопросами о некоторых случаях, о которых я и мои коллеги узнавали от правоохранительных органов США и всего мира. Эффективно ли следователи сдерживали преступление и контролировали место его совершения? Эффективно ли они собирали и сохраняли доказательства, избегали их загрязнения и поддерживали цепочку их сохранности? Надлежащим ли образом судебно-медицинские эксперты или патологоанатомы сертифицированы, правильно ли они оценивали экземпляры? Проводились ли интервью и допросы, на которых были исключены руководство и принуждение по отношению к допрашиваемым? Повлияли ли на прокурора какие-либо факторы и интересы помимо самого дела, такие как его переизбрание или политические амбиции?
В некоторых случаях мне теперь приходится задаться вопросом: правильно ли я все понял? И это навсегда останется для меня тревожным вопросом.
Вкратце – это то, с чем мы работаем. И поэтому мы все должны проявлять бдительность, вовлеченность и задавать вопросы, чтобы убедиться в том, что система работает настолько хорошо, насколько это возможно.
Это возвращает нас к Супермену и к его нескончаемой битве. Никто из нас не Супермен, но по самой сути стоящей перед нами задачи это в значительной степени должна быть «бесконечная битва». В рамках системы, которая должна применяться справедливо и единообразно, мы никогда не должны упускать из виду индивидуальные аспекты: они могут относиться к конкретной жертве, обвиняемым и фактам по делу. Поступая таким образом, мы достигаем понимания соответствующих ответов в каждой отдельной ситуации.
Факты в деле Седли Элли недвусмысленны. Факты в деле Дэмиена Эколса крайне неоднозначны. Между ними существует огромная разница, там каждый аспект требует ответа, который соответствует особенностям этого аспекта.
Я знаю, что это проще сказать, чем сделать, и мы никогда не добьемся идеального совершенства. Но это цель, к которой нетрудно – и важно – стремиться.
Расследования, их анализ и процесс работы над этой книгой привели к тому, что теперь я четко вижу, насколько уязвимым может стать любой из нас в условиях, когда система правосудия перекошена. Если это происходит, то система может обрести искаженную силу и инерцию, столь же мощную и потенциально разрушительную, как и когда она функционирует правильно.
Написание этой книги также заставило меня оглянуться на некоторые из своих более ранних случаев и поразмышлять над некоторыми предположениями, которые я выдвигал.
В самую первую очередь, когда к нам обращались за помощью местные правоохранительные органы, нам следовало предполагать, что они предоставляют нам хорошие данные. В тех случаях, когда мне действительно удавалось провести полевую работу, я смог бы дать свою собственную оценку. Но когда нам представляли всю информацию, мы чувствовали себя поставленными в определенные рамки. В большинстве случаев это не имело значения, потому что у нас имелись все необходимые ключевые элементы, такие как фотографии, описания и данные о поведении жертвы с места преступления.
Если бы меня попросили участвовать в таком деле, как подозрение Кэмерона Тодда Уиллингема в поджоге, то я бы полагался на то, что выглядело как достоверные научные данные, и в этом случае я бы пришел к неправильному выводу. Если бы меня пригласили исследовать дело троицы из Уэст-Мемфиса, то я бы сразу понял, что это не сатанинское ритуальное убийство, но заключение судмедэксперта ввело бы меня в заблуждение, заставив сделать вывод, что это убийство, совершенное из похоти.
Я бы порекомендовал несколько шагов, которые могли бы предотвратить тюремное заключение и казнь, которому подвергаются невиновные мужчины и женщины.
Если мы начнем с основных проблемных областей, выделенных Брэндоном Гарреттом – это ложные признания, антинаучные данные, тюремные информаторы, неэффективная помощь адвоката и плохое судейство, – мы сможем увидеть то, что нужно сделать для предотвращения ошибок.
Во-первых, я выступаю за создание независимой национальной лаборатории судебной экспертизы, отделенной от ФБР и всех других правоохранительных органов. Несмотря на предыдущие задокументированные проблемы, я твердо верю в нынешнее превосходство и целостность Национальной лаборатории ФБР, которая сегодня располагается в современном комплексе Академии в Куантико. Но при работе с угрозой смертной казни или с другими серьезными делами не должно быть и речи о влиянии на дело или скрытых мотивах. Исследователь все еще может незаметно дать понять кому-нибудь в лаборатории, что это конкретное доказательство имеет решающее значение для дела, или что жюри присяжных обязано понять определенный факт совершенно определенным образом, или любой другой аспект, который приведет к выгодным результатам.
Также в области доказательств мы увидели, что слишком много признаний носят принудительный характер или еще каким-то иным образом не являются законными, поэтому требуйте, чтобы все полицейские допросы регистрировались – желательно как в звуковом формате, так и в формате видео, – причем полностью. Если этого не произошло, то полученные на допросе доказательства нельзя признавать допустимыми для приговора к смертной казни. Подписанных письменных признаний недостаточно для подобного приговора.
Стив Брага долго и серьезно размышлял над этими вопросами. В частности, он сказал: «Каждый допрос следует снимать на видео от начала до конца. Если же вы не хотите, чтобы люди видели, что именно вы делаете, тогда вы делаете то, чего делать не должны».
Один из повторяющихся аргументов людей, выступающих против смертной казни – это невероятное количество денег, потраченное на, казалось бы, бесконечные апелляции. Существуют различные оценки того, сколько стоит довести осужденного до такого этапа, на котором его можно будет спокойно казнить, но большинство из этих оценок находятся в семизначном диапазоне. В наш век ограниченных ресурсов это не та сумма, с которой можно шутить. Подобный аргумент правомерен для любого случая, при котором вероятен длительный апелляционный процесс.
С другой стороны, если бы мы смогли исправить проблемы, вызванные ошибочными или сомнительными приговорами, а также укрепить общественное доверие тем, что мы сделали это, то подумайте, сколько денег вы сэкономите, если перестанете применять нечеловеческие усилия, которые были необходимы для преодоления таких судебных ошибок, как в деле троицы из Уэст-Мемфиса и в деле Кэмерона Тодда Уиллингема.
Если бы мы смогли вложить хотя бы часть этих денег в предоставление большего финансирования и лучших ресурсов для работы адвокатов, то я считаю, что в долгосрочной перспективе мы бы сэкономили.
Для меня фундаментальный недостаток судебной системы – это выборы прокуроров и судей. Опять же, как заметил Стив Брага: «Когда у вас есть выборные прокуроры и избранные судьи, есть громкое уголовное дело, они не выиграют никаких голосов, предоставив кому-либо справедливое судебное разбирательство и заставив кого-либо уйти от обвинения в убийстве, особенно в таком же ужасном [как в Уэст-Мемфисе]. Давайте посмотрим, что произошло в нашем примере – два прокурора теперь стали судьями, судья первой инстанции по этому делу стал теперь сенатором штата, окружной прокурор стремится стать конгрессменом США. Для каждого из них есть реальная политическая выгода. Здесь играет роль реальный политический интерес».
Я выступал на стороне обвинения большую часть своей карьеры и, насколько мне известно, это почти всегда работа на стороне хороших ребят. Но это «почти» – значимый параметр, который на деле представляет собой широкую пропасть. Одно из важнейших средств преодоления такой пропасти – это чтобы прокуроры поняли и приняли свою истинную функцию. На самом деле это могло бы сделать даже больше, чем любое другое предложение по улучшению системы, если только оно сможет когда-нибудь воплотиться в жизнь.