— Я повтр… Повторяю в последний раз! Я ПРОШУ вас, разойдитесь. Я не могу… Не могу решить ваши проблемы, и я не вправе обсуждать…
— А ОНИ вправе гнобить свой трудовой народ? — перебил полисмена Стивенс, с яростью выплёвывая слова через обескровленные губы. — ОНИ вправе заставлять наши семьи голодать? Что ВЫ знаете о голоде, старший инспектор?
— Разойдитесь, глупцы…
Последнюю фразу Хоукинса, произнесённую безжизненным обречённым голосом, никто не расслышал. Он успел опустить рупор. Бессильно махнув рукой, старший инспектор на негнущихся ногах проследовал за один из перегораживающих проезжую часть мостовой паровой дилижанс. Высокая синяя будка с затемнёнными стеклами и знаком правосудия на дверце скрыла его. Элен, наконец, обрела способность двигаться. Она отклеилась от фонарного столба и меееедленно попятилась назад. Самое поразительно заключалось в том, что на неё по-прежнему никто не обращал никакого внимания. Словно её тут и не было, словно она была бесплотным призраком. Ей никто не видел и не слышал. Когда сталкиваются две непреодолимые силы, маленькие люди вроде неё, оказавшиеся не в то время и не в том месте, исчезают в водовороте вскипевших страстей. Перемалываются словно зёрнышко мельничными жерновами.
Ни Элен, ни Стивенс, всё ещё с робкой надеждой смотрящий на затянутых в синие и малиновые мундиры служивых, никто из затихших горняков не услышал, кто отдал приказ. Но последствия его тут же проявились во всей своей ужасающей красе.
Негромко пыхтящий в воздухе дирижабль вздрогнул, с жужжанием заработали приводные шестерёнчатые механизмы, дуло безоткатного орудия угрожающе задвигалось, нацеливаясь на чумазую толпу шахтёров. В небо взвились изумлённые вопли и проклятия, когда некоторые из рабочих поняли, чем всем им грозит чёрное как ночь и бездушное как смерть жерло безоткатной пушки.
БУМ!!! Носовая рубка гондолы окуталась вонючим сизым дымом. В воздухе погожего солнечного октябрьского денька со свистом пронёсся росчерк кометы. БАХ!!! Громкий взрыв выбил окна из ближайших домов и взметнул ввысь обломки мостовой. Сотни каменных осколков воющей шрапнелью брызнули в разные стороны, рассекая человеческие тела и выбивая оставшиеся стёкла. Не успело стихнуть эхо взрыва снаряда, как раздались рвущие душу крики боли. Волна рабочих, перед которыми в каких-то нескольких шагах образовалась воронка диаметром в три ярда, потрясённо отхлынула назад. Некоторые шатались, у кого-то по лицу бежала кровь, а кто так и не смог подняться. Их подхватывали на руки и, крича от злости, тащили прочь.
Когда дирижабль выстрелил, Элен не успела и пикнуть. Грохот взрыва едва не порвал ей барабанные перепонки. Взвизгнув, девушка, выронила корзину и упала на колени, запоздало прижимая ладони к ушам. Это её и спасло. Не более чем в футе над тульей её шляпки промчался кусок кирпича и, ударившись о фасад цветочного магазина, рассыпался мелким крошевом.
БУМ!!! Орудие дирижабля повторно рявкнуло. В Элен ударила воздушная волна, и осыпало роем мелких камешков. Скорчившись на тротуаре, она в панике зарыдала, не в силах и двинуться с места. Вторым снарядом разворотило ещё несколько квадратных ярдов улицы, вынуждая демонстрантов отступить ещё дальше. Поднявшееся облако пыли набросилось на них, вызывая надрывный кашель и сдавленную ругань. Люди всё ещё не верили. Не верили тому, что их готовы расстрелять как бессловесный скот, как врага. Горняки пятились, бессильно сжимая кулаки и поддерживая окровавленных товарищей. Они ещё не бежали, но транспаранты были брошены наземь, а стяги втоптаны в мостовую.
В стане засевших за паровыми машинами, под прикрытием дирижабля, полицейских прошло волнение. Служители порядка поспешно освобождали дорогу выступившим гвардейцам. Просочившись между транспортников, бравые усачи в меховых шапках, построились в четыре шеренги и, чеканя шаг, двинулись на деморализованных горняков. Это было внушительное зрелище: сияющие кирасы, пляшущие на остриях примкнутых к карабинам штыков солнечные зайчики, безупречные малиновые мундиры.
Элен было невдомёк, что старший инспектор Хоукинс в последний момент отказался послать против демонстрантов своих подчинённых. Ему хватило и того, что полицейский патрульный дирижабль «Ястреб» класса «Мотылёк» выпустил по бунтующим рабочим два снаряда из безоткатной трёхдюймовой пушки. И тогда за дело взялись столичные гвардейцы.
Хоукинс сидел на подножке своего паромобиля, уронив рупор под ноги и обхватив голову руками.
Элен, содрогаясь всем телом, захлёбываясь от слёз, лежала ничком на холодных камнях тротуара, молясь всем святым и ничего не соображая.
Джек Спунер с перекошенным от изумления лицом, выглядывал из-за угла цветочной лавки, о фасад которой только что с громким щёлканьем ударился осколок. Всё, что происходило на Яблочной улице последние пятнадцать минут, пронеслось для него за несколько ударов сердца. И он всё видел своими глазами. Всё до мельчайших подробностей. Начиная с того момента, когда он, только-только прицелившийся к оттопыренному карману одетого в дорогое пальтишко чванливого старикана, одним из первых увидел надвигающуюся волну взбунтовавшихся шахтёров, до грохота орудийных залпов дирижабля. Джек и представить себе не мог, что ему может стать так страшно. Оказывается, слушать о пушечной канонаде это одно, а слышать лично — совсем другое. Так недолго и в штаны наложить. И конечно, Джек и представить себе не мог, что подобное всё же произойдёт. Да, за последнее время в городе уже случались демонстрации бастующих рабочих. Но ещё ни разу власти не отдавали приказа стрелять по ним. И это было страшнее всего.
День, начавшийся с присутствия на месте расследования ночного преступления Попрыгунчика, продолжился близ овощного рынка в самом эпицентре разыгрывающейся драмы. Одни жители города шли убивать других жителей этого же самого города. Брат шёл на брата. Это было даже похлеще, чем происки неуловимого маньяка. Пожалуй, для Джека Спунера, славящегося своей безбашенностью и мальчишеской храбростью, всё это было уже чересчур.
И в довершение ко всему… Джек в отчаянии закусил нижнюю губу. Вот же напасть, а! Какая-то ДУРА (а иначе назвать её Спунер ну никак не мог) с самого начала столкновения констеблей и забастовщиков стала на обочине дороги как вкопанная и просто тупо глазела то на одних, то на других. У Джека всё внутри оборвалось, когда он понял, что она не собирается никуда бежать даже тогда, когда и самому последнему кретину стало понятно, что сейчас запахнет жаренным. Ну не дура ли, а?
А теперь она лежит на тротуаре, закрыв глаза, зажимая уши, хотя дирижабль больше не стрелял, и захлёбывается в слезах и соплях! Почему-то Джек не сомневался, что в случае крутой заварушки её просто напросто затопчут и спишут в расход, как одну из жертв народного несанкционированного (тьфу ты, дьявол, язык можно сломать) выступления.
И тогда Джек Спунер принял единственно правильное из всех возможных решение. Он, не дожидаясь, пока грохочущий сапогами взвод гвардейцев дойдёт до столпившихся, будто стадо баранов шахтёров (те ещё дураки, всё никак не поймут, что надо хватать ноги в руки и бежать), покинул свой наблюдательный пункт и рванулся к беспомощной девушке.
Ещё никогда Джек не бегал так быстро. Даже улепётывая от нерасторопных констеблей, он демонстрировал меньшую прыть. Далеко не все коллеги Джейсона Джентри поддерживали отличную физическую форму, не говоря уже о том, что окромя как в отделе по расследованию убийств Спунера никто и знать не знал. Для остальных полисменов, особенно патрулирующих улицы, он был всего-навсего юрким четырнадцатилетним мальчишкой, уличным вором-карманником. Отсюда и все вытекающие последствия.
Так вот, Джек побил все рекорды по скоростным забегам. Он сам не мог потом вспомнить, как успел за два-три удара сердца оказаться возле скорчившейся на тротуаре девушки. Спунер упал на колени и насильно развёл в стороны руки зарёванной дурёхи, чтобы со всей мочи рявкнуть ей на ухо:
— Вставай!!! Бежим отсюда!!!
Девушка дёрнулась, словно ей в зад всадили острое шило. Она распахнула зажмуренные глаза и как полоумная уставилась на Спунера. В её большущих тёмно-карих глаза отразилось глубочайшее недоумение, словно она только проснулась и никак не могла сообразить, что с ней происходит: кошмар наяву или дурной сон?
— Бежим! — Джек едва не взвился в воздух, не отпуская её рук. Боковым зрением он видел, как растянувшиеся на всю ширину улицы, от края до края, гвардейцы планомерно наступают на них. Попасть на штыки гвардейских карабинов Джеку совсем не улыбалось. — Хорош реветь, как потерпевшая! Бежим, если не хочешь, чтобы эти парни затоптали тебя, как букашку!
Большие влажные глаза девушки, наконец, блеснули пониманием. Она, всхлипнув, закусила полную нижнюю губку и, держась за руки Джека, поднялась с земли. Молодец. И прехорошенькая. Джек поневоле залюбовался ею. Правильные мягкие черты лица, полные губы, большие глазищи, испуганно и одновременно решительно смотревшие на него, густые ресницы, изящные изгибы чёрных бровей, тёмно-русые, почти чёрные, заплетённые в толстую косу волосы, падающая на высокий лоб чёлка. Джек почувствовал, что ещё немножко, и он безнадёжно влюбится в эту прелестную незнакомку несмотря на то, что она старше его лет на пять, и, судя по всему, глупа как пробка.
Топот гвардейских сапог грубо разбил затуманившиеся мысли Джека, вернув его к суровой реальности. Крепко сжав вспотевшую ладошку девушки, он рванул в обратном направлении. Они ещё успеют добежать до спасительного угла, за которым можно будет спрятаться, а затем уйти задними дворами на соседнюю улицу. Успеют, если его спутница будет быстрее шевелить своими длинными, стройными ногами. И она шевелила. Так шевелила, что в этой бешеной гонке едва не оттоптала Джеку пятки. Несмотря на туфельки, бьющую по боку сумочку и стесняющую движения юбку, бегала она очень прилично. Видно, что не из избалованных неженок. Корзину она оставила на мостовой. Спустя считанные секунда солдатские сапоги оставили от неё лишь россыпь раздавленной лозы. Примерно та же незавидная участь постигла и обронённую шляпку.