Закон и женщина — страница 63 из 65

Часы на камине пробили час, когда Юстас приходил обыкновенно по утрам в мою маленькую комнатку. Он мог войти, увидеть письмо и отобрать его у меня. В ужасе и отчаянии я схватила письмо и бросила его в огонь.

Хорошо, что мне была прислана только копия письма. Если бы у меня в эту минуту был оригинал, его постигла бы та же участь.

Едва успел истлеть последний листок, как Юстас вошел в комнату.

Он взглянул в камин. За решеткой все еще виднелся черный пепел сожженной бумаги. Юстас видел за завтраком, что я получила письмо. Не догадался ли он, что я сожгла его? Он остановился и некоторое время молча глядел на огонь. Потом повернулся и взглянул на меня. Я была, вероятно, очень бледна, потому что он прежде всего спросил, не больна ли я.

Я давно решила не обманывать его даже в пустяках.

— Я немного расстроена, Юстас, — ответила я.

Он глядел на меня, как будто ожидая, что я объясняюсь. Я молчала. Он вынул из бокового кармана сюртука какое-то письмо и положил его на стол передо мной, на то самое место, где за несколько минут до того лежало предсмертное признание его покойной жены.

— Я тоже получил письмо сегодня утром, — сказал он. — У меня, Валерия, нет секретов от тебя.

Я поняла упрек, заключавшийся в последних словах мужа, но не стала оправдываться.

— Ты хочешь, чтобы я прочла это письмо? — спросила я, указывая на конверт, который он положил на стол.

— Я уже сказал, что у меня нет секретов от тебя, — повторил он. — Конверт распечатан. Взгляни сама, что в нем.

Я взяла конверт и вынула из него не письмо, как я ожидала, а вырезку из шотландской газеты.

— Прочти, — сказал Юстас.

Я прочла следующее:

«Странные деяния в Гленинге. В сельском доме мистера Макаллана, по-видимому, происходят какие-то загадочные события. В мусорной куче (да простят нам наши читатели упоминание о таком неприятном предмете), лежащей в парке, производятся таинственные поиски, увенчавшиеся, вероятно, каким-то открытием. В чем состоит это открытие, мы не знаем. Достоверно только то, что два джентльмена из Лондона, руководимые нашим достопочтенным согражданином мистером Плеймором, на протяжении нескольких недель просиживали дни и ночи в гленингской библиотеке над каким-то таинственным занятием. Будет ли тайна когда-нибудь обнародована? И не разъяснит ли эта тайна загадочного и ужасного события, которое наши читатели привыкли соединять с прошлой историей Гленинга? Может быть, мистер Макаллан, возвратясь на родину, будет в состоянии разъяснить эти вопросы. До тех же пор мы можем только ждать и следить за событиями».

Я положила газету на стол с не совсем христианскими чувствами к тем, кто издавал ее. Какой-нибудь репортер в погоне за новостями, вероятно, заглянул и в Гленинг, а какой-нибудь услужливый человек из местных жителей послал газету Юстасу. Не зная, что сказать, я ждала, чтобы муж заговорил первый. Он не заставил меня ждать, он немедленно приступил к расспросам.

— Понимаешь ты, что это значит?

Я отвечала правду. Я созналась, что газетное известие не было для меня загадкой.

Он глядел на меня, ожидая объяснений. Но я молчала. Молчание было теперь моим единственным прибежищем.

— Разве я не имею права узнать больше того, что знаю теперь? — спросил он, подождав немного. — Разве ты не обязана сказать мне, что делается в моем собственном доме?

Вообще замечено, что в затруднительном положении люди соображают быстрее. Был только один выход из затруднительного положения, в которое поставили меня последние слова моего мужа, и я нашла его.

— Ты обещал верить мне… — начала я.

Он согласился, что действительно обещал.

— Я должна попросить тебя ради тебя самого не требовать у меня объяснения еще некоторое время. Подожди, и ты узнаешь все.

Его лицо омрачилось.

— Долго ли еще ждать? — спросил он.

Я поняла, что нужно прибегнуть к более сильному средству, чем убеждения и уговоры.

— Я хочу, чтобы ты подождал, пока родится наш ребенок.

Мой ответ, очевидно, удивил его. Он молчал.

— Скажи, что ты согласен, — прошептала я.

Он дал согласие.

Таким образом, я опять отсрочила объяснение и выиграла время, чтобы посоветоваться с Бенджаменом и с мистером Плеймором.

Пока Юстас сидел в моей комнате, я была спокойна и могла разговаривать с ним. Но когда я осталась одна и, думая о случившемся, вспомнила, как великодушно уступил мне мой муж, сердце мое сжалось от сострадания к нему. Чтение трагического письма потрясло меня. Нервы мои не выдержали. Я расплакалась, и это принесло мне облегчение.

Глава XLIXПРОШЛОЕ И БУДУЩЕЕ

Я пишу по памяти, без помощи записок или дневника, и не могу припомнить точно, как долго продолжалось наше пребывание за границей. Я знаю только, что мы прожили в Париже несколько месяцев. Когда Юстас был уже в силах совершить переезд в Лондон, доктора все еще удерживали его во Франции. В одном из его легких обнаружились болезненные симптомы, и доктора предостерегали его от слишком поспешного переселения из сухого климата Франции, который был ему очень полезен, в сырой климат его родины.

Вследствие этого мы были все еще в Париже, когда я получила новое известие из Гленинга. Однажды утром, к моему удивлению и восторгу, в нашу изящную французскую гостиную спокойно вошел мой старый друг Бенджамен. Он был одет так изысканно и так настойчиво старался внушить нам, что он приехал во Францию без всякой другой цели, кроме развлечения, что я тотчас же поняла его роль: он был послан мистером Плеймором для разговора наедине со мной.

Немного позже нам удалось остаться вдвоем, и мое предположение оправдалось. Бенджамен предпринял поездку в Париж для того, чтобы посоветоваться со мной насчет будущего и чтобы просветить меня насчет прошлого. Он вручил мне небольшое письмо от юриста.

«Есть несколько пунктов, — писал мистер Плеймор, — которые найденное письмо не может разъяснить. Я и мистер Бенджамен сделали все, что могли, чтобы найти правильное истолкование этих спорных пунктов. Для краткости я изложил наши соображения в форме вопросов и ответов. Примете ли вы меня как истолкователя после ошибок, которые я сделал, когда вы советовались со мной в Эдинбурге? Позднейшие события доказали, что я был не прав, пытаясь отговорить вас от свидания с Декстером и считая Декстера прямым, а не косвенным виновником смерти миссис Макаллан. Вот мое признание. Вы должны сказать мистеру Бенджамену, считаете ли вы мой новый труд достойным рассмотрения, или нет».

Я признала его новый труд вполне достойным рассмотрения.

Бенджамен достал вопросы и ответы и по моей просьбе прочел мне вслух следующие строки:


«Вопросы, возбуждаемые письмом, отысканным в Гленинге.

Первая группа: вопросы, относящиеся к дневнику.

Первый вопрос: был ли Мизериус Декстер предварительно знаком с содержанием дневника, когда старался получить доступ к нему?

Ответ. Сомнительно, чтобы он имел предварительное знакомство с содержанием дневника. Естественнее предположить, что он заметил, как тщательно оберегал мистер Макаллан свой дневник от нескромных глаз, и заключил из этого, что он содержит опасные семейные тайны, которые могут пригодиться ему для достижения его преступных целей.

Второй вопрос: какими побуждениями объяснить вмешательство Мизериуса Декстера, когда полицейские делали обыск в комнате мистера Макаллана?

Ответ. Чтобы разрешить этот вопрос, мы должны быть справедливы к Мизериусу Декстеру. Хотя он жестоко и бесчестно воспользовался дневником, он все-таким не был отъявленным негодяем. Несомненно, что он втайне ненавидел мистера Макаллана и сделал все, что мог, чтобы побудить несчастную жену покинуть мужа. Но весьма сомнительно, чтобы он способен был допустить умышленно и не сделав попытки помешать этому, чтобы человек невиновный и считавший его своим другом был по его вине предан суду по обвинению в убийстве. Мистеру Макаллану, неповинному в смерти жены, не пришло в голову уничтожить письма и дневник как опасные для него документы. Он никак не ожидал, что подозрение может пасть на него. Но Декстер должен был смотреть на дело иначе. «Дневник приведет его на виселицу. Я не хочу, чтобы он был повешен», — говорит он, припоминая бессознательно прошлое, когда рассудок уже начал изменять ему. Если бы он нашел случай овладеть дневником раньше, если бы полицейские не опередили его, он, по всей вероятности, уничтожил бы его. Он был так проникнут опасениями последствий открытия этого документа, что даже решился помешать полицейским исполнить их обязанность. Мистер Плеймор, которого он пригласил на помощь, видел его волнение и может поручиться, что оно было непритворное.

Вопросы второй группы, относящиеся к признанию жены.

Первый вопрос: что побудило Декстера сохранить письмо, вместо того чтобы уничтожить его тотчас же после того, как он нашел его под подушкой?

Ответ. То же самое, что побудило его отстаивать дневник и потом дать в суде показания в пользу подсудимого. Некоторые из его последних слов, записанных мистером Бенджаменом, заставляют предполагать, что в случае обвинительного вердикта он не замедлил бы спасти невиновного предъявлением предсмертного признания его жены. Всякая порочность имеет границы. Декстер способен был утаить письмо, оскорблявшее его самолюбие, Декстер способен был подвергнуть ненавистного соперника мучениям и унижениям публичного суда по подозрению в убийстве, но Декстер не способен был допустить, чтобы невиновный человек был казнен по его вине. Постарайтесь представить себе, что он должен был почувствовать, когда впервые прочел признание покойной. Он рассчитывал поколебать ее привязанность к мужу. И как оправдались его ожидания? Он узнал, что его поступок довел ее до самоубийства. Примите это во внимание, и Вы поймете, что угрызения совести могли побудить даже такого человека принести искупительную жертву.