А мертвая девочка подошла к одному и повернула рукой, схватив за серую лапищу, вторая рука мелькнула и большая серая грудь сложилась вдвое вокруг кулака и кровь хлынула из пасти, струей, и струя потянулась за упавшим, словно его тащила прочь сила неведомого бога.
Тут остальные огриллоны остановились, огляделись и обнаружили ее.
Помчались к ней, а она побрела к ним, и прибежавший первым погиб первым, затем второй, но они сомкнулись и окружили ее, такую сломанную и мертвую.
Ну, по большей части.
Вскоре она станет совсем мертвой, ведь они заполучили ее.
Один грилл схватил руку, второй другую, третий размахнулся великаньей стальной булавой, словно клюшкой для гольфа в кошмаре морфиниста.
Был один особо острый камень в его лежаке, что куском стали вонзался ему в правую почку - рука скользнула, не потревожив сознание, вытянула камень и он понял, с довольно слабым удивлением, что держит чертовски большую пушку.
Навел ствол, изрыгнувший безмолвное пламя.
Поднявший булаву огриллон развернулся, орошая всех вокруг кровью и увешивая кусками плоти, костей, на груди внезапно открылись кратеры. Одной руки уже не было.
Остальные обернулись. Теперь заметив его.
Новая очередь вскрыла следующего от яиц до завтрака, девочка вырвалась, и теперь вопросов не было. Она взвилась и шагнула, и снова взвилась, а он выпускал потоки тихого металла, и металл бил почти так же, как ее кулаки: в таз, в колено, в плечо и спину. Раскалывал кости, роняя тела наземь. Все полегли от его металла и ее костяшек. Не просто полегли. Были разорваны. Расчленены.
Ни один не пытался бежать.
Каждое нажатие на спуск подкачивало память. Когда патроны кончились, он знал, где он, и как оказался тут и зачем.
Знал, кто была она.
И когда всё кончилось, когда она вернулась к нему и его груде камней и встала сверху, лицо мрачное и торжественное, тело в густой бурой жиже, он нацелил ствол между индиговых глаз.
Нужны были обе руки.
Она даже не поглядела в дуло. Он смотрела на него.
Глаза встретились над прицелом, и решимость его погасла. В ее глазах, в ее губах, в наклоне головы было какое-то тусклое, нагоняющее дрожь отчаяние. Как он мог пристрелить это?
Через миг ее лицо стало пустым, и она протянула руку за автоматом.
Ахх, Христос. Он точно постарел.
Он позволил забрать оружие.
Она покачала автомат, словно некую экзотическую певчую птицу, умершую в руках. Когда она заговорила, он услышал лишь тонкий напевный стон, но стон усиливался - его уши начали слышать. Однако он прочитал по губам.
"Доминик Шейд", сказала она. "Вы арестованы".
Завтра для Вчера:Вмешательство
"Когда боги желают наказать нас - исполняют желания"
Едва он смыл ее кровь с лица и волос, стражник подошел к камере и забрал тазик с ржавой водой. - Полотенце.
Рядом с ним на походной койке: толстое ворсяное полотнище, измазанное как будто глиной и какими-то мелкими комками...
Он передал полотенце через решетку, стражник сложил его, бережно, почтительно, и положил в тазик намокать. Повернулся.
- Эй...
Стражник остановился.
- Моя одежда, ха? Я тут мерзну.
- Поговорите с Поборницей.
Стражник нес тазик в руках, словно святыню. Может, так и было. Его кровь однажды спасла мир. Чего бы они ни ожидали от ее крови, он был чертовски уверен - удача им изменит.
Он смотрел в спину стражнику, тщательно ощупывая языком плоскую отмычку и напильничек, скрытые за щекой у десны. Он почти проглотил их - фокус, достойный мага - и выкашлял сразу, как рыцари закончили грубый и придирчивый обыск. Мог бы пройти за дверь без излишнего шума, но едва ли ему удалось бы пробежаться голышом по улицам, не встревожив свору сердитых хриллианцев.
К тому же он был весьма уверен, что Поборница вскоре появится, и что стоит потерпеть ради еще одной беседы наедине,
Похоже, кости ему не сломало; он сохранил власть над Дисциплиной Контроля, чтобы ускорить рассасывание синяков. Вместе с сукровицей ушла почти вся боль. С остальной справлялись природные эндорфины и допамин. Потом придет расплата - с перенапряжением желез шутки плохи - но сейчас он был способен двигаться.
Он провел время, открывая замки ножных кандалов и закрывая снова, и снова открывая: неплохая разработка пальцев. Голый на матраце, он созерцал картинки в голове. Вроде той, как она вытащила расщепленные осколки из спины.
Шрапнель. Шрапнель из мокрых костей.
Не было вони бензина. Не было даже запаха пороха, горелый-хлеб-и-гороховый-пердеж. Только перепеченная утка. Не бомба. Никакой химии.
Магическая штука.
Вот почему умозрением он видел энергию, собиравшуюся на трупах огриллонов. Каждый брошенный в кучу охотник приближал взрыв. Магическая критическая масса. Усовершенствованный таймер, чтобы обеспечить присутствие поблизости множества рыцарей и бойцов.
Что же, сработало.
Но чего-то не хватало. Он не мог это выцепить. Ничего странного - едва ли он мог оставаться сообразительным сразу после взрыва. Уже не говоря о хреновски странном течении времени. Смешно. Парень, которому он сломал руку, был прав. Ему следовало покинуть это место. Ради собственной безопасности.
Если бы Ангвасса стояла на фут в стороне, он увидел бы осколки торчащими из своей груди.
Везение. Вот и всё. Везучий старик.
Человек, который стал богом - стоило лишь потерять его из вида - как-то сказал: "Везение - вот слово, которым невежды измеряют свое неведение. Слепые к узорам сил, что движут вселенной, они назвали свою слепоту наукой, или благоразумием, или прагматизмом; натыкаются на стену или падают с обрыва, и зовут неуклюжесть везением".
Но его мыслезрение показывало именно узоры силы. И "везение" было единственно подходящим словом.
Везучий старик.
Лучи полуденного солнца скользили сквозь зарешеченное окно. Его камера располагалась над конюшнями небольшого гарнизона. Тишина и отзвуки покоя, словно место сие пустовало годами. Почти все бойцы, здесь расквартированные, охраняли площадь Ткача.
Он был единственным арестантом.
Улица снаружи бурлила торопливой суетой. Прижав лоб к прутьям оконца - черное грубое железо холодило кожу - он следил за стражей. Бойцы обтягивали повозки мерцающим белым шелком с золотым шитьем, одевали упряжь на могучих мускулистых коней. Он видел одинокого барабанщика, тоже в белом, вызывавшего горожан из домов и лавок медленным, унылым ритмом.
Узреть Последний Поход.
В каждой повозке лежал рыцарь, тупые крюки вонзены подмышки и в пах. Шлемы сняли, чтобы показать изуродованные лица. Когда барабанная дробь торжественно ускорилась, погребальные ложа подняли вертикально. Павшие рыцари должны были уйти с поля боя с поднятыми головами.
Убитые стражники ехали в простых телегах, по шестеро. Тоже в доспехах. Тоже являя боевые раны.
Он уже видел Последние Походы: здесь, двадцать пять лет назад, и в Анхане после Серено. Поход пройдет по извилистым улицам города. Ритм барабана остановит движение и торговлю, по сторонам встанут ряды молчаливых, суровых зрителей. Гражданам Ордена никогда не мешает напомнить цену безопасности.
Крови из телег и повозок позволят литься на улицы: освящение, повторное крещение земли. Живые пойдут позади, по крови павших, оставляя алые следы на грязи и песке.
Кровавые следы Бодекенской пустоши. Которую хриллианцы называют Бранным Полем, а огриллоны Нашим Местом.
Он видел и ее.
Облаченную в белое. Широкий капюшон на волосах, вуаль скрыла лицо. Он узнал ее по ширине плеч. По наклону головы. По уважению, оказываемому стражниками, с которыми она общалась, которых касалась, проходя. По тому, как одно ее явление, кажется, давало им все необходимые силы.
Следя за ней, мысленно он видел кровавое болото затылка, раскрошенный череп. И гадал, давно ли она перестала надевать шлем. Хриллианцы молятся стоя. Она стояла. Но не молилась.
Хорошо, что он не выстрелил в нее. Могла бы лопнуть со смеха.
Саймон Феллер сказал - или скажет, на Земле, в Бьюке, через несколько дней - что никто не видел Ангвассу с последней Дымной Охоты. Что она не явилась на судебный поединок с Орбеком. Все могло бы пойти иначе, не начни он расстреливать охотников.
Может, все это не для него. Может, это отменится. Точно. Вполне вероятно.
Когда устраняешь невозможное...
Эй, постой.
Была еще одна излюбленная цитата отца, о загадке собаки, которая не лаяла ночью. Шенна твердила, что самое трудное - понять, что могло быть, когда этого нет на месте...[5]
Вот оно. Вот что его беспокоит. Вот что могло быть.
- Святая срань, - прошептал он. - Буквально.
День Успения на Божьем пути, в Анхане. Ма'элКот Воплощенный, рассеченный от плеча к бедру...
Богочеловек, в конце концов, не оказался полным дерьма.
Как и Дымные Охотники.
Позднее она зашла к нему, в белом уличном наряде: плащ и туника и плиссированные брюки из отбеленного льна, перчатки, капюшон и полупрозрачная вуаль, сгладившая угловатые черты. Принесла его одежду, постиранную и еще влажную, стопкой; положила на грубый стол за прутьями. На пол поставила начищенные сапоги.
Он следил за ней молча. Кажется, она не была намерена передать вещи через прутья. Хочет поглядеть, как он болтает членом? Да плевать. Никогда его не называли стыдливым.
Она не показывала и дюйма кожи от головы до пят. Он кое-что спрятал за щекой. Очевидно, каждому есть что скрывать.
Она также принесла плоский сверток из бурой кожи, словно футляр для поварских ножей; подтянула стол по поцарапанному полу и расстегнула футляр поверх его одежды, разложив словно карту. Сделала это с небрежным усердием, будто накрывала на стол, мыслями уносясь в иной конец мира.