- Помнишь..?
- Прошлое подвижно. В наши дни нет ничего несомненного. Все может измениться. Сам этот миг может испариться росой на полуденном солнце. Но я помню, что потеряно, когда изменился мир.
- Это же... гм, интересная сила.
- Не сила. Лишь память. Я говорю затем, чтобы ты понял: некоторые вещи не меняются.
- Правда? - Чем больше он думал, тем значительнее это звучало. - Ведь ты жила...
- Почти вечно, - сказала она легко. - Я бывала в интересных местах и видела необычайные вещи. Видела события малые и великие. Некоторые еще реальны.
- Догадываюсь, я должен узнать о еще реальных.
- Многое из неизменного не имеет значения; для большого мира они так мелки, что никакой бог не потрудится их менять. Есть и другие, стоящие столь наособицу, что я считаю их неизменными.
- Расскажи.
- Я видела человекобога с мечом, отсекающего руку богочеловека. Я видела человекобога с мечом, загоняющего тысячу тысяч богов в трещину вселенной. Видела, как человек бросается на меч, чтобы сразить дражайшего врага и спасти горчайшую любовь. Видела меч, сражающий богиню, пресуществляющий бога, дарующий виновному миру империю бессмертного правосудия.
- Гм... - Он нахмурился, сглотнул, закашлялся. И начал снова: - Я был при паре этих событий.
- Я видела тебя.
- А я тебя не заметил.
- Ты казался немного рассеянным.
- Но мы... неужели я встречал тебя прежде... стой. Не встречал ли я ту, что была не тобой? Какую-то, ту, что не была лошадиной ведьмой?
- Зачем? - Что-то мрачное и осторожное в ее тоне заставило его повернуться. Она отстранилась от огня, сумрак сгустился, поглотив лицо. - Что ответ может значить для тебя?
- Женщину в Фелтейне. Рабыню в поместье. Она погибла на пожаре.
- Этого не случилось. Ты не встречал ее.
- Знаю. Но прошу. Ты помнишь?
- Да.
- Расскажи про нее.
- Я не хотела бы.
Он кивнул. - Не стану заставлять.
- Это темная сказка, - ответила она. - Опасная дорога, на которой можно повстречать нечто нежеланное.
- Как любая дорога.
Она вздохнула. - Да.
- Не могу представить себя на безопасной дороге.
Она продолжала: - Ее нет, и никто не помнит ее, кроме меня. Рассказ возьмет эту женщину и вставит в историю. В ней было больше, чем можно рассказать. Много больше. Она заслужила истории лучше, чем смогу сплести я.
- Как и большинство людей. Начни с имени.
- У рабов нет имен. Ее звали тем словом, которое в тот день приходило на ум хозяину.
- Ох. Такого рода история.
- О рабстве, да. Но прежде всего о насилии.
Он опустил глаза. Насилие - тяжелое слово. Труднее любых, ему известных. И опаснее. Тошнотно заворочались кишки, протестуя, требуя от головы отказа.
Может, если он будет сидеть, уперев взгляд в землю, ему удастся выдержать до конца.
- Нет, - сказала она. - Тебе не позволяется отводить глаза. Не от этой истории. Если хочешь узнать, смотри истине в лицо.
- Сам не знаю.
- Что ж, мне грустно.
- Как и мне. - Он вздернул голову и заставил себя смотреть в далекий блеск глаз, в тень ее лица. - Когда будешь готова.
- Тогда слушай. Вот ее история. Единственная, которая у нее есть.
Первый ее хозяин был ей отцом, или купил ее из семьи, или украл. Мог и найти в лесу: в ее родной стране для нищих семейств было обычным делом бросить в чаще ребенка, которого не могли прокормить. Тут не все известно. Известно лишь, что первым ее воспоминанием было изнасилование.
- Иисусе.
- Это имя или проклятие?
- Так и эдак.
Она кивнула. - Хорошо.
Через миг она продолжила.
- Известно, что тот человек пользовался ей, как можно пользоваться носовым платком: хватал при каждой минутной похоти. Когда получалось, она убегала. Когда ее ловили, секли.
Едва она подросла и взор хозяина привлекли детки поменьше, он продал ее в публичный дом. Поскольку она была еще юна и стройна, ее научили торговать невинностью. Не настоящей, но той, от которой распаляются похотливые самцы - девством, за которое люди готовы были щедро заплатить. Она расставалась с невинностью по десять раз на дню. Годы.
Повзрослев, она из девственницы стала молодой женой, чьего мужа забрали на войну - подходящая всегда находилась - и которая вынуждена торговать телом, чтобы оплатить пахотную землю, прокормить сына или дочку, или уже двоих детей. За соответствующую цену клиенту могли предоставить также ее детишек.
Ей никогда не перепадало тех денег, разумеется. Как и десяткам девочек, которые были ей дочерями, и мальчикам, которые были ее сыновьями. Наградой за труды им служила скудная пища и еще более скудный отдых перед следующим днем. У нее не было друзей. Мало кто из детишек выживал больше нескольких месяцев. Мало кто из рабынь выживал больше года.
Ее лицо выражало бесстрастие, но смотреть ей в лицо было больно. - И как ты... она - пережила это? Как такое возможно?
- Не всё можно знать, - сурово отвечала ведьма. - В детстве она спасалась припадками воображения, сплетала бесконечные романтические грезы о других жизнях - приключения и драмы, экзотические места и странные твари... Но прежде всего она грезила, что мечты стали реальной жизнью, а реальная жизнь - это лишь кошмарный сон. Когда фантазии уже не удавалось поддерживать, она вообразила иную жизнь, в которой была порочной. Ужасающе порочной. Воплощением злых сил. Это превращало жизнь из бессмысленного ужаса в тяжкое, но справедливое наказание за грехи, которых она не помнила и даже не могла представить.
Такие картины пришли к ней после одной из попыток бегства, лет в девять. Она добралась до храма местной богини урожая, бросилась к стопам жриц, моля о спасении. Рассказала им о свой жизни и попросила позволения мести полы, отмывать кухни, делать что угодно, чтобы избавиться от насилия и кнута. Жрицы взяли ее, вымыли, накормили и переодели; а потом вернули хозяину.
Они первыми рассказали ей то, что она станет выслушивать снова и снова, от священников, мудрых женщин, святых отшельников, богословов и ересиархов, всех претендующих, будто знают волю богов - и даже сами творят ее. Ей говорили, что всё происходит не без причины. Что боги работают таинственным образом. Говорили, что она не стала бы рабыней, не распорядись боги ее судьбой именно так. Боги сделали ее рабыней, их воле нельзя прекословить. Вот какие слова она слышала.
Что же значили эти слова? Будто бы боги решили, что ее следует насиловать. Следует сечь. Что ей следует жить в рабстве, в боли и язвах. Каждый день, твердили они, нужно молить богов о пощаде. Но пощада не приходила. Ее никогда не было.
Иногда они говорили, что бесконечный ужас вызван преступлениями, свершенными в некоей забытой прошлой жизни. Или что бесконечный ужас очищает некую незримую часть души, чтобы она смогла взойти на следующую ступень в следующей жизни. И даже что ее карают за чужие преступления - что неведомые предки отяготили ее наследием зла.
Иногда добрые люди даже пытались ей помочь; но они были слабы, их было мало. Они могли лишь сочувствовать ей или негодовать. Хозяева же, делающие богатства на насилии, были сильны и многочисленны; и, если бы их можно было смутить моральными обличениями, они никогда не стали бы торговцами насилием.
Так прошли ее детство и юность. Много времени утекло, страдания и ужас лишили ее внешности юной жены, и тогда ее отдали другим клиентам. Тем, что наслаждаются болью. Страдая, но чаще причиняя страдания другому.
И тогда она поняла, что работой можно наслаждаться.
Она узнала много способов причинять мужчинам боль, много способов, чтобы переживать их удары. Завоевала репутацию женщины изобретательной и выносливой. Могла вынести серьезные побои, но также серьезно истерзать человека куда сильнее и больше себя. Она быстро выздоравливала и никогда не теряла энтузиазма, издеваясь над клиентами. Ее начали искать, ее требовали, ее уважали другие рабыни, ей даже перепадали привилегии от хозяев и надзирателей. Но почему-то она становилась еще несчастнее. Раньше ее наказывали за грехи. Теперь ее награждают: значит ли это, что она исправилась?
Если лошадь не понимает связи между послушанием и наградой, между дурным поведением и наказанием, она сходит с ума. Лошадям истории нужны еще больше, чем людям: вот это вызывает одно, а это - совсем другое. Простые истории, но необходимые. Похоже, что-то подобное случилось и с ней. Ее рассудок сломался. А возможно, награды показали ей, что она чего-то достойна. Но как тут знать?
Известно лишь, что во время обычной оргии сексуального страдания она взяла инструменты боли и убила ими несколько мужчин. Изуродовала, ослепила, лишила членов еще большее число. И бежала.
Она сбегала не раз, и каждый раз ее находили и били - но теперь она была старше и умнее и злее, обрела навыки обмана и насилия. Но прежде всего она уверовала, что заслужила отставку. В том была очевидная разница.
Она шла ночами и пряталась днем, иногда в попутных сараях или высокой траве лугов, где впервые встретила лошадей. Они боялись ее, ведь она была странной женщиной, воняющей кровью и отчаянием. Но, боясь ее, они ее не изгоняли; их не научили, что некоторых людей следует почитать, а другие подобны червям, их можно уничтожать или выбрасывать, как вещи, попользовавшись. За месяцы скитаний она уяснила, что добрый подход к лошадям делает их доступнее, что лошади принимают дары с благодарностью и платят добром.
Она нашла тех, кого могла любить и получать в ответ любовь.
Текли недели и месяцы, и однажды ее поймали, нет сомнений. Рабство было записано следами кнутов на спине. Но она была далеко от прежних хозяев и обрела умения более ценные, нежели покорность мужской похоти. В графстве Фелтейн она стала работать при конюшнях, и расценила это как милосердие, которого не получала прежде от богов. Целыми днями выгребать конский навоз - для нее это было даром покоя и мира. Затем она стала грумом, помогая хозяину, а потом тренером, ведь она умела исправлять нрав лошадей, испорченных чрезмерной грубостью прежних владельцев.