Мысли бестолково сновали в голове, как погорельцы при пожаре, а где-то внутри росло понимание – нет ее. Ни в столовой, ни во дворе, ни на всей территории лесной «нычки» Бельского, затерянной в глуши подмосковного леса. И пока моя человеческая часть сознания пыталась отыскать причину, шестое чувство, подаренное мне моей новой сущностью, безошибочно подсказывало, что произошло ночью, пока я спал, убаюканный сладким голосом нелюдя, которому не страшны пулеметы с комбинированными пулями и мины из стали, серебра и железного дерева. Сильного нелюдя, что умеет адресно усыплять свои жертвы на расстоянии, а также генерировать древний Зов Крови, за несколько километров гипнотизируя свой корм и заставляя выполнять простейшие команды. Например, выйти из дома, взять ключи у спящего охранника, открыть ворота, пройти по дороге, а потом свернуть в лес…
Я чувствовал след Зова, тончайшее эхо которого протянулось по комнате, словно нить мифической Ариадны. И я чувствовал запах Маргариты, как волк чувствует след своей волчицы. Да, сейчас я был вампиром, чувствующим остаточные вибрации воздуха, взбешенным волком, у которого украли его самку… и лишь в малой степени человеком. Когда-то военным, который умеет одеваться по тревоге за сорок пять секунд, на рефлексах – и то лишь потому, что человеку как-то не с руки бросаться в бой без одежды и оружия…
Я бежал к воротам, раздувая ноздри, словно гончая, взявшая след, и фиксируя боковым зрением безвольно развалившиеся на траве человеческие тела. Спят. Так же, как я недавно, убаюканный беззвучной песней хищника, притаившегося в лесу. Но их нельзя винить, они люди, изначально слабые перед сильными мира сего. А мне нет прощения. Стоило становиться нечеловеком для того, чтобы не уберечь единственное существо, впервые в жизни доверившееся мне… Супермен грёбаный!
Выбежав за территорию, я круто свернул в лес, подавляя острое желание переломить колени назад, встать на четвереньки и помчаться по следу на четырех лапах. Десны тоже ныли, грозя разродиться недетскими клыками, но искорка человеческого сознания еще тлела внутри меня, упрямо твердя, что автомат может оказаться эффективнее клыков, а ноги и руки, привычные к рукопашке, полезнее лап, которыми ранее пользоваться не доводилось.
Лапы громадных елей то и дело норовили хлестнуть меня по лицу, будто кошмарный сон и не думал кончаться. Но я с неожиданной для себя ловкостью уворачивался от игл, сучьев и узловатых корней, словно норовивших схватить меня за ноги. Можно было подумать, что я с детства только тем и занимался, что носился по густолесью, и теперь тело само знает, куда можно ступать, а куда не стоит. Как по надоевшей до чертиков полосе препятствий в свое время – вроде бы и опасно местами, но когда все знаешь заранее, можно и не думать, тело само все сделает как надо…
Неожиданно лес расступился, словно нехотя уступая моему упрямству и открывая сокровенное.
Передо мной лежала поляна, почти идеально круглая, как будто кто специально выкорчевал вековые деревья, а после заровнял место и выжег землю, чтоб трава не росла. Возможно, так оно и было когда-то. Кто знает, сколько древних капищ проплешинами зияют в русских лесах. И почему их за столько времени не поглотила чаща – неведомо. Может, предки секрет какой знали, ныне забытый, но не растут в таких местах деревья и кусты. Лишь невысокая трава порой пробивается на них несмело, словно старые боги милостиво дозоляют лесу украсить зеленым ворсом свою исконную территорию.
Старый хозяин этого места был зол и любил кровь, желательно нечеловечью. И вытекло ее здесь столько, что еще не одна сотня лет потребуется, чтобы хоть одна травинка выжила на отравленной почве. Все это я чуял остро, будто лесная поляна сама только что рассказала мне свою историю, пряча больные глаза за сморщенными веками.
А еще я чуял, что фигура человека в спецназовском камуфляже, прислонившаяся к дереву на другой стороне поляны, есть лишь оболочка. За которой скрывается концентрированная смерть, как за «рубашкой» «эфки» с выдернутой чекой.
На голове человека была надета «омоновка», оставляющая открытыми лишь глаза. Понятно, что этот тип ждал именно меня и скрывать лицо нужды не было, но, видать, в свое время он пересмотрел немало боевиков, заработав тем самым побочный эффект в виде любви к драматическим моментам.
Этой же нездоровой любовью можно было объяснить и его боевой нож, которым он лениво вычищал грязь из под ногтей, и привязанную к дереву Маргариту, чье сердце находилось в опасной близости от клинка: одно движение – и всё… Судя по тому, как поднималась и опадала ее обнаженная грудь, девушка спала или была без сознания. Видимых повреждений на ее теле я не увидел, но зато почувствовал едва уловимый запах. Тот, с ножом, выковыривал из-под ногтей ее кровь, и я мысленно поклялся, что если у меня будет хоть малейшая возможность «накинуть сотню» этому уроду около дерева, подыхать он будет медленно и очень нехорошо.
Я остановился, не сводя взгляда со знакомого «Шайтана» – кинжала российского спецназа с наборной кожаной рукоятью и клеймом в виде летучей мыши, парящей на фоне глобуса. Именно этот кинжал я видел в кабинете Бельского в руках у…
– Вспомнил, – усмехнулся Большой Грогги, снимая с головы балаклаву. – Ты автомат-то брось, не нужен он тебе больше. Магазин отсоедини – и в кусты подальше. А автомат – в другую. И не дури, одно лишнее движение – и ей конец.
Он недвусмысленно качнул клинком, едва не задев острием кожу на ее ребрах.
Выхода не было. Медленно, не делая резких движений, я отсоединил магазин своего «Вихря» и зашвырнул в чащу. Автомат полетел в другую сторону.
– Молодец, – похвалил меня вампир, продолжая поигрывать своим оружием в опасной близости от тела девушки. – Классный кинжал, верно? А знаешь, из чьей кожи рукоять набиралась?
Я молчал. Большой Грогги собрал все козыри и теперь мог глумиться вполне безнаказанно. До тех пор, пока острие его «Шайтана» смотрит в сердце Маргариты. Хотя… нет. И дальше ему тоже ничего не грозило. Потому что под струящимся по груди Маргариты водопадом золотых волос я разглядел белый ободок, охватывающий ее шею. Ошейник Крови… А над ним – две едва заметные точки.
– Представляешь, брыкалась, сучка, – удивленно покачал головой Грогги. – Проснулась – и сразу в драку. Ногтями, зубами – чем ни попадя. Хотя то, что зубами, оно и к лучшему. Правда, пришлось усмирить перед тем, как самому ее куснуть… Нет слов, хороша девка. Боевая и при этом не бой-баба, а прям красавица. Знаешь, до сих пор не пойму, что она в тебе нашла? Морда покоцанная, денег ноль, перспектив никаких – бомж, да и только.
«Он инициирован, – пронеслось у меня в голове. – Маргарита его куснула, а потом он ее связал и укусил в шею. Он – Охотник…»
– И на кой же тебе тогда такой левый бомж понадобился? – поинтересовался я.
– Да знаешь, задело, – пожал плечами Грогги. – Чтоб человек меня дважды уделал как лоха – не бывало такого. На ринге для хомо забить Старшего Брата – один шанс из миллиона. И он достался тебе. А потом ты подставил под пулю моего шефа вместо себя – и я опять в дерьме по уши. Хорошо, что Великий Мехиаель дал возможность реабилитироваться.
«Так вот кто стрелял в Руса! – пронеслось у меня в голове. – То-то у него единственного из всей шайки «Винторез» за плечом болтался. А я и не сопоставил, тормоз шестнадцатищелчковый…»
– Ну, ты знатно реабилитировался, – сказал я. – Убить самого Беерофа – это серьезно. И что, не помогло?
– Не-а, – покачал головой вампир, нашедший способ в обход сородичей напиться крови Охотника. – Характер у меня дурной. Случайно, что ли, думаешь, я, дожив до Старшего Брата, у Бельского на побегушках носился? Все из-за него, из-за характера. То на ринге как-то ликана завалил, то хомо выпил какого-то шибко важного для клана, то еще какие косяки. В общем, вместо того, чтобы вместе с Братьями в Совете заседать, сейчас вот с тобой лясы точу.
– Так шел бы себе, делал карьеру, – предложил я, сжимая кулаки до хруста от бессильной ярости. – Чего по лесам ошиваешься, людям спать не даешь?
– Скорее уж нелюдям. Мы теперь вроде как с тобой одной крови, – сказал вампир, кривя окровавленную пасть в паскудной ухмылочке. – Знаешь, не получается с карьерой. Нет-нет, да кто-нибудь вспомнит, как мне хомо на ринге навалял и в дураках оставил. Так вот я что думаю по этому поводу. Если я им принесу голову этого хомо, то есть Охотника, может, они перестанут клыки скалить, а? Что скажешь?
– Может, и перестанут, – сказал я. – А может, отправят тебя на фабрику. В лабораторию, чисто посмотреть, во что ты превратился, хлебнув крови Охотника.
Грогги призадумался, даже ногти ковырять перестал. А потом посмотрел на меня абсолютно пустыми глазами и сказал:
– Может, и так. Но ты ж сам понимаешь, Краев, обратного пути без твоей головы у меня нет. Так что щас я тебе нож кину, а ты отрежь ее для меня, пожалуйста. Сделай перед смертью хорошее дело.
– А сам боишься? Кишка тонка? Взять реванш не охота? – поинтересовался я, внутренне холодея. А что если вдруг скажет: «Боюсь, ага. Лови нож – и кидай сюда голову»? Какой выход? И что будет потом с Маргаритой, если я зарежусь? И с собой покончил, и ее не спас…
Но Большой Грогги все-таки на «слабо» попался. Правда, не совсем так, как мне бы хотелось.
– А ведь ты прав, хомо, – сказал он, поразмыслив немного. – Обычно охотники прибивают на стенку голову добытого зверя, а не покончившего самоубийством. Надо бы соблюсти традицию. Кстати, ты про кинжал мой так и не поинтересовался, а я его рукоять, между прочим, каждый раз заново перебираю. И Беерофа кожа там есть, и твоя будет скоро. Но в то же время согласись, что тот охотник, который выходит на зверя с голыми руками, или дурак, или самоубийца. Поэтому давай-ка уравняем шансы. Я пока охотник неопытный, начинающий, так сказать. А ты уже местная знаменитость. Так что – не обессудь, накинь-ка…
Он полез за пазуху, достал оттуда еще один ошейник и бросил мне.