лашии, не имеющие Закона!
– Как лашии, не имеющие Закона? – Охотник посмотрел прямо в глаза собеседнику. – Да, я видел лашии, и знаешь, что я о них думаю? Думаю, что они – не лесная нелюдь, а лесные люди, такие же, как мы, только свободные! Их боятся, их преследуют и убивают лишь потому, что они не захотели связывать себя нашими законами, пожелали жить по-своему! Кто же прав – мы или они? И кто внушает людям страх перед лашии? Кто их гонит? Не те ли, кому Закон позволяет есть не охотясь?
Колдун ответил спокойно, как бы не услышав обидной речи. Горе Мала огромно, лишь оно породило безумные слова.
– Мал говорит: лашии – свободный народ. Отчего тогда их жизнь так жалка, так убога? Видел ли Мал одежду лашии, оружие лашии? Знает ли лучший охотник, чем и как утоляют они свой голод? На памяти Мала лашии появились здесь впервые, а Колдун помнит иные времена. Колдуну довелось собирать обглоданные останки дочерей Мамонта в разоренном логове лашии … А знает ли Мал, что бы случилось, уведи он свою сестру, Айрис, к свободным людям? И ее и его не спасли бы ни отважное сердце, ни дротик, ни кинжал: ведь и лучшему охотнику нужен сон!
Мал опустил голову, ничего не отвечая. Когда заговорил вновь, голос его зазвучал сдавленно и глухо:
– Хорошо. Пусть будет так. Пусть старый Колдун простит неразумного охотника. Мал верит мудрому Колдуну и готов забыть преступные мысли. Мал их стыдится. Но пусть тот, кому ведомы тайны земли и воды, кто посещает иные миры, кто говорит с духами и Первопредками, поможет тому, кто умеет только выслеживать зверя и метать дротик. Пусть великий Колдун освободит сердце Мала, заставит его видеть в Айрис только свою сестру! Колдун! Старый! Ты жил мудростью и знаниями, ты никогда не любил! Но поверь, пойми, эта боль нестерпима! Мужчина должен быть равнодушен к своей боли, и я терпел столько лет… Но сейчас, когда все сказано… Колдун, ты всеведущ, ты можешь лечить, как никто другой! Так исцели мое сердце, ведь эта просьба не противоречит воле предков! Мой дар все тот же – прими его и освободи меня от Айрис!
Мал снова смотрел прямо в лицо старику. Его черные, умоляющие глаза предательски блестели. Колдун поспешно положил в огонь сухую ветвь, добавил пучок травы. Повалил дым. Теперь слезились и его глаза.
…«Ты никогда не любил!» Ах, Мал, Мал! Тогда, в те давние времена своей юности, и он верил: «Любовная магия? Что может быть проще!» В жилище, наедине с собой, Колдун понял, ради кого Майа так часто приходила к Коре (жаль, что он увидел ее так поздно! }. А поняв, даже не приревновал – обрадовался: брат Коры – в Потаенном доме. До Посвящения – o-ro-го сколько времени! Уж для себя-то он постарается!..
Колдун помнил, с какой надеждой сплетал он любовную повязку – для себя! И ведь все было: и нужные травы, собранные старательно, по всем правилам, и утиный пух, и перо лебедя… И было самое надежное средство – ее дар, да еще собственноручно надетый на его бедовую голову! Он окутывал тогда уже поникшие желтянки нежным, невесомым пухом, закреплял его тонкими, пахучими побегами, шепча заклинания. И как он просил тогда духов Земли о помощи! И как замирал от радости, слыша обнадеживающие ответы! (С нити ли он говорил? Если и с ними, то что ж… Духи капризны; они рады посмеяться над Колдуном, утратившим мудрость, а вместе с ней и власть! } И все время казалось: виски все еще ощущают мимолетное прикосновение пальцев Серой Совушки …
В ту ночь Колдун не мог заснуть. Он все представлял, как назавтра наденет свою любовную повязку, как пройдет в ней мимо Майи, как потом… И наконец, не выдержав, решился на то, на что до сих пор не осмеливался ни разу, – посмотреть сквозь воду в глаз Небесной Старухи! Даже Хорру избегал делать это сам, предпочитая показывать возможное будущее другим – за специальную плату. Но в ту ночь Колдун взял старую чашу своего наставника – таинственную чашу, сделанную из человеческого черепа. Хорру сказал однажды: «Это был подлинно великий колдун! Более могучий, чем я сам!» До сих пор молодой ученик и не притрагивался к ней, а вот теперь нес ее через стойбище к ручью, туда, где отраженный глаз сиял так же ясно, как и в вышине, осторожно поймал его чашей и произнес необходимые слова.
Лучше бы он этого не делал! Вода потемнела до черноты, все вокруг сияло, а тьма в чаше сделалась непроницаемо густой, от нее веяло тоской и холодом… Вот чья-то рука выводит на земле знак – и, кажется, он догадывается, что это. Снова тьма – и лицо Майи, не смеющееся, изможденное, глаза закрыты… Пламя, какие-то мечущиеся тени… Лицо старика – оно чем-то знакомо! Его сменяет другое лицо – кто это?! Человек – но и не человек; мертвый – и живой!.. Рука задрожала, по воде пошла мелкая рябь – и за ней открылось последнее видение, единственное, не вызывающее ни тоски, ни страха. Незнакомая местность в вечернем свете. Вдали еловый лес, а ближе, на пологом склоне, пасется стадо мамонтов. Все такое отчетливое, ясное… Тишина и покой… Картина постепенно растворилась – и не осталось ничего, кроме отражения белого глаза Небесной Старухи… Вдруг чаша треснула, древний череп распался на несколько кусков! Лунная вода с шумом пролилась обратно в ручей… Такого дурного знака у Хорру не было ни разу! Зарыв остатки черепа в землю, Колдун проговорил все отводящие беду заклинания, какие только знал, но не был уверен: помогут ли?
Колдун шел назад, задумчивый и печальный. Конечно, он помнил, что внушал Хорру очередному общиннику, решившемуся посмотреть в его колдовскую чашу и оцепеневшему от увиденного: «Знай – ты видел только возможное, то, что можно отвести! Попросишь Хорру – Хорру поможет!» – и дальше следовал торг. Платили все. Но помог ли Хорру хоть кому-нибудь или только брал с обреченного лишнюю мзду? Его ученик этого не знал.
Лучше бы он не касался этой страшной посудины, не приходил сюда! Хотя бы один день и одна ночь остались в его памяти наполненными неомраченной радостью! Или – если бы смог стать достаточно мудрым, чтобы понять предостережение! Но, возвращаясь домой в ту ночь, даже после всего увиденного, даже отягощенный дурным Знаком, юный Колдун все еще не сомневался в силе своей повязки и наговоров. Любовная магия – ведь это так просто!..
Ах, если бы он и в самом деле владел любовным корнем, ведь его-то любовь не нарушала Закон Рода! И – если бы он мог вырвать брата Коры из сердца Майи! Или ее самое – из собственного сердца!..
– Мал, бесстрашный охотник, победитель тигрольва! Колдун не отказывается от своих слов: для того, кто выследил лашии, Колдун готов сделать все, что только в его силах. Но здесь он бессилен. Взяв щедрый дар и пообещав невыполнимое, Колдун только обманет.
Теперь слова Мала звучали бесстрастно и сухо:
– Итак, мудрый Колдун, ученик великого Хорру, соединяющий Миры, повелевающий духами и передающий нам, охотникам, волю Первопредков, бессилен выполнить простую просьбу?
Простая просьба! Как мало знают люди о том, что просто, что трудно и что – вовсе невозможно в искусстве Колдуна!
– Мал, я никогда не называл себя всеведущим и всесильным. Все, что я могу сделать, – это отвести твой взгляд, на время, не навсегда. Тебе покажется, что та, на которую твой взгляд будет отведен, Нава, или другая девушка, – самая желанная в твоей постели. Может быть, ты даже возьмешь ее в жены. Но потом – и очень скоро! – все вернется с удвоенной силой. И конечно, ты возненавидишь свою привороженную жену. А если я буду возобновлять колдовство, поверь, для тебя это будет то же самое, как если бы я сейчас вонзил тебе в сердце твой кинжал. Такая же верная смерть, только более мучительная.
Мал опустил голову, как бы разглядывая бесполезные дары. Видимо, пытался скрыть слезы. Его было жаль, очень жаль. Колдуна охватило чувство собственного бессилия. И воспоминание о Майе, девочке из далекого прошлого… Тогда он был моложе Мала. Но ведь он уже был – Колдун! А к чему привела его любовь? Ужас и гибель… Может ли теперь он, старый и мудрый, только обвинять, только упрекать пораженного черным крылом Аймос – неукротимого, одинокого духа, отнимающего у людей покой и разум, приносящего им больше горя, чем счастья?
– Мал, послушай. Горе твое велико, но победить его можешь лишь ты сам. Только сам, собрав всю свою волю, все свое мужество. Мое искусство здесь бессильно, я не могу даже смягчить твою боль. Но выслушай мой совет: женись на Наве! Мужчина, такой, как ты, не должен жить один, а ты слишком долго был одинок. Возьми в жены ту, о ком тебе говорила Айрис, заботься о ней, береги ее – ради Айрис. Поверь: когда у вас появятся дети, когда ты начнешь учить своих сыновей всему тому, что знаешь и умеешь сам, – тебе будет все легче и легче думать об Айрис как о сестре, любить ее как сестру…
Мал сидел не шевелясь. Глаза его были сухи. Он казался спокойным, но в душе его все бушевало. Как! Этот старый, трухлявый пень, этот вонючий кусок лисьего помета, не способный даже поставить простейший силок, не добывший и зайца, всю жизнь только жрал и пил! Ему приносили мясо и рыбу, грибы и ягоды, лучшие шкуры; чужие женщины шили ему одежду и обувь, плели корзины, давали все лучшее, – только за пустую болтовню о духах и Предках! И что же? Оказывается, этот зажравшийся хомяк со всеми своими духами не способен сделать даже самого простого?! И он еще смеет бормотать какие-то советы!.. Обезумевший охотник вскочил на ноги.
– Старик, я устал от пустой болтовни, и мне не нужны лживые советы! Ты дашь мне любовный корень и объяснишь, как им пользоваться. А завтра на празднике объявишь «волю духов»! Тогда я согласен кормить тебя до твоей смерти и – так и быть! – буду прославлять твое могущество и мудрость, старый лис! Если же нет – клянусь, сейчас в стойбище на одного лжеца станет меньше!
Мал схватился за рукоять костяного кинжала. Колдун коротко взглянул на него, бросил в очаг пучок каких-то трав и что-то пробормотал. Низкое пламя заметалось, повалил дым, окутавший согбенную фигуру… Охотник оцепенел! С места, где только что сидел понурившись дряхлый старик, поднимался могучий, гривастый тигролев, намного крупнее того, чьи когти красовались вот уже столько лет на его, Мала, шее! Зверь не спеша обошел очаг и приближался, не обращая никакого внимания на кинжал, предательски задрожавший во внезапно ослабевшей руке. Нет, если бы Мал столкнулся