не того выбрала! Небось как Начальный дар брать, так и Каймо был хорош, а как девку свою отдавать, так нет, есть и получше! Вот его-то, отца Туйи, он убивал в своих мечтах особенно часто и особенно кроваво. Копьем его в брюхо, а потом, схватив за волосы, запрокинуть назад эту ненавистную башку и медленно, слушая его мольбы и стоны, ме-е-е-дленно, кинжалом… Сводило скулы и живот, замирало сердце, а губы сами, против воли что-то бормотали. Туйя однажды спросила удивленно: «Что за заклинания ты бормочешь?» В глаз ей, дуре!
Но не одного лишь Айона ненавидел он. Дрого понял главную беду своего бывшего приятеля и даже жалел его: не видеть своей вины – это же глупо, себе хуже! Вуул посмеивался: «Воротит нос? Ну и прекрасно: ты не девица, и я не твой жених!» Но ни тот ни другой даже не подозревали: здесь уже не глупая мальчишеская обида ни на что, над которой и сам обиженный потом только посмеется. Ненависть – иссушающая, непреходящая. И прежде всего – к Дрого.
Да, просто обида – это было прежде. Она уже прошла в то утро, когда Дрого воскликнул: «Эй, Каймо, иди встречай свою невесту!» В тот день казалось: теперь снова все как было: они опять вместе, старые друзья-приятели. И Туйя! Но потом…
Каймо чувствовал, что ненавидит Дрого почти так же сильно, как Айона. И за то, что Дрого, а не он, Каймо, свалил этого проклятого тестя. И за то, что не добил. И за кровную дружбу. И конечно же за эти слова: «Жаль, Туйя, не того ты выбрала! Был бы Дрого твоим мужем, я бы только порадовался: с таким и изгнание не страшно». Они врезались в память навечно; Каймо вновь и вновь повторял их про себя, стискивая кулаки, скрипя зубами от бессильной злобы. Давно, еще до Посвящения, еще будучи Туули-подростком, он прекрасно понимал: Нагу тоже неравнодушен к его Туйе, хотя и скрывает. Тогда это радовало. Потом – тоже, даже во время свадьбы. Но сейчас…
Дрого! Все сходит с рук этому сынку вождя, все! Даже то, что на страже заснул! Как же! Колдун заступился, да еще чуть ли не героем провозгласил: «Даже теперь ты можешь гордиться своим Дрого!» А почему? Да потому, что – сынок, ясное дело! Всем хорошо, все рады: и Колдун, и папаша, и этот… Сердце замирало, когда этот пловец в воде барахтался со своей мамашей! Так нет же, вытащили!
И с женой – чем дальше, тем хуже. Раньше, бывало, Каймо гордился своей подругой, радостно бежал на свидания, знал: у него – лучшая девчонка и будет лучшая жена, всем на зависть! А уж когда Туйя доказала на деле свою любовь, свою преданность, – что тут говорить! Нет и не может быть никого лучше, чем его молодая жена! Но теперь он уже и сам не понимал, любит ли свою жену? Нужна ли она ему? Порой, особенно днем, ненавидел почти так же, как тех двоих, а то и сильнее. Временами, особенно ночью, прижимался, гладил, шептал ласковые слова, совсем как прежде, так что самому начинало казаться: все будет хорошо! Иногда злился: и зачем только она за ним потащилась? Выгнать бы, к отцу, назад отправить; пусть себе добирается как знает, если такая смелая! И при всем при том – ревновал безудержно; судорога сводила от одной только мысли: а ведь может и к другому уйти! И к сынку вождя… Как же! Отцовскую волю исполнит! Кружилась голова, и в серо-красном тумане, застилающем ум, возникало лишь одно желание, заполнявшее все его существо – от затылка до кончиков пальцев: УБИТЬ!
Здесь, на зимовке, пока Дрого отлеживался и ногу свою лечил (может, и не вылечит еще? Мать-то не спасли!), стало полегче. Решил: он еще покажет себя! Всем покажет! Первым охотником станет, общину свою спасет от… Нежити нет больше? Тем лучше, спасет от каких-нибудь чужаков, от лашии, от тигрольва… Туйя еще поймет, как ей повезло, еще будет просить прощения!
До одури метал дротики в цель, упражнялся с копьем. На охоте не отставал от самых опытных. Приглядывался. Спрашивал. Советы слушал. И вот – завалил оленя одним ударом! Не хуже, чем этот общий любимчик! Сердце пело, когда нес на плече рогатую голову, а в мешке – сердце, печень и лопаточное мясо. Тушу будут делить между семьями, но это – неотъемлемая доля охотника, нанесшего зверю смертельный удар! Сейчас Туйя увидит… И надо же! Первый, кого встретил в стойбище, – Дрого! За водой хромоногий таскался, бабью работу делал! И ведь не позавидовал даже! Или виду не показал?
И все. Теперь, стоило только Каймо покинуть стойбище, одно мерещилось: он, Каймо, здесь, а хромоногий – там, в его жилище, с его женой, на его постели… Какая уж тут охотничья удача! Зверь загодя срывается с места, то ли почуяв, то ли даже услышав незадачливого охотника, и напрасно пущенный вслед дротик позорно падает в снег…
И вот настал день, когда его ревность получила наконец-то подтверждение – если не зримое, то по крайней мере слышимое. В этот день Каймо отправился осматривать свои силки. (Что-что, а петли настораживать он умел: выучился раз и навсегда!) Вернулся вскоре, пусть не с десятком, но с двумя хорошими зайцами, подвешенными к поясу по бокам, мягко и приятно бьющими по ногам при ходьбе – справа и слева. Остановился у входа:
– Женщина! Возьми добычу!
(О зайцах такое обычно не говорят: не принято. Но никого нет, никто не услышит. А он слишком давно не произносил заветных слов! Туйя выйдет – он ей даже улыбнется: пусть думает, что пошутил.)
Однако никто не отозвался, не откинул полог входа. Жилище было пустым.
Каймо зашел внутрь, сбросил зайцев наземь. Очаг горит ровно, хорошо – кормили совсем недавно… Где же Туйя?
Конечно, нет ничего удивительного, что хозяйки очага нет дома. В жилище все налажено, а она может и за водой пойти, и к соседке, и… мало ли за чем еще! И все же сами ноги понесли Каймо именно туда, к ненавистному жилью. Не ко входу, нет. В обход. Осторожно. Тихо. Лучше, чем вчера, когда он вновь вспугнул оленя…
Так и есть, голоса! Дрого говорит, и явно не с Нагой! Каймо огляделся: никого, да и не подойдут отсюда, а издали кусты заслоняют, – опустился прямо на снег и стал вслушиваться.
– Все виноваты у твоего Каймо в его неприятностях, – с досадой говорил Дрого, – все, только не он сам! Мы почему-то больше всех. Ну как такому поможешь? Да и не о нем разговор, о тебе.
(Вот оно, вот!)
– Нет, о нем, о нем! К нему я шла, Дрого! И я знаю: не такой он, как вы все думаете! Не такой! Просто не повезло ему с самого начала. Да еще я… Он же не трус, нет! Вы же дружили, мы все дружили! А теперь вы его оттолкнули, вот у него из рук все и валится…
– Да не отталкивали мы его! Сам отошел, сам дуется на нас, как ползунчик … А за что?
– Вот-вот! Ты еще себя обвини! – Новый, насмешливый голос… Вуул?! – Я виноват в том, что пошутил пару раз, Дрого – в том, что оружие его тащил, а ты… в том, что своих ради него бросила!
– Какое оружие?!
– Не важно… Никакое, это он опять шутит… Тоже мне шутник! – Голос Дрого. Недовольный. – Но вот что я еще скажу, Туйя! Откинь-ка капюшон!
– Нет! Оставь!…
(Легкий шум. Кто-то присвистнул. А эта дура заревела… «О, что б тебя!..»)
– Так вот. Мы оба – холостяки и даже щек пока не скоблим. Но я так понимаю: заслужила? Получи! Только ты-то чем заслужила? Это ему, не тебе глаз подбить надо! И я, пожалуй, это сделаю! Так, Вуул?
– Так, да не так. Он, конечно, водяная крыса. Но ты-то при чем? Ты – не брат, не отец. Хуже сделаешь, и только.
– Я – кровный друг Айона, ее отца. А он просил: «Присматривай за моей дурой!» Так что не совсем чужой. Так?
– Не знаю. Поговори с отцом.
– Дрого! Если ты Каймо хоть пальцем тронешь, и слова с тобой больше не скажу, так и знай! Наше дело! И заступники мне не нужны!
(«"Не нужны?" А зачем же ты к ним полезла, как последняя…»)
– Да не собираюсь я на него с кулаками бросаться! Поговорить хочу, – ты же сама просишь! Может, и вправду не так мы с ним обошлись, не знаю. Может, нам на охоту вместе сходить, а, Вуул?
– Без меня! Я уже охотился с ним. И не раз… Где он, кстати?
– Пошел проверять капканы.
– Ну так тебе пора. Вернется, хозяйку очага не застанет, – вот тебе и новые обиды.
– Да. Пойду. Только, Вуул, вы все же…
(«А! Так тебе твой кровный друг поручил присматривать за чужой женой?! И ты мне глаз хочешь подбить?!! Хорошо! Посмотрим!»)
Каймо не стал дальше слушать. Так же осторожно, как подбирался сюда, вернулся к себе, запорошив след. Снег уже падает, – похоже, вскоре будет настоящий снегопад. Если его следы не обнаружат сразу, потом все будет скрыто, не узнает никто.
Когда Туйя вернулась, ее муж, будто только что пришедший из леса, рассматривал свою добычу.
– Ты где была? Думал, дома.
(Голос спокойный, не злой.)
– Я все приготовила и решила Дрого навестить. Вуул позвал.
– А… Это хорошо. Как его нога?
– Почти зажила. Он уже без посоха ходит, об охоте думает.
– Да. Хотел бы и я к нему заглянуть. Дружили как-никак. Да не знаю, будет ли рад.
– Ой, Каймо, что ты говоришь? Конечно будет! Знала бы, я бы с Вуулом не пошла, тебя бы дождалась! Ого! А зайцы-то! Я же знаю: муж мой – лучший добытчик!
Туйя раскраснелась, повеселела, глаза блестят как прежде, как когда-то. Рада! И вот странно: Каймо потому и был так спокоен, что уже решил и решился. А вот, поди ж ты! Даже ему показалось в этот миг: все в порядке! Все будет хорошо!
Может, и в самом деле все будет хорошо… когда он выполнит задуманное.
Снег валил два дня подряд, то ослабевая, то усиливаясь. А на третий день настало ослепительное утро с пронзительно синим небом и искрящимся свежим снегом; для охоты лучше и не придумать: морозно, весело, и все следы – как на ладони!
– Ну что, Дрого, идем? – Каймо благодушно улыбался. – Для начала – самый подходящий денек! Окрестности посмотришь, может, оленя добудем – и ладно!