— В самом деле, — воскликнул Валентин, — находиться на вашей асиенде было бы самым удобным для моей матери, и я от всего сердца благодарю вас за предложение! Но, к сожалению, я не могу его принять.
— Почему же?
— По той простой причине, с которой вы сами согласитесь — а именно, что ваша асиенда слишком далеко отсюда.
— Вы думаете? — спросил дон Мигель.
Валентин не мог удержаться от улыбки при этом вопросе асиендадо.
— Друг мой, — сказал он. — С тех пор как вы очутились в этих прериях, различные обстоятельства заставили нас столько раз менять направление движения, что вы совершенно потеряли представление о каких бы то ни было расстояниях и, я уверен, даже не подозреваете, в скольких милях от Пасо-дель-Норте мы теперь находимся.
— Должен признать, что это так, — сказал дон Мигель, сильно удивленный, — но тем не менее я предполагаю, что мы не очень далеко оттуда.
— Но все же, сколько миль?
— Ну что же, миль пятьдесят, не более.
— Мой бедный друг, — произнес Валентин, покачав головой, — как вы ошибаетесь. Отсюда более семисот миль до Пасо-дель-Норте, который находится на границе цивилизованной страны.
— Карай! — воскликнул дон Мигель. — Вот уж не думал, что мы так далеко забрались.
— Затем, — продолжал Валентин, — от этого города до вашей асиенды около пятидесяти миль, не так ли?
— Да, почти столько.
— Итак, вы видите, мой друг, что, к моему сожалению, я не могу принять вашего любезного предложения.
— Что же тогда делать? — сказал генерал Ибаньес.
— Да, это затруднительно, — сказал Валентин. — А между тем время не терпит.
— Однако ваша мать никоим образом не может оставаться здесь, — заметил дон Мигель, — это для нее совершенно невозможно.
Курумилла до тех пор, по обыкновению, следил за ходом разговора, не принимая в нем никакого участия. Видя, что охотники не могут прийти ни к какому решению, он неожиданно обратился к Валентину и произнес:
— Друг хочет говорить.
Все присутствующие присмотрели на него.
Охотники знали, что Курумилла заговаривал всегда только для того, чтобы дать какой-нибудь совет, которому обычно все следовали.
Валентин жестом выразил свое согласие.
— Наши уши открыты, вождь, — сказал он.
Курумилла встал.
— Кутонепи забывчив, — сказал он.
— Что же я забываю? — сказал охотник.
— Кутонепи брат Единорога, великого вождя команчей.
Француз радостно хлопнул себя по лбу.
— Это верно, — воскликнул он, — о чем же я думаю? Честное слово, вождь, вы — сама сообразительность, ничто от вас не ускользнет.
— Мой брат доволен? — с радостью спросил индейский вождь.
Валентин с жаром пожал ему руку.
— Вождь, вы самый превосходный человек из тех, кого я знаю, — воскликнул он. — Благодарю вас от всего сердца! Впрочем, нам нечего больше и говорить об этом, мы друг друга понимаем, не правда ли?
Индеец с жаром ответил на рукопожатие своего друга и сел, прошептав всего лишь одно слово, выражавшее его чувства:
— Хорошо.
Остальные присутствующие ничего не могли понять. Несмотря на то, что они давно уже жили в прерии, они все еще не привыкли к индейской лаконичности. Поэтому они с нетерпением ожидали, чтобы Валентин объяснил им, о чем он говорил со своим другом.
— Вождь, — с живостью сказал Валентин, — сразу сообразил то, над чем мы тщетно ломали головы.
— Как так? Объясните, — сказал дон Мигель.
— Как, вы не понимаете?
— Честное слово, не понимаем.
— А между тем это очень просто: я давно уже усыновлен племенем команчей, а именно родом Единорога. Этот вождь не откажет, я убежден в этом, принять мою мать в их селении. Краснокожие меня любят, Единорог мне предан, а потому о моей матери будут хорошо заботиться. С другой стороны, мне будет легко навещать ее каждую свободную минуту.
— Canarios! — воскликнул генерал Ибаньес. — Это верно, честное слово, вождь, — добавил он, дружески похлопав индейца по плечу. — Должен сознаться, что мы ужасные простаки и что у вас в одном мизинце больше разума, чем в нас всех.
Совещание это длилось немало времени — солнце давно уже взошло, когда оно окончилось.
Мать Валентина, вполне отдохнувшая от волнений протекшей ночи, появилась в гроте и обняла своего сына.
После завтрака оседлали лошадей и собрались в путь.
— Куда же ты везешь меня, дитя мое? — спросила мадам Гилуа Валентина. — Ты знаешь, что я теперь всецело принадлежу тебе и что ты один должен обо мне заботиться.
— Будьте спокойны, матушка, — отвечал Валентин, — хотя мы и в прерии, но отыскали для вас такое убежище, где вы будете в полной безопасности, и в то же время я буду иметь возможность навещать вас каждую неделю.
Валентин, как и все люди с твердым и решительным характером, предпочитал, вместо того, чтобы обходить затруднение, действовать прямо, убежденный, что чем решительнее он поступит, тем быстрее и легче можно будет смягчить последствия удара.
Инстинктивным движением старая женщина, уже сидевшая на лошади, остановила ее и взглянула на сына глазами, полными слез.
— Что ты говоришь, Валентин? — произнесла она дрожащим голосом. — Ты собираешься меня покинуть?
— Вы не поняли меня, матушка, -возразил он, -после столь долгой разлуки я ни за что не соглашусь жить вдали от вас.
— Увы! — прошептала она.
— Но только, матушка, — продолжал он твердо, — вы должны согласиться с тем, что жизнь в прериях сильно отличается от жизни цивилизованной.
— Я уже знаю это! — со вздохом произнесла она.
— Тем лучше, — сказал он. — Эта жизнь предъявляет требования, которые было бы слишком долго объяснять, и заставляет постоянно передвигаться с места на место, проводя целые дни в седле.
— Хорошо, дитя мое, но не заставляй меня страдать так долго и скажи мне в двух словах, в чем дело и к чему ты ведешь этот разговор.
— К тому, матушка, что эта жизнь, полная трудов и опасностей, может быть, даже приятна для молодого человека, подобного мне, с железным характером и давно привыкшего ко всем ее случайностям. Но она совершенно невозможна для вас, в вашем возрасте и при вашем состоянии здоровья. Вы — мое единственное сокровище, матушка, которое я нашел каким-то чудом и которое я не хотел бы потерять так скоро, поэтому я не имею права из малодушия подвергать вас невзгодам и лишениям, которые за одну неделю сведут вас в могилу.
— И поэтому?.. — боязливо спросила старушка, невольно подчиняясь тому, что говорил ее сын.
— И поэтому, не желая, чтобы вы страдали, я решил вот как: я хочу, чтобы мы как можно чаще были вместе.
— О, да! — прошептала она. — Мне больше ничего не надо, дитя мое, как только видеть тебя, видеть всегда.
— Матушка, — продолжал охотник, — я думаю, что устрою все как нельзя лучше. Отец Серафим подтвердит вам, что всякое другое решение немыслимо.
— Какое же это решение? — чуть слышно спросила она.
— Я отвезу вас, — отвечал он, — в одно из селений команчей, которыми я усыновлен. Их вождь любит меня, как брата. Это селение находится всего в нескольких милях отсюда. Там вы окажетесь среди друзей, которые будут уважать вас и заботливо ухаживать за вами.
— А ты сам, дитя мое?
— Я, матушка, буду навещать вас как можно чаще, и, поверьте мне, не много будет таких дней, в которые вы меня не увидите.
— Увы! Бедное дитя мое, почему ты так упорно желаешь вести эту трудную и опасную жизнь? Если бы ты только пожелал, мы были бы так счастливы вдвоем, живя один для другого в каком-нибудь маленьком городке на родине. Неужели ты забыл Францию, дитя мое?
Валентин тяжело вздохнул.
— Нет, матушка, — произнес он с усилием. — С тех пор как я снова вас увидел, все воспоминания моего детства, не знаю каким образом, оживили во мне желание увидеть Францию. Я думал, что это желание умерло, а оно только дремало во мне. Я понял это, увидев вас. Поэтому я намерен вскоре покинуть эту страну, чтобы возвратиться на родину.
— Увы! — произнесла она с мягким упреком. — Мы были бы там так счастливы. Почему бы нам не возвратиться на родину теперь же?
— Это невозможно, матушка, я должен исполнить свой священный долг. Но даю вам честное слово, что когда я выполню принятые на себя обязательства и буду свободен, мы не останемся здесь и одного лишнего часа. Имейте поэтому терпение, матушка. Может быть, не позже чем через два месяца мы отправимся во Францию.
— Дай-то Бог! — грустно произнесла старушка. — Хорошо, будь по-твоему, я подожду.
— Благодарю вас, матушка, ваша снисходительность делает меня несказанно счастливым.
Мать охотника тяжело вздохнула вместо ответа. Затем маленький отряд молча отправился в путь по направлению к селению команчей, которого и достиг около трех часов пополудни.
— Матушка, — сказал Валентин, — вы еще не вполне знакомы с обычаями индейцев, поэтому не поражайтесь, что бы вы ни увидели и ни услышали.
— Разве ты не со мной? — отвечала она. — Чего же мне бояться?
— О, — произнес он восторженно, — вы истинная мать!
— Увы, — прошептала она, подавив вздох, — ты ошибаешься, дитя мое, я только бедная старая женщина, которая любит своего сына, вот и все…
ГЛАВА XIX. Сын Крови
Белая Газель явилась к Сыну Крови, который расположился со своим отрядом на вершине холма, господствовавшего над окружающей местностью.
Уже наступил вечер, были разведены костры, и мстители, собравшись вокруг них, весело ужинали. Сын Крови очень обрадовался, увидев свою племянницу. Между ними завязался продолжительный разговор, в результате которого Мститель, как Сын Крови предпочитал называть себя, приказал ранчеро подойти.
Несмотря на всю свою наглость, достойный Андрес Гарот не без тайного страха предстал перед человеком, пытливые взоры которого, казалось, желали прочесть самые сокровенные мысли.
Сын Крови уже давно был хорошо известен всей прерии, а потому неудивительно, что Андрес Гарот почувствовал волнение в его присутствии.