Рэнсом помолчал, рассеянно поглаживая подбородок.
— То есть правительство его величества, — проговорил он, — если я вас правильно понял, может рассчитывать на любые уступки с вашей стороны?
Лев Давидович усмехнулся.
— Лично я готов на всё, но, чем разумнее будут выглядеть запросы правительства его величества, тем легче мне будет уговорить Ленина. А это человек упрямый, даже так — упёртый! Но что мы всё о выгодах экономических! Пусть ваши правители подумают и о политических дивидендах.
— Например?
— Например, о том, как обуздать непомерные аппетиты Корнилова. Он уже вернул Финляндию и Эстляндскую губернию, завоевал Константинополь. Вы полагаете, он остановится на этом? Между прочим, барон фон Унгерн, назначенный Корниловым правителем Русской Восточной окраины, собирает немалую армию там, где пролегает КВЖД.[61] Не надо быть великим стратегом, чтобы понять — белые твёрдо намерены вернуть утраченное в Русско-японскую войну, завоевать и присоединить Маньчжурию. Её, кстати, всё чаще называют Желтороссией. Это случайность, по-вашему? И только мы, большевики, можем помешать этим планам! Так и тянет сказать по-плакатному — проискам!
Рэнсом раздумывал недолго. Рывком поднявшись, он сказал:
— Я немедленно поставлю в известность наше правительство.
— Надеюсь, принятое решение будет благоприятным, — шаркнул ногой Троцкий.
Проводив Рэнсома, он потёр руки и стал одеваться.
Следовало немедленно приступать к решению следующей важной задачи — и ещё неясно, вторая ли она по значимости.
Пройдя площадями Кремля, Лев Давидович выбрался к Екатерининской церкви, чуть ли не единственной в Москве, возведённой в стиле барокко.[62]
В этом храме Божьем был устроен спортзал.
Пахло внутри соответствующим образом, отнюдь не ладаном и не горячим воском.
Народу уже не было — бойцы кремлёвского гарнизона занимались с утра, а курсанты явятся попозже.
Но тот, которого Троцкий искал, находился на месте.
Это был молодой лобастый крепыш среднего роста, с серьёзным взглядом серых глаз.
Кроме особой приметы — крупного родимого пятна в виде сердечка на левой щеке, крепыша отличал некий внутренний стержень, внутренний устой.
Молчаливый и очень сдержанный, он поражал своей энергией и той буквально испепеляющей ненавистью к врагам рабочего класса, которая выделяла его среди прочих комсомольцев.
Звали его Степан Котов.
Биография у парня была более чем средняя. Родители из деревенских. Отец-пропойца сгинул прямо на заводе, спьяну угодив под вагонетку. Мать, неграмотная крестьянка, обстирывала весь дом, снимая угол в полуподвале, пока сама не запила. Так и замёрзла однажды, прикорнув в сугробе.
Малолетнего Стёпку пристроили было в лавку по соседству, да только не выдержала натура пролетарская — стал подворовывать. Хозяин связываться с полицией не стал — поколотил Котова-младшего так, что тот едва Богу душу не отдал, да и выгнал вон.
Так что с детства Степан зверем смотрит на буржуазию, не заморачиваясь рассуждениями о вреде пьянства и о соблюдении заповеди «Не укради».
Троцкий остановился, привыкая к церковному сумраку.
Котов, сопя и пыхтя, подтягивался на турнике.
— Товарищ Котов, — вежливо сказал Лев Давидович, — можно вас на минутку?
Степан едва не слетел с турника, обнаружив неподалёку самого Предреввоенсовета.
Спотыкаясь, он подбежал и вытянулся, унимая бурное дыхание.
— Товарищ… Троцкий… здравствуйте!
— Здравствуйте, здравствуйте… — протянул нарком и оглянулся. — У меня есть к вам очень важный разговор.
— Я слушаю, товарищ Троцкий! — выдохнул Котов.
— Помнится, начальник ваш хвалил Эс Котова «за отличные успехи в боевой и политической подготовке»… Вы, кажется, аэроплан освоили?
— «Илью Муромца» пилотировал! — гордо сказал «Эс Котов».
— Замечательно, просто замечательно. А другие… э-э… аппараты?
— У-у, так те и вовсе — легкота! На «Вуазене» летал, на «Ньюпоре».
— Вы, говорят, и прыгали… с этим… как бишь его… с парашютом?
— Да-а! Пять прыжков с РК-1![63]
Нарком покивал, изучающе поглядывая на Степана.
— Я хочу дать вам задание, Котов, — медленно проговорил Лев Давидович. — Очень опасное, но архиважное. Возможно, от него зависит существование нашего социалистического отечества…
Комсомолец на глазах подтянулся, даже, чудилось, в росте прибавил.
— Необходимо срочно найти и доставить сюда одного человека…
Лицо у Степана вытянулось от разочарования.
— Этот человек — белый офицер. Капитан Юрковский. Помните, тут была стрельба в начале месяца? Это как раз его и ловили. Но Юрковский ушёл, как чёртов колобок! И отсюда ушёл, и от моих матросиков ушёл, и от махновцев. До Ростова-на-Дону Юрковский точно добрался. Там и начнёте поиски. Скорее всего, он вернулся на службу к дроздовцам, а те стоят нынче в Юзовке или в Горловке. Запомните: этот беляк очень нам нужен! Он является носителем секретов особой государственной важности, и нам жизненно важно вызнать их все. Понимаете?
— Понимаю… — прошептал Котов. На губах его наметилась улыбка.
— До Ростова доберётесь на «Ньюпоре». Я дам вам карту, где будут обозначены места для безопасной посадки. Там же найдётся и горючее. В путь отправитесь сегодня же, переодевшись в форму белогвардейца… Да-да! Вам предстоит работать во вражеском тылу, так что извольте соответствовать. Документы мы вам выправим на ваше же имя, чтобы не путались. В Ростове найдёте Егора Мурлычёва, он там верховодит в Донкоме. С этими товарищами и устроите охоту на Юрковского. Но помните — он мне нужен живым!
— Понятно, товарищ Троцкий, — серьёзно кивнул Степан. — Повяжем мы этого беляка, не беспокойтесь. Всё как надо сделаю. А… разрешите вопрос?
— Слушаю.
Котов спросил с какой-то слабо выраженной надеждой, как недохваленный ребёнок:
— А… почему я?
Наркомвоен положил руку на плечо курсанта и сказал с прочувствованностью, на «ты»:
— Потому что я верю в тебя, Котов!
Степан расцвёл…
Настроение у Троцкого поднялось, ибо впереди забрезжила перспектива.
Он сделал оба важных дела. Начал делать.
Теперь всё зависит от Стёпки Котова. И от англичан. Посмотрим…
Осталось переговорить с Лениным.
В принципе, вождь в панике, и убедить его можно. Во всяком случае, нужно попробовать.
Да если даже и не выйдет ничего, если упрётся Владимир Ильич, что изменится?
Когда литерный поезд с английскими танками прибудет в Москву, Ленин его назад погонит, что ли?
С такими мыслями Лев Давидович вошёл в кабинет Предсовнаркома.
За столом сидел мрачный Ильич, нервно крутивший карандаш в пальцах.
Напротив занял кресло Сталин. Этот был спокоен.
Иосиф Виссарионович держал в руке папиросу, иногда постукивая мундштуком по распечатанной пачке, словно готовясь закурить.
При появлении Троцкого Ленин вздрогнул и болезненно сморщился.
— Вот Иосиф Виссагионович доложил о деле нашего белогвагдейца, — внушительно проговорил он. — Оказывается, никакой он не Югковский, а вовсе даже Авинов! Вгоде как Кирилл. Да?
— Да, Владимир Ильич, — подтвердил Сталин.
— Думаю, — сверкнул наркомвоен стёклами пенсне, — это не снимает с товарища Сталина всех подозрений.
Иосиф Виссарионович сощурил рысьи глаза.
— Скажите, товарищ Троцкий, — вкрадчиво сказал он, — а почэму я, нарком по дэлам национальностей, должэн виполнять вашу работу? Ведь это ви у нас по военным дэлам! Ви должны заниматься разведкой и поиском шпионов! И я нэ позволю, чтобы меня обвиняли только потому, что Предреввоенсовэта плохо работает!
— Я проверял Юрковского…
— Плохо провэряли!
Ленин легонько хлопнул ладонью по столу, обрывая свару.
Сталин непринуждённо откинулся на спинку кресла, Троцкий пожелтел ещё сильнее, в прозелень.
— Чем погадуете, Лев Давидович? — глухо спросил Ильич.
Наркомвоен молча занял свободное кресло, расположился с удобством и вывалил:
— Появилась, товарищи, возможность договориться с англичанами. Они могут поставить Красной армии танки и аэропланы, а главное — горючее! Красные военлёты и танкисты живо прорвут любую оборону противника, никакие окопы их не задержат. И тогда мы победим!
Троцкий заметил жадный блеск в глазах у Ленина, но тут своё веское слово сказал Сталин:
— Англичане болшэ нэ считают Корнилова союзником, да и нэ считали. Им выгодно, чтобы Гражданская война продолжалась и нарастала. Но что они потрэбуют за свои танки и аэропланы? Ведь это дорогие игрушки.
— А нам без разницы! — рубанул наркомвоен. — Помните притчу о Ходже Насреддине, который взялся за десять лет обучить осла, принадлежавшего султану, человеческой речи? Чего, говорит, беспокоиться, заговорит осёл или нет? Через десять лет или осёл умрёт, или я, или султан! Вот так же и мы, Иосиф Виссарионович. Откуда тревоги? Захотят британцы, чтобы мы Проливы вернули? Да пожалуйста! Или скажем: «Обойдётесь!» Возмутятся империалисты? Пускай!
— Россия хоть и велика, но не бесконечна, — проговорил Ленин с ноткой агрессии в голосе, — и мы не в состоянии нарезать теггиторию каждому желающему. Даже в обмен на танки!
— А вы вспомните, Владимир Ильич, что говорили весной, когда посылали меня мир с немцами подписывать! Помните? Ничего, мол, если мы им полстраны отдадим и вагон с золотом! Всё равно мы затеем мировую революцию! Захватим ту Германию, и Францию — под каблук, и Англию — к ногтю! Всё, что нынче временно отдаём, вернём с лихвою и навсегда! Так и нынче та же ситуация, Владимир Ильич.
Ленин задумался. Сталин молчал, разминая в пальцах папиросу.
— А что, — вымолвил Ильич после недолгого молчания, — может, и выйдет из этого что путное. Как мыслите, Иосиф Виссарионович?
— Врэмя покажэт, — усмехнулся наркомнац.