В воздух взлетела куча обломков и шлюпок. Крыши орудийных башен подбросило вверх на сто футов, из развороченного корпуса поднялся грибообразный столб чёрного дыма высотой до тысячи футов.
Когда дым рассеялся, «Айрон Дюк» величественно валился на правый борт. Над тонущим линкором взметнулись фонтаны белой пены — воздух, вытесняемый водой из отсеков, вырывался наружу с утробным нептуническим зыком, и «Айрон Дюк» скрылся, под водою…
В валенках и в меховых штанах, в дохе и в рукавицах, замотав лицо шарфом до самых очков-консервов, Степан Котов всё равно отчаянно мёрз.
Кабина «Ньюпора-IV» была открыта всем ветрам, а за бортом — декабрь.
Впрочем, Котов не обижался на конструкторов. Ему даже в голову не приходило, что пилота может укрыть прозрачное остекление, как на «Муромцах».
«Ньюпоры» он любил — это были первые аэропланы, на которых он начал летать.
А уж за счастье полёта можно многое простить, даже холод. Ничего…
«Четвёрка» за три часа больше трёхсот вёрст одолевает, а ближе к Ростову потеплеть должно… Юг всё-таки.
«Ньюпор-IV» пилоты прозвали «Ньюпором с ложкой» — из-за характерной противокапотажной лыжи, весьма схожей с известным столовым прибором.
Авиаторам, начинавшим летать на всяких «блерио» и «фарманах» и пересаживавшимся на «ньюпоры», приходилось учиться заново.
В отличие от всех прочих аэропланов, у которых педали были связаны с рулём поворота, на «Ньюпорах» ими выполняли гоширование, то бишь перекашивание крыльев, чем проделывали управление по крену.
Отклонение же руля поворота и руля высоты — при помощи ручки управления.
Да, пришлось ему намучиться, когда пробовал взлететь на «моране»!
А там всё по-другому, так что сперва, дабы не гробануться, по аэродрому катался, одними рулёжками занимаясь. Ничего, привык.
Котов глянул вниз. Река большая! Должно быть, Дон.
Тогда Ростов — вон там. Близко совсем!
«Ньюпор», натужно ревя мотором, развернулся и полетел вдоль реки. Вскоре завиднелись предместья.
Где-то тут у белых аэродром… Да вот же он!
Словно буквочки «Т» выстроились в ряд — это «Ильюшки» стоят. «Муромцы».
А всякая мелочь пузатая, вроде «вуазенов» или «анатр», по ангарам заныкана.
Степан пошёл на посадку.
Поле приближалось, клонясь то в одну сторону, то в другую. Поднялось будто, ударило под колёса.
«Ньюпор» чуток подскочил, вызывая у Котова гримаску неудовольствия, и покатился.
Наперерез аэроплану уже бежали трое офицеров в лётной форме.
Неуклюжий в своей дохе, Степан перевалился за борт и чуть не упал в укатанный снег. Подобрался, сосредоточился.
В Москве он долго готовил себя к этой вот встрече с врагом, по-разному её рисуя. А тут…
Рассупонившись, Котов пошагал навстречу белякам.
Первым к нему приблизился молодой мужчина в чёрной форме и в фуражке с высоким чёрным околышем, с крылышками на серебряных погонах.
— Капитан Томин, — представился он, отдуваясь. — С кем имею честь?
Стёпа неловко козырнул и отрекомендовался:
— Подпоручик Котов. Сбежал от большевиков на их же аппарате.
Томин с чувством пожал ему руку, произнеся торжественно:
— Наш человек!
Ещё двое, подошедших за капитаном, дружелюбно улыбнулись Степану.
— Мои ангелочки! — представил их Томин. — Игорь Князев — артофицер. Матвей Левин — моторист.
Поручкавшись со всеми, Котов ощутил вдруг, что пролетарское чутьё подводит его — он не чувствовал врага.
С ним разговаривали белые офицеры, те самые дворянские сынки, что мордовали солдат, жрали рябчиков и шампанское, мечтая посадить обратно на шею народу царя, помещиков и капиталистов.
И где его классовая ненависть? Нету…
— На каких летал? — поинтересовался Князев.
— На «Муромцах» летал? — перебил его Левин.
— Ну летал, — ответил Котов, тут же браня себя за простонародное «ну».
— Всё, — громко сказал Томин, — забираю! Пошли, пошли!
— К-куда?
— В экипаж, поручик, в экипаж!
— Я подпоручик… — начал Степан и прикусил язык. Чё-ёрт… Офицеры же не употребляют все эти «под» и «штабс»!
Но пилоты ничего такого не заметили, а Томин и вовсе выразился:
— Ёп-перный театр! У нас помощника командира убило на той неделе, займёшь его место.
— Где? — глупо спросил Котов.
— Вот! — торжественно сказал капитан, вытягивая руку в сторону «Ильи Муромца».
Тяжёлый бомбардировщик стоял на лыжах, раскинув гигантские крылья, отягощенные моторами, а его скруглённый нос напоминал больше всего перед трамвая, только что ниже остекления кабины бронзовел выпуклый двуглавый орёл, а наверху значилось выведенное славянской вязью: «Александр Невский».
— Так это ж не «ильюшка»! — вырвалось у Степана.
Томин рассмеялся.
— Догадлив, однако! Новый бомбовоз, поручик! И побыстрее «Муромцев» — летит скорее вдвое, хоть и весит на полтораста пудов больше. Так-то!
— И вы мне доверяете? — осмелился спросить «подпоручик». — А вдруг я красный шпион?
— Подумаешь! — фыркнул командир. — Выбросим за борт, и всего делов. Залезай… шпиён!
Поднявшись в гондолу, обшитую гладкими листами дюралюминия, Котов скинул доху — внутри было тепло. Как в натопленом доме.
И светло — борта впереди были прорезаны большими квадратными окнами, а ближе к хвосту — круглыми.
Фюзеляж разделялся на ряд кабин: передняя часть — «голова» — застеклённая и малость выдававшаяся вперёд — пилотская, затем «кают-компания» со столом и плетеными креслами, тамбур-кладовка-прихожка с лесенкой на верхнюю площадку и сдвижной дверью наружу, за нею отдельная каюта, чаще всего используемая под фотографическую комнату, и, наконец, уборная.
Размах, мощь аэроплана впечатляли.
Если обычный авиаотряд состоял из шести, а то и десяти тех же «Ньюпоров», то «Муромец» сам по себе был боевым отрядом.
Вот этот, в утробе которого топтался Котов, именовался в списках так: «Отряд аэроплана „Александр Невский“ номер два».
В отряде числилось четыре офицера, один механик и сорок человек солдат, все спецы: мотористы, пулемётчик, слесаря, столяры, шофферы, фотографы.
А в обозе отряда находились четыре легковых и три грузовых автомобиля. Внушительно!
Робко отворив дверь в кают-компанию, Степан осмотрелся и несмело прошёл в пилотскую, где своё место уже занял Томин.
— А когда мне… это… место занимать? — спросил Котов.
— А сию минуту! У нас вылет намечался, чуть не сорвался, а тут ты! Теперь не сорвётся…
Котову сделалось нехорошо.
— А в штаб? — пролепетал он. — Чтоб к писарю… зачислить…
— Да потом! — отмахнулся Томин. — Никуда твой штаб не денется! Мы тебя, ангелочек, прямо в полёте и проверим, все твои пёрышки встопорщим! Ха-ха-ха!
Степан малость растерялся.
Нет, он предполагал, что может угодить в бой, и надо будет убедить беляков в своей лояльности. Но так сразу…
Правда, товарищ Троцкий на все его сомнения реагировал довольно-таки резко — нечего, мол, сопли распускать!
По своим стрелять? Стреляй! Вывезти того офицера — вот главная задача! А если для этого надо будет роту красноармейцев положить… Да хоть полк! Лес рубят, щепки летят…
— Механик! — крикнул Томин. — Зови всех! Мотористов там… Всех! Готовимся.
К зимним холодам надо было относиться серьёзно, и на бомбардировщики были выданы тёплые чехлы, чтобы укрывать моторы.
И незамерзающую смесь выдали, а всё одно — запуск выходил долгим и сложным. Приходилось пропускать горячую воду через радиатор и прогревать каждый мотор по нескольку раз, прежде чем запустить их все.
Впрочем, умельцы и тут выкрутились — приспособили бензиновые грелки, по одной на каждый мотор.
Сперва-то их обхаживали да берегли, а после мотористы и чайники на тех грелках кипятили, и яйца варили.
— Бензина взяли? — громко спрашивает командир корабля.
— Взяли! — отвечает Левин.
— Сколько?
— Тридцать два пуда и ещё семь двухпудовых банок в каюте! Масла три пуда, хватит на двенадцать часов лёта.
— Бомбы?
— Двадцатифунтовки, десятифунтовки — тоже тротилки, двухпудовки, пудовки. Три пятипудовки остались с прошлого вылета.
— Игорь, покажи… Слышь, Котов, по имени-то тебя как?
— Степан! — вздрогнул комсомолец.
— Игорь, покажи Степану, как с прицелом обращаться. Если что, тебя заменит!
Князев кивнул и поманил Котова за собой.
На аэроплане бомбы подвешивались в специальных кассетах, вмещавших по пять бомб весом до трёх пудов.
К правому борту были закреплены лёгкие рельсы, по которым и двигались кассеты — прямо к бомболюку.
— Вот гляди, — сказал Игорь, приседая у колонки рядом с бомбовым люком. В верхней части стойки была подвешена рамка с делениями и двумя стрелками. — Все наблюдения вот через этот визир и деление в рамке. Следишь за ветром, вон — ветрочёт. Прикидываешь примерно прицел, ставишь пятнадцать делений… Норма — тринадцать, но, если по ветру идём, можно больше. Продвигаешь кассету над люком и держишь в руках верёвочку. Вот подходит стрелка прицела, дёргаешь — бомба пошла…
Степан слушал объяснения и только кивал: понимаю, мол.
А в голове звенела пустота. Уж слишком быстро всё произошло. Только-только сел — и сразу взлёт!
— От винта!
Моторы заработали один за другим, наполняя гондолу гулом и дрожанием.
— Степан!
— Иду!
Котов застыл около пилотского стула, занятого Томиным, и неотрывно следил за индикатором скорости «Саф» и за счётчиками оборотов двигателей.
«Александр Невский» тронулся с места и начал разбег.
Скорость постепенно возрастала. Восемьдесят пять вёрст в час…
Сто вёрст… Сто десять… Отрыв!
— Машина хорошая, — громко говорит Томин, слегка поворачивая голову к Степану, — слушается, как ребёнок! Ежели не захочешь, «гафов» не сделаешь! При повороте крен надо давать очень слабый и ворочать больше ногами, я имею в виду — рулём поворотов. Прибавляешь газу — корабль сам лезет вверх. Сбавляешь — снижается!