Надо сказать, мирные обыватели столь жёсткий ответ «красному террору» лишь приветствовали — в Ростове стало намного спокойнее жить.
Уже мало кто опасался выпускать детей на улицу, а ночью город не замирал в страхе, слыша выстрелы и крики.
Когда опускалась тьма, по брусчатке и булыжнику только сапоги патрульных грюкали, городовые маячили да чёрными тенями сновали «моторы» — автомобили жандармского ведомства.
Ростово-Нахичеванскому комитету РКП(б), проще говоря Донкому, ушедшему в подполье, приходилось туго.
Лишь связные Донкома — Этель Борко да Варя Литвиненко проживали по прежним адресам.
Молоденькая Этель, которой ещё и двадцати двух не исполнилось, снимала комнату на Воронцовской, деля её с подругой Машей Малинской.
А вот председатель комитета Егор Мурлычёв третий месяц не показывался дома, скрывался.
Прятались его подручные — слесарь Андрей Васильев-Шмидт и типографский наборщик Абрам Муравин, Григорий и Николай Спирины. Пряталась секретарь Донкома Ревекка Гордон.
Правда, мандат Котова, подписанный самим Троцким, послужил своего рода пропуском — как же не довериться посланцу Кремля?!
И вот Степан торопливо шагал Береговой улицей, что тянулась параллельно Дону.
А вот и тот самый дом… Луна высветила высокую крышу, выбелила пару колонн, поддерживавших массивный навес над крыльцом.
Жилище явно не бедняка, ну да большевикам многие сочувствуют.
Тщательно проверившись, Котов прошмыгнул за калитку.
Собак тут не держали, а вот сторож имелся — сбоку от крыльца разгорелся огонёк папиросы.
— Я это, — негромко сказал Степан.
— Привет, Стёпка! — послышался голос из темноты. — Проходи.
Котов кивнул, по голосу узнавая Абрама.
В сенях было холодно, зато за порогом его сразу охватило тепло.
Около стола, на котором горела лампа-пятилинейка, стоял в напряжённой позе Мурлычёв, крепко сбитый мужик среднего возраста, среднего роста, средних способностей.
— Здорово же, Котов, — сказал он облегчённо, откладывая наган.
— Здорово, — буркнул Степан. — Дело есть.
В этот момент в комнату заглянула Этель — хорошенькая, хоть и наивная девушка, с восторгом принявшая революцию, бросившая Донской университет и с головою ушедшая в политику.
Впрочем, в смелости ей не откажешь — Борко добыла немало оружия и боеприпасов для Донкома, а такой-то товар на базаре не купишь.
— Привет, Стёп! — прозвенела Этель.
— Привет, — улыбнулся Котов.
— Выкладывай же, — велел Мурлычёв.
И Степан выложил — о своих подозрениях, о подкопе, о «ростовском сейфе».
Егор сразу заинтересовался.
— Так-так-так… — проговорил он. — Сейфы же ихние — это нам ни к чему, а вот место… Значит, говоришь, под Николаевским переулком проходит?
— Ну да.
— Самое то! Мы тут… того…
— Товарищ Мурлычёв задумал Корнилова кокнуть! — радостно воскликнула Этель.
— Правда? — вежливо удивился Котов.
— Ну да! Помнишь же, ты ещё про своего беляка рассказывал? Оказалось-то, что ему сам Владимир Ильич поручал Корнилова… того. Ну и вот. А мы тут с товарищами подумали, да и решили — ничего же, что предатель проник в наши ряды! Задание Ленина мы всё равно выполним же! Смотри — послезавтра Рождество же. Ты, думаю, правильно всё понял — грабители же примутся потрошить банк в праздники, когда там никого нет. Ну их-то мы уберём… Шагов на пять отступим от конца туннеля и насыплем земли, чтобы пробка была же. И у входа тоже пробку организуем.
А посерёдке уложим динамит! У нас его много же, десятки пудов. Понял? Подзорвём Корнилова к такой-то матери!
— И ты полагаешь, что он проследует по Казанской?
— Так в том-то и дело! Ещё как проследует! Он же по ей кажный божий день мотается же, так ему ближе, ежели в штаб или в церковь. Организуем запалы, короче, ну а саму «адскую машинку» надо же будет на чердаке магазина Шарфа установить. Кто-нибудь из вас будет же стоять на Казанской, увидит же, что по Николаевскому генерал едет, и подаст знак. Я кручу… Первым завсегда броневик проезжает, я его пропускаю. Следом движется «Руссо-Балт» Корнилова… Только-только он наезжает на то самое место, как я включаю машинку — и падаю на пол. Мотор наезжает и — бабах! Ни мотора, ни Корнилова! — Выпустив жар, Мурлычёв закончил деловитым тоном: — Приступим завтра же, в ночь на Рождество.
Степан приблизился к аптекарскому магазину и осмотрелся.
Всё как всегда. Как тогда…
Только все огни в банке погашены. Сочельник.
В церквах поют, все по домам сидят, а он тут, как дурак…
Говорят, в ночь на Рождество нечистая сила особенно разгуляться может…
«Что за мысли, боец Котов?» — одёрнул себя Степан.
— Вроде всё тихо же, — шепнул за спиною Мурлычёв.
— Вроде…
— Слышь, а войдём-то мы как? Они же дверь изнутри заперли же?
— С той стороны на двери засов. С виду крепкий, только я все винты выкрутил, да и посрезал. Хороший рывок — и дверь нараспашку.
— Молодец же!
— А то…
С Казанской подошли молчаливые братья Спирины.
— Оружие у всех же?
— У всех.
— Входим же!
Котов ухватился за ручку двери, потянул — заперто, и рванул на себя. Тяжёлый засов, державшийся на обрубках винтов, вывалился, но не загремел, а упал на рыхлую землю, натасканную неведомыми «медвежатниками» под самый порог. Тем лучше.
«Лучше же!» — усмехнулся Котов.
По одному они вошли в тускло освещённый коридорчик, и до них сразу донеслись звуки тяжёлой воровской «работы» — дико визжали свёрла, шипел автоген, гулко раздавались удары молота. Впрочем, все эти звуки доносились глухо, слабея в узости туннеля.
Степан, сделав знак товарищам, осторожно выглянул в подвал.
Там находился всего один человек — молодой, чернявый, в одних рваных штанах. Запорошенный серой пылью, он сидел, сутулясь, прямо на дощатом настиле и курил нервными затяжками.
— Пся крев… Владек! — послышался зов из подкопа.
Чернявый вздохнул, отбрасывая окурок, и встал, бормоча:
— О, матка бозка Ченстоховска!
Со стоном выгибая спину, он направился к подкопу и тут увидел нежданных гостей.
Сообразить и закричать Владек просто не успел — финский нож, метко пущенный Колей Спириным, вошёл ему в шею, перерубая горло.
Владек заклекотал и рухнул на колени. Затрепетал всем телом, мягко повалился навзничь.
Из туннеля донеслось близкое дыхание, показался человек, вытаскивавший волокушу из рогожи, гружённую кусками отбитого бетона.
Тягальщика уже ждали — рукоятка мурлычёвского нагана обрушилась на его запорошенную голову. Упал как подкошенный.
— Дальше я сам, — тихонько сказал Котов, скидывая полушубок и всё прочее, оставаясь в одних штанах.
Освободив рогожу от бетонного лома, Степан взял её так, чтобы прикрывать свой излюбленный маузер, и сунулся в туннель.
В подвале голому было зябко, зато в подкопе — не продохнуть. Надышали.
Под дном хранилища трудились двое, оба мокрые от пота.
Пыль, садясь на потные тела, засыхала корочкой.
Бетон был сбит на большой площади, как бы не в квадратную сажень, и теперь между грабителями и их вожделенной добычей оставалось всего полдюйма, но эти полдюйма составляли прочную сталь, выложенную здесь немецкой фирмой «Арнгейм».
В дело пошли фрезы. Пуская снопы искр, инструмент вгрызался в металл, завершая четвёртую сторону пропила.
Котов заслонил собой свет лампы, и тот из грабителей, что напрягался, удерживая электропилу, оглянулся, сказав что-то по-польски.
В запарке он не удивился чистому лицу Степана и лишь мгновением позже до поляка дошло — чужой.
Он резко швырнул в Котова свой инструмент, Степан увернулся, нажимая на курок, а в следующее мгновение потолок прорвало — вырезанный кусок металла со звоном «отворился», будто дверца, держась на честном слове, и в образовавшееся отверстие посыпались увесистые бильярдные шары, выточенные из слоновой кости, — «медвежатники» вырезали низ кассы фабриканта бильярдных столов Гоца.
Котов промахнулся, а вот шары простучали по головам поляков очень даже вовремя.
Два выстрела из маузера поставили точку в попытке ограбления.[77]
Вернувшись в подвал, Степан кивнул Мурлычёву — всё, дескать, в порядке — и отёр пот с лица.
Безразлично глянув на бледного, грязного тягальщика, он вопросительно посмотрел на Егора.
— Белополяки! — презрительно сказал тот. — Воровали для своего Пилсудского. Что будем с этим делать?
— А что с ним ещё делать? — пожал плечами Котов, поднимая маузер.
— Не-ет! Не надо! — заверещал поляк, мигом переходя на русский, но грохот выстрела перекрыл его крик.
— Готов, — сказал Григорий Спирин. — Начали?
— Начали! — выдохнул Мурлычёв.
Всю ночь они таскали землю обратно в туннель, создавая пробки — чтобы взрыв всю свою чудовищную силу направил вверх — и таская ящики с динамитом.
Провода от запалов пучком выходили из притоптанной земли и тянулись вверх — по трубе на чердак аптекарского магазина.
Утром на Рождество всё было готово к покушению.
Рождество началось, как на открытке, — с пушистого снега.
Стоял мягкий морозец, по домам остывали пироги да блины, а на Большой Садовой прошёл военный парад.
Котов мрачно усмехнулся: дома у него нет, и кутьёй угощать некому.
И он не девка, чтобы махать из толпы марширующим батальонам. Остаётся только мёрзнуть и злиться неизвестно на кого и за что.
— За то, что дурак, — пробормотал Степан и сжал губы.
Сам он стоял на углу Казанской, неподалёку от банка. Напротив расположился Колька Спирин.
Котов глянул на чердачное окно аптекарского магазина — там мелькнуло светлым — Мурлычёв на месте.
Степан покосился на булыжник, которым был выложен Николаевский переулок.
Снег местами сошёл, утоптанный пешими, наезженный колёсами телег и моторов.
Удивительно, но прохожих не было — ни одного.
Переулок будто вымер. Или рано ещё? Да где ж рано…