— А не пора ли подкрепиться? Как мыслите? Кхым-кхум…
— Можно… — отозвался Кирилл. — А что, есть чем?
— Да так, завалялось кое-што…
Навернув сальца с ситным хлебом, Авинов ощутил сытость.
Тут же накатила и лень с дремотой.
Вспомнилась Даша. Любовница, красавица, жена законная.
Кирилл вздохнул. Полгода её не видел.
Не целовал, не миловал, не касался. Даже письмеца не получал. Агенту, заброшенному в тыл врага, почта полагается, но известного толка — шифровки…
Вот только нежность не зашифруешь и морзянкой не передашь.
Соскучился он? Не то слово.
Весь смысл не в том даже, что с ним рядом нет женщины, а в ином — он вдали от родного ему человека, разлучённый и одинокий.
Бывало, так застынешь душой, что мертвеешь, а отогреться не получается — прижаться не к кому.
Так чтобы стиснуть руками любимую, тёплую, ласковую, закрыть глаза и просто побыть вместе, чувствуя, как рядом, совсем близко, бьётся второе сердце. И — никак…
Когда ж она кончится, заваруха эта? Нет ответа…
Запахнув как следует полушубок, Кирилл поворочался, да и уснул под стук колёс, под людской говор.
Тамбов проехали на следующий день, а ближе к вечеру снаружи донёсся мощный гудок, больше похожий на рёв хищного зверя. Авинов метнулся к окну, протёр рукавицей прозрачный кругляшок — и обмер.
Их пассажирский состав как раз заворачивал, описывая широкую дугу, и закатное солнце эффектно высвечивало догонявший бронепоезд.
Длинный блиндированный эшелон с торчащими жерлами орудий крупного калибра…
— «Предреввоенсовета»! — охнул Кирилл. — Кузьмич, это Троцкого поезд!
— Беда!
В это время бронепаровоз требовательно заревел, а в следующую секунду выпалили две морские пушки Канэ.
Грохот ударил в окна с дребезгом, и тут же насыпь впереди «мирного» паровоза вздулась, поднялась горбом, выбрасывая дым и комья мёрзлого грунта.
Второй снаряд угодил по путям — в стороны полетели шпалы, гравий, а правая рельса, с корнем вырывая колышки, загнулась чудовищной заусеницей.
Машинист дёрнул за стоп-кран, так что снопы искр брызнули из-под колёс.
— Держись!
Вагоны тряхнуло, сбрасывая людей с полок, валя сидящих, а тех, кто стоял, бросая на стенки.
— Уходим, Кузьмич!
— Ядрёна-зелёна! Ясное дело…
Кирилл даже не пытался пробиться к выходу сквозь визжащую, кричащую и стонущую кучу-малу, образовавшуюся в проходе. Разбившиеся или уцелевшие, пассажиры вопили одинаково громко, мечась и создавая опасную сутолоку.
В это время личный бронепоезд Троцкого «притормозил», то есть ткнулся своими передними платформами в последний вагон состава «Москва — Борисоглебск».
— Т-твою мать!
Авинов подтянулся на руках и с размаху ударил ногами, вышибая боковое окно.
Подхватив чей-то фанерный чемодан, он быстро очистил проём от торчащих осколков.
— Ты чего творишь? — заорал краснолицый хозяин чемодана.
Кирилл швырнул ему чемодан в руки.
— Это бронепоезд Троцкого! — заорал он. — Хочешь нарваться на его матросню? Давай! Эти живо тебя в расход пустят!
Слова его вызвали новую волну паники, люди стали ломиться во все щели, а Авинов под шумок выбрался из вагона.
Спрыгнул в снег, проваливаясь по колено, и помог спуститься Исаеву.
— Ходу!
От бронепоезда уже бежали матросы в чёрных кожаных одеждах — личная гвардия наркомвоена.
За железнодорожной насыпью чернел лесок, до него было шагов десять по глубокому снегу.
Потом стало получше, наст держал.
Пассажиры валили из вагонов прочь, мужицкий мат и бабий вой разносились далеко, перебивая даже пыхтение паровозов.
Едва Кирилл скрылся за деревьями, как раздались первые выстрелы. Палили в воздух, доводя панику до крайности.
Люди разбегались в разные стороны, волоча свой багаж, теряя с таким трудом нажитое.
Ни к селу ни к городу бухнула пушка, фугас поднял посреди зимнего поля столб дыма, снега и земли.
— Твою-то мать… — натужно кряхтел Исаев, продираясь через подлесок. — Догнал-таки! Врёшь, не возьмёшь…
— Гляди, — тревожно сказал Авинов, показывая на блиндированный поезд, — вроде грузовики спускают. И лыжников!
Кузьмич остановился и задумчиво сплюнул.
— Эвона как… Грузовики далеко не уйдут — завязнут в снегу. А вот лыжники… Беда!
Маленькие фигурки в шинелях и будёновках, с винтовками за плечами шустро двигали лыжными палками, скользя друг за другом цепочками.
Сделав два больших шага, Исаев снова замер.
— Я што думаю, ваш-сок-родь… Так-то мы далеко не уйдём! Лыжи надобны!
— Так где ж их взять?
— А вона сами к нам едуть!
В лесу лыжники разбежались, начали прочёсывать заросли, крутясь между деревьев.
Кузьмич застыл, прижимаясь к стволу здоровенного дуба, потом наклонился, медленно потянул из валенка засапожный нож.
Авинов, жавшийся к стволу рядом с ординарцем, выглянул и снова прижался затылком к ребристой коре.
Красноармеец был совсем рядом.
Курсант-кремлёвец раскраснелся, торя лыжню, его увлекало само движение, сама гонка по лёгкому морозцу.
Лыжи так и шуршали, подминая хрупкий наст.
Ухватившись поудобнее за нож, Исаев резко повернулся навстречу лыжнику, со всего размаху всаживая тому лезвие под сердце. Курсант словно споткнулся на всём ходу, стал падать, а Кузьмич поспешно ловил его, а то, чего доброго, палку сломает или вовсе лыжу.
— Завалил! — выдохнул он, укладывая курсанта под дубом.
Стынущая кровь впитывалась, и взрытый снег розовел.
Исаев быстренько снял лыжи с мертвяка и встал на них сам.
— Кузьмич, — сказал Кирилл с лёгким раздражением, — может, и мне разрешишь повоевать?
— За вас, ваше высокоблагородие, уж больно цену высокую дают, — строго проговорил ординарец, — беречь вас надо! А я — старый охотник, бывало что и с тигром справлялся. Щас-то, конечно, полосатого мне не одолеть, но уж краснюк старому чалдону[31] не ровня! Я скоро…
Так и уехал, даже палок не взял. Авинов насупился было, да скоро ему в голову пришло, что не следует вести себя подобно дитяте. Старик прав, за ним опыт, а ты и на лыжах-то стоишь еле-еле, дай бог не упасть. Успеешь ещё спину прикрыть старому.
Хм… Старый… Ага… Вот тоже вопрос: как к Исаеву обращаться? Он-то, по привычке, с ним на «ты», как и подобает однополчанам, а Кузьмич всё выкает.
И что делать? Тоже к Исаеву на «вы»? Обидится, старый хрыч…
У него ж это святое — и выканье, и «ваш-сок-родь».
Привязка такая к временам имперским, когда «за царя, за батюшку, за веру!», к тогдашнему порядку и благообразию.
Кирилл усмехнулся: господи, чем только его голова забита!
Тут смерть рядом ходит, Троцкий лютует, а его манеры занимают…
Похрустывание снежка озвучило явление Исаева.
Покряхтывая, Елизар Кузьмич выехал из-за дерева, волоча под мышкой ещё пару лыж, палки он нёс в другой руке.
За спиной у него висела винтовка.
— Пожалте, ваш-сок-родь! — сказал он не без гордости.
— И что бы я без тебя делал… — ворчливо сказал Авинов, лишь бы польстить.
— Дык, ёлы-палы… — хмыкнул ординарец. — Служба!
Кирилл быстренько экипировался, и, вдвоём с Кузьмичом, они рванули лесом, забирая к югу.
То слева, то справа раздавались командные голоса, слышалась ругань.
Иногда между деревьями мелькали силуэты курсантов, но на беглецов никто не обращал внимания — в сумерках их принимали за своих. На лыжах? Стало быть, наш!
Вдалеке засвистел паровоз, хлопнул одинокий выстрел, ещё один.
И тишина…
Даже курсантов не стало слышно. Отдалились, наверное.
Закатное солнце протягивало длинные тени, пряча лыжню в их чересполосице.
Авинов быстро согрелся и малость освоился с лыжами, хотя надевал их в последний раз в детстве.
По всему получалось, что бронепоезд догнал их почти у конечной станции — маленького полустанка на подступах к Борисоглебску.
А дальше составы просто не ходили, дальше пролегала линия фронта.
— Кажись, вышли к полустанку, — сказал Кузьмич. — Обойдём?
— А зачем? — спросил Кирилл, шмыгая носом. — Троцкий тут если и объявится, то лишь завтра, когда починят пути и поймут, что нас среди задержанных нету.
— Или когда трупы обнаружат…
— Ну их ещё найти надо. Вперёд!
За полустанком стояли в ряд деревянные бараки, там кучковались бойцы 1-й Революционной армии.
Сразу было видно, что слухи о близости Предреввоенсовета до них ещё не дошли, а такое понятие, как надёжная связь, не сочеталось со всеобщим развалом и разрухой.
Даже недалёкие взрывы никак не повлияли на житие красноармейцев.
У самых путей находилась столовая и агитпункт, на стену которого была наклеена газета «Правда» недельной давности, а за путями располагался военно-контрольный пункт.
У его дверей маячил красноармеец с винтовкой. Авинов направился туда.
Часовой встрепенулся было, но, встретившись взглядом с Кириллом, отступил, давая пройти. Исаев остался снаружи, «лыжи стеречь».
Начальство обнаружилось внутри.
Это был седоватый, моложавый человек лет пятидесяти, в галифе, в сапогах, начищенных до блеска, и почему-то в рубахе с вышивкой у ворота.
Лицо его было распаренным — видать по всему, чай дул.
Завидев вошедшего, начальник привстал, даже брови насупил.
— Кто такой? — спросил.
— Комиссар Юрковский, — небрежно ответил Кирилл, после чего ткнул начальнику под нос мандат с подписью Ленина.
Тот мигом вспотел, вытянулся «по-старорежимному» во фрунт[32] и отрапортовал с явным малороссийским акцентом:
— Начальник ВКП Черноус! Боремся со шпионством, товарищ комиссар!
— Молодцы, — кивнул Авинов. — Вот что, товарищ Черноус, нас двое, и мы на ответственном задании, требующем соблюдения секретности…
— Понял, — перебил его начальник ВКП и снова вытянулся: — Виноват, товарищ комиссар!