Любек встретил гостей мерзким моросящим дождем, низкие облака цеплялись за крыши домов, укутывали шпиль ратуши серым маревом. Таможенный чиновник взял список привезенных товаров и без досмотра покинул судно. Оно и понятно, кому придет в голову устраивать проверку, господин Норманн фон Рус не только обладатель малой печати Ганзы, ему благоволит сам ганзамистр Конрад фон Аттендорн.
– С благополучным прибытием, Андрей Федорович! – В каюту с почтительным поклоном вошел Мовчан.
– Спасибо, Иван Прокопьевич! Веди в трактир к Тюлюпе, соскучился по нормальной еде, там и поговорим.
– Не получится, я карету подогнал, едем сразу в дом, тебе надо переодеться в парадные одежды.
– К чему спешка? Корабль мог задержаться не на один день.
– Епископ требует тебя к себе незамедлительно, хочет переговорить до встречи с правителями Ганзы.
– Разве они не в одну дудку дуют? – удивился Норманн.
– Дудка-то одна, только каждый норовит свой пляс сыграть.
– Ну вот, снова местные разборки на мою голову!
– Не совсем так, – возразил Мовчан, – епископ предложит тебе построить на Итиле католические церкви.
– Кто сказал?
– Секретарь епископата давно у меня в друзьях, сразу по приезде одарил его отрезом сукна.
– Ловок ты в делах, хвалю! – одобрил Андрей. – Одно непонятно, почему спешка.
– Опасаются, как бы ты сразу в ганзарат не заявился.
– Размечтались! – ухмыльнулся Норманн. – Это я им нужен, а не они мне! Говоришь, кирхи им на Итиле понадобились?
– Ну да. Фон Аттендорн с фон Аленом и Хинрихом Плесковым должны были заранее узнать, каково твое решение.
– Ах вон оно что! Господа правители разработали для меня несколько вариантов проявления добродушия и любви!
– Ганзарат не так уж и щедр, они одобрили расходы на три сотни латной конницы, три сотни латной пехоты, три сотни копейщиков и три сотни лучников.
– Секретаря ганзамистра тоже приручил? – поинтересовался Андрей.
– Продажная душа, он все секреты выкладывает за ежедневный бесплатный обед у Тюлюпы.
– Ты поосторожней, здесь соглядатаев много.
– Знамо дело! – отмахнулся Мовчан. – Секретарь обедает в отдельном кабинете, а соглядатаев кормим в общей зале.
– Спасибо за предупреждение, Иван Прокопьевич, – понимающе кивнул Андрей, – придется огорчить и епископа, и ганзарат.
– Неужто откажешься от выгодного дела?
– Зачем! Я их как липку обдеру! – засмеялся Норманн.
Предстоящая встреча с епископом фон Юнингеном открывала новые возможности, которые могли дать поволжской авантюре реальную жизнь. Что касается религии, Норманну были одинаково безразличны все конфессии, но кое о чем в их взаимоотношениях он уже знал благодаря Максиму. Все началось с крестоносцев, которые захватили и разграбили Константинополь. Они вывезли в Венецию все святыни и реликвии, после чего греческая церковь люто возненавидела всех католиков. Аналогичная картина наблюдалась с мусульманами, которых рыцари попытались насильственно окрестить. В свою очередь римская церковь снисходительно относилась к православию, а мусульман приравнивала к язычникам. Нижнее Поволжье никогда не считалось русскими землями, так что никаких препятствий для строительства кирх не было и не могло быть. Строительство крепости как будущего центра международной торговли по логике требовало возведения как православного храма, так и мечети. Через шестьдесят лет великий Тамерлан устанет от бесконечного предательства всяких тохтамышей и начнет поход по уничтожению язычников. Ради денег и власти ханы кочевников готовы были принять ислам с показной готовностью, но никто из них даже не собирался соблюдать требования Корана, и в конечном результате незадачливые ханы лишались головы. Максим уверял, что великий полководец не тронет христианский город, а мечеть в городской черте послужит дополнительной гарантией безопасности.
Пока слуги распаковывали багаж и готовили парадные одежды, Норманн спустился вниз и помылся в импровизированной ванной, которая так и стояла на прежнем месте. Затем последовала получасовая процедура облачения в шелк и бархат, завершившаяся надеванием на шею тяжелой золотой цепи, нанизыванием на пальцы десятка громоздких перстней и навешиванием вычурной перевязи для парадного меча. Каноны католической церкви позволяли входить в храм с оружием.
– Прошу меня простить, дорогой герцог, но обстоятельства вынуждают спешить! – лучезарно улыбаясь, заговорил епископ.
В ответ Норманн перекрестился, упал на колени и произнес на латыни:
– In nomine Patris, et Filii, et Spiritus Sancti. Amen[3].
От неожиданности фон Юнинген впал в ступор и не сразу сообразил, что он должен благословить стоящего на коленях человека. Затянувшуюся паузу прервал находившийся рядом помощник, который ощутимо пнул епископа локтем.
– Gloria Patri[4]. – Неожиданно запел епископ, чем окончательно смутил свое окружение.
Ситуацию спас пастор кирхи Святой Катерины, который решительно выступил вперед и благословил Норманна. Несмотря на досадную заминку, священники восприняли поступок гостя как многообещающий знак в предстоящих переговорах. Последовавшее знакомство проходило в обстановке искреннего радушия, с наложением крестного знамени, объятиями и поцелуями.
– Прошу в мой кабинет! – как бы подводя черту под церемонией знакомства, пригласил епископ.
Норманн попытался изобразить смирение и пройти последним, но пасторы дружелюбно подтолкнули его в спину, и он пошел следом за хозяином. Убранство кабинета оказалось обыденно-традиционным, стены были завешаны бордовыми бархатными портьерами, громоздкая мебель удивляла многочисленными замками, некоторые дверцы и ящички имели дополнительные навесные запоры. Рядом с креслами и лавками стояли маленькие столики, на которых возвышались стопки подушек. Но первыми бросились в глаза маленькие жаровни с тлеющими углями, которые были расставлены вокруг хозяйского стола и рядом с дубовыми креслами. Норманн поморщился, втянул носом витающую в помещении копоть и обратился к епископу:
– Позвольте мне вручить вам этот маленький, но драгоценный подарок, – и протянул берестяной туесок.
Фон Юнинген открыл коробочку и ахнул, дружный возглас восхищения эхом подхватили остальные священники. Перед их взором предстал маленький ангелочек – головка в золотых кудряшках, за спиной золотые крылышки, а в руках золотая труба. Пока священники млели над фаянсовой безделицей, Норманн выбрал для себя самое удобное кресло и протянул ноги поближе к жаровне. Помещение нельзя было назвать холодным, но привычного для русских домов тепла здесь не ощущалось. Тем временем служители церкви немного пошептались, затем хором спели «Ave Maria»[5]. К завершающему куплету в кабинет вернулся секретарь, и через минуту Норманну торжественно вручили перевитый золотым шнурочком свиток. Текст ошарашил своей нелогичностью: «За искреннее рвение в делах веры нашей, а так же за щедрые пожертвования на благо церкви, предъявитель сего, герцог Норманн фон Рус, получает индульгенцию за грехи вольные и невольные». Но самое главное, внизу стояла подпись и печать самого Климента VI! По всей видимости, подобные свитки были заготовлены заранее, секретарю епископа оставалось только вписать имя «правильного» человека, а слова «щедрые пожертвования» изначально подразумевали розничную продажу индульгенций.
Постепенно оживление, вызванное подношением миленького ангелочка и последующим вручением индульгенции, сошло на нет. Священники деловито заняли свои места, в кабинете воцарилась тишина, которая обычно предшествует началу делового разговора. Епископ с минуту передвигал на своем столе письменные принадлежности, затем поставил перед собой подсвечник и, прокашлявшись, произнес:
– Господин герцог, нам стало известно о вашей готовности к новому походу в тартарские земли.
– На самом деле о готовности говорить преждевременно, – скромно ответил Норманн. – Я всего лишь отправил письмо своему другу атабеку Атсиз Тутушу.
– Книга с повествованием о ваших подвигах легла на стол Климента VI, ваши деяния получили весьма лестную оценку.
Норманн поклонился:
– Я по мере своих сил стремлюсь к торжеству справедливости.
– Церковь готова помочь в столь нелегком деле, но для этого на завоеванных землях необходимо построить храмы.
– Спасибо за поддержку, только я сомневаюсь в реальной пользе от нескольких кирх.
– Вы не верите в миссионерство? – Епископ даже привстал от столь кощунственного заявления.
– Кочевники слишком примитивны для осознания силы нашей веры, – кратко ответил Андрей.
– Почему вы так решили?
– Храмы Христа стоят на их землях уже несколько столетий. А каков результат? Дикари как были язычниками, так ими и остались.
– Доминиканцы слишком любят золото и не занимаются миссионерством! – с пафосом воскликнул епископ.
– Вашего монаха в лучшем случае выгонят из стойбища, в худшем его отравит местный шаман.
– Мы построим храмы небывалой красоты, они поразят дикарей в самое сердце! – пообещал епископ.
– Насколько я знаю, – Норманну не хотелось вступать на скользкую дорожку религиозной дискуссии, – кочевники избегают городских стен.
– А как же торговля? Это основа общения между людьми.
– Тартары торгуют за пределами города, они садятся на землю в сотне шагов от ворот и раскладывают перед собой свои нехитрые товары.
Норманн мог бы добавить, что монголы находятся на очень низкой ступени общественного развития. История цивилизации давно доказала, что потребность в религии может возникнуть только у оседлых народов, пастухам и их женам достаточно пьяного шамана. Греческие церкви были построены от Крыма до Астрахани задолго до крещения Руси, а христианство приняли только армяне и грузины. Ни половцы, ни монголы априори не интересовались религией земледельцев и горожан. В качестве примера можно было взять колонизацию Америки. Народы центра и Южного континента приняли христианство, и вскоре образовался новый этнос под названием «латиноамериканцы». В то же время кочевники Севера переняли от европейцев только методы ведения войны и как следствие были уничтожены.