На что получил закономерный ответ в воздух:
— Есть медицинская теория, по которой одним из признаков серьезного психического расстройства является наделение выверта собственного подсознания человеческими чертами и попытки общения с ним. Так, например, известный американский преступник Билли Миллиган…
— Леонид Семенович! Ну что вы начинаете? Помогли бы хоть раз по-человечески!
— Воўк не палюе, там, дзе жыве! — внезапно по-белорусски выдал Каневский, воздев палец к потолку «рафика».
Микроавтобус тряхнуло особенно сильно, мою башку подбросило на спинке сидения так резко, что я клацнул зубами и прикусил язык.
— Ыть! — только и сказал я, приходя в себя в атмосфере джазовой музыки и хриплого гроулинга солиста.
Водитель курил в полуоткрытое окно, и косился на меня подозрительно. Кажется, объем ваты в его ушах значительно увеличился.
— Это часто с вами? — спросил он чрезвычайно громко.
— Что — часто? С-с-с-с… — язык, честно говоря, побаливал.
— А?! Во сне, говорю, часто бормочете?
— Редко, — отрубил я. — Есть у кого-нибудь спиртное? Рот прополоскать, язык прикусил.
Мы проезжали Паричи, и местные жители шарахались в стороны, прочь с обочин, напуганные вокальными трелями и руладами джазмэна, стонами саксофона и ревом тромбона.
Честно говоря, выбравшись из «рафика» у Дубровицкого городского дома культуры, я с облегчением выдохнул: обратно я поеду поездом! Играли джазисты слишком громко, пусть и небесталанно, и спиртного у них было чересчур много. Они что им, трубы свои протирают?
Сразу решил зайти в редакцию: поздороваться и договориться о совместной поездке на спиртзавод. Даня там явно найдет про что написать — рубрика «Люди труда» бездонна! А ехать в компании с ним, Стариковым и Анатольичем — это будет явно очень веселое мероприятие!
По знакомой дорожке за пару минут я дотопал до знакомого до боли здания и поднялся на ступеньки крыльца. Только я потянул за ручку, растягивая удерживающую дверь пружину, только шагнул внутрь, как Алёнушка из приемной сказала:
— Ах!
А Анатольич из коридора сказал:
— О Белозор! Будем называть вещи своими именами: ты очень кстати. Пойдем таскать макулатуру.
И мы пошли таскать макулатуру. Кипы бумаг из окна нам выбрасывали Стариков и Даня Шкловский, а мы грузили ее в «каблучок».
— И как тут обстановка? — уточнил я у Староконя.
— Дурдом! — откликнулся Анатольич. — Ариночка Петровночка с мужем развелась, Стариков наоборот— с Май расписался. Рубан с инфарктом в больнице лежит, вместо него вроде как в партком Драпезу из водоканала подтянуть собрались. Жопа полная! Светлова держит оборону — ее тоже хотели наверх утащить, но ей да пенсии два года, на кой хер оно ей надо?
— А ты?
— А я к жене вернулся, — усмехнулся Анатольич.
— А уходил?
— Два раза!
Это всё стоило переварить. Стариков и Май? Перемены в райкоме? Тут у них свои страсти и свои тайны мадридского двора, куда там фруктовой мафии и «пробегам» по Минску!
— А санаторий? Построили?
— Так Исаков же приезжал ленточку перерезать! Ввели в срок, представляешь? А на ПДО новый цех открыли, под какую-то модную мебель… Ми-ни-ма-ли-зм, говорят. Расхватывают чуть ли не с конвейера!
— А мебель делают на конвейере? — поднял бровь я.
— А? Ой, не занудствуй, Гера, а то медовухой без тебя определяться будем!
— И что, хорошая медовуха?
— Пьется — монотонно! — усмехнулся Анатольич, с кряхтеньем подставляя руки под очередной увесистый тюк с бумагой.
Из окон соседней хрущевки доносились ароматы жареной с луком картошки и маринованных помидорчиков. Их доносил гуляющий между домами свежий ветер, который сбивал с ветвей берез и ясеней последние листочки, заставляя их вальсировать и медленно опускаться на землю. На козырьке над подъездом сидела ворона и материлась в голос, поглядывая черными бусинками глаз на пробегающих мимо двух ледащих кабыздохов: оранжевых, кудлатых, с хитрыми мордами.
— Ма-а-анька, там твоя Беллочка опять с каким-то рыжим кобелем из дому сбежала! — раздался истошный вопль откуда-то сверху.
Ей-Богу, я подумал что это — про собак! Ан нет, из дома напротив послышалось:
— Это не кобель, это Савка из пятого подъезда, он стоматолог! — голос был куда как противный.
— А, ну если стоматолог — то и черт с ним! — громогласно возопили сверху.
Мы продолжили разгребаться с макулатурой, и когда «каблучок» был доверху забит бумагой, Анатольич вдруг взявшись за ручку водительской дверцы остановился:
— Ещё ж одна новость есть! Как раз по твоей части!
— Ну, ну?
— В посадке около новой больницы алкаши маньяка нахлобучили! — радостно поведал Староконь.
— Маньяка? — удивился я.
Вот какое у человека мнение обо мне сложилось. Алкаши, маньяки, нахлобучка — всё это моя тема, оказывается…
— Ну, трясунца! Он к беременным, что с женской консультации на остановку шли, с мудями своими подкатывал — уже больше месяца. А мужики там каждый день заседали со спиртными напитками, в халабуде своей, фанерной, под соснами. Ну и выследили его, и нахлобучили!
— В каком смысле — нахлобучили? — мое удивление нарастало.
— Ну, отпинали ногами и в милицию притащили. Короче, я поехал на пункт макулатуру сдавать, ты кофе попей, этих оглоедов собери в кучку — и погоним на Золтанов! Ага?
— Ага! — кивнул я.
Как же я скучал по Дубровице! Черт возьми, это ведь очень по-белорусски: алкаши, которые бухали в хибаре под деревом выследили и «нахлобучили» маньяка. Даже в двадцать первом веке такое случалось: в один минский торговый центр приперся как-то «колумбайнер» с бензопилой и топором, мечтая устроить знатную резню. Он даже поранил там кого-то, но потом мужики скинули ему на башку мусорку, и… И всё. Это конец истории.
Интересно, если бы Терминатор материализовался на Полесье, а не в Америке — его бы сдали на металлолом или приспособили бы обгонять бульбу?
Спустя час я уже выпил всё кофе, что было в редакции, съел все бутерброды и посидел во всех кабинетах. Бабоньки вздыхали, мужики похихикивали. Светлова предложила вернуться, а я сказал, что подумаю: и это не было пустыми словами. Чувство, что «я чужой на этом празднике жизни» жутко обострилось в Москве, и засело где-то на уровне спинного мозга, когда я вернулся в Минск. Большие города дают свободу? Наверное… Как пели классики: «такая свобода скрипит на зубах». Но уговорить Тасю сейчас бросить Раубичи и переехать в Дубровицу? Ради собственного комфортного мироощущения? Эгоизм чистой воды… Потерплю я чужой праздник, не впервой.
А вот на Золтановском спиртзаводе праздник был свой собственный: они теперь производили сорта спирта самого высокого качества, применяя новое и модернизированное оборудование. И вместо картошки теперь в качестве сырья использовали зерно. А еще — предприятие перешло на хозрасчет, и теперь имело право отчасти распоряжаться своими сверхдоходами…
Народ тут работал весёлый, даже слишком. При этом — абсолютно трезвый! Это на спиртзаводе-то! Местные «жэншчыны и мужчыншчыны», одетые в аккуратные синие спецовки постоянно хихикали, подтрунивали друг над другом и над начальством. Не переходя при этом определенных границ.
Директор спиртзавода с веселой фамилией Михалыч встречал нас у проходной:
— Так-так-так, целая делегация! «Фоторепортеры налетели, и слепят, и с толку сбить хотят?» Это наша любимая газета дубровчан — «Маяк», этих я знаю, — он кивнул на Шкловского и Старикова. А потом повернулся ко мне: — А вы из «Комсомолки» что ли? Вы же тоже раньше в Дубровице… Погодите! Вы — Белозор?
Я сделал несколько реверансов, а потом сказал:
— Грешен, имею честь являться Белозором. В бытность свою корреспондентом «Маяка» до вас не добрался, так вот, от «Комсомолки» приехал. Не томите: вы нам экскурсию проведете? Расскажете о производстве, о людях, о том, каким-таким чудесным образом к вам на работу городские едут и почему в Золтанове остаются…
— Так это! — удивился Михалыч. — Это я вам сразу скажу: мы зарплату даём и дома народу строим. До города — пятнадцать километров, заводской автобус ходит… Магазинов у нас аж четыре, речка Ведрич — вон какая красивая, природа, воздух — лепота! Почему не жить?
Вот вам пожалуйста: простой ответ на сложные вопросы. Как закрепить работников на селе? Дайте денег, дайте жилье, дайте транспорт. И к вам поедут… В общем экскурсия начиналась отлично. Помимо собственно спирта тут делали много всякого-разного: квасное сусло и кормовые дрожжи, например. Кислые и хлебные запахи витали вокруг нас, заставляя то морщиться, то мечтать о пенном прохладном напитке из большой стеклянной кружки.
Ребят забрала симпатичная кадровица — Татьяна, фигуристая и приятная в общении девушка, и повела их к тем самым людям труда, о которых мечтал Шкловский.
— Татьяна, вы ведь молодой специалист? Давайте мы про вас тоже напишем! — тут же распустил хвост Даня.
А Старикову распускать хвост было нельзя — он ведь женился недавно!
Я, впрочем, тоже не прогадал. Наш с Михалычем путь лежал через все производственные помещения, цехи и подразделения, среди причудливых переплетений труб, огромных оцинкованных резервуаров, лесенок, переходов, чанов, баков и черт знает чего еще. Я снимал, записывал на диктофон, слушал рассказ директора, впитывал окружающую действительноть — всё для меня было внове, необычно и удивительно…
Финальной точкой нашего маршрута стала лаборатория контроля качества, которой заведовала женщина куда более интересная: Владлена Арнольдовна Эмирханова, ни больше, ни меньше! Годиков ей было эдак пятьдесят, но выглядела она цветущей и жизнерадостной: короткое каре, очень даже видимая талия, аккуратный белый халат, умеренный элегантный макияж — завлаб вполне могла дать фору молодым! Лаборатория тоже была на уровне: местные ей прям гордились, всё до последней скляночки сверкало и сияло чистотой. Ну да, пресса приехала. Но настоящий, матёрый бардак никакой спешной уборкой не скрыть!