По пути Эрик купил бутылку шампанского, любимые конфеты матери – птичье молоко и зашел в старый подъезд. В нем пахло детством, его детством, которое с уходом матери стало совсем призрачным.
– Прости, мам, я бесчувственный чурбан, который постоянно забывал тебе позвонить, – сказал он, войдя в пустую прихожую, где она обычно встречала, почувствовав его еще до звонка в дверь.
В доме было тихо и пыльно, за стенкой слышалось, как уже отмечают праздник соседи, а во дворе нетерпеливые пацаны запускали петарды. Наверное, он бы так и сидел еще долго, пытаясь договориться сам с собой, оправдать себя неблагодарного, но тут в дверь позвонили.
На пороге стояла Алька.
– Привет, ботан! Это хорошо, что ты пришел. – Она по-деловому прошагала в квартиру. – Будем вместе отмечать, мне тоже не с кем, с очередным придурком поругалась буквально с утра. Где у вас половая тряпка? – кричала она уже из кухни. – И швабра!
– Зачем? – спросил Эрик. Он только сейчас осознал, что даже не разделся, а так и был в пальто и туфлях.
– Ну, знаешь, примету никто не отменял, – напомнила Алька. – Как ты новый год встретишь, так его и проведешь. А у тебя тут пылища жуть! Все, тряпку я нашла, а ты иди елку ставь.
– Где я тебе ее возьму тридцать первого декабря в семь часов вечера? – сказал Эрик. – Обойдемся без елки.
– Как это без елки? – засмеялась в голос Алька. – Ну ты даешь, без елки! Елка – это самое главное в новом году. Не боись, я все продумала, она стоит на площадке первого этажа, дальше донести сил не хватило.
Эрик послушно принес оторванную Алькой где-то елку, а пока он ходил, подруга уже бойко закончила уборку гостиной. Поставив ель в крестовину, он направился за игрушками. Эрик знал, где они лежат, но никогда в жизни сам не доставал и не убирал их, это была мамина обязанность.
Поэтому, когда он открыл коробку с елочными игрушками и увидел сверху конверт, на котором было написано «Эрику от мамы», то впал в ступор.
«Привет, мой дорогой сыночек. Если ты читаешь это письмо. значит, меня уже нет. Ведь ты никогда не достаешь новогодние игрушки сам. Сердце у меня начало шалить, и потому я решила перестраховаться – вдруг уйду, не успев рассказать тебе всю правду.
В начале восьмидесятых годов я, молодая лаборантка института, была приглашена в секретную лабораторию. Там группа СНИР пыталась создать сверхчеловека. К 85 году из всех программ учеными было отобрано три набора генов и три женщины, которые станут их матерями. Мне достался ты, когда жизнь забилась у меня под сердцем, я уже не думала ни о каких экспериментах, ты был мой. Все проходило в строжайшей тайне, поэтому дети должны были быть с документами и родителями. Так ты и стал моим сыном. В 85 году родилось три прекрасных ребенка, ты, конечно же, самый лучший – два мальчика и одна девочка, и начались проверки ваших способностей. Все могло бы быть прекрасно, великие умы бились над вами, они хотели, чтоб в светлом советском будущем вы изобрели лекарства и совершили другие научные открытия для нашей Родины. Но все изменилось, финансирование уходило, а ученые ужасались тому, что происходит в стране. И вот однажды наш главный профессор, ответственный за проект Кузьма Петрович, кстати, отчество у тебя от него, совсем сошел с ума. Разбудил меня, всучил документы и выгнал из института со словами: «Вы все должны исчезнуть, иначе ими захотят воспользоваться американские спец. службы». Я послушалась и ушла, благо мне было куда идти, квартира родителей стояла пустой, они жили за городом на даче. На следующий день я узнала, что то, здание, где находился наш исследовательский институт, взорвалось – утечка газа, как сказали пожарные, и все, кто находился внутри, погибли. Я не знаю, выгнал ли он так же других матерей, больше я о них ничего не слышала.
Хоть и кричал мне вдогонку Кузьма Петрович, чтоб я никому о тебе не рассказывала, но думаю, ты вправе знать правду. Единственно при жизни молчала, потому что не справилась бы, если бы ты меня возненавидел. Поверь, я хотела как лучше, я правда верила, что мы создаем людей будущего и, мне кажется, у нас получилось. Ты самый умный, самый чудесный человек на этой земле. Спасибо тебе, без тебя моя жизнь была бы серой и безрадостной.
Люблю тебя всем сердцем.
Несмотря на все мои признания, ты мой сын навсегда.
– Ну что, Эричка, долго еще будешь возиться? Стол почти готов, – Алька ворвалась в комнату и закружила по ней ураганом. – Стол оставим этот, журнальный, нам двоим хватит.
– Ты когда это все успела? – поинтересовался Эрик, наблюдая, как она выставляет на невысокий столик разные яства – от запеченной курицы до салата оливье и селедки под шубой.
– Так готовилась я, – ответила Алька просто. – Да давай уже гирлянду вешай, ты елку так же усердно наряжаешь, как свой логический ряд выстраиваешь. А это должен быть порыв души. Сейчас много таких елок, с одинаковыми шарами, двух, трех размеров и нескольких оттенков развешаны ровно и с соблюдением дистанции. Красиво? Красиво! Только в них нет души, в них нет праздника. Вешай, как душа просит!
– Откуда ты знала, что я приду? – спросил Эрик отстранённо, сам же он вновь и вновь повторял про себя письмо матери не в силах прийти в себя. – Даже я не знал этого еще утром.
– А ты думаешь, у нас тут один логик? Хотя тут и логиком быть не надо, любой бы пришел.
Эрик подумал, что он не любой и даже хотел расспросить на этот счет Альку, что она имела в виду, но звонок в дверь застал их обоих врасплох.
– Ты кого-то ждешь? – спросила Алька осторожно.
– Нет, – качнул головой Эрик и пошел открывать.
На пороге стояла Зоя Саввична. Она была, как всегда, магнетически невообразима. На голове у нее была папаха, в одной руке она держала бутылку коньяка, а в другой сигарету.
– Мне здрасьте или сделать вид, что я ошиблась дверью? – спросила она у Эрика.
– Вам всегда да, – улыбнулся он ей, как родной. – Алька, у нас гости.
– А кто у нас Алька? – спросила Зоя Саввична, вручая той свою шикарную шубу.
– Алька у нас друг, – ответил Эрик. – Вы вовремя, мы вот елку украсили и собирались за стол.
– Буденовку будем снимать или в ней праздновать решили? – спросила Алька, продолжая стоять с шубой в руках. – И это, мадам, у нас не курят.
– Папаха, а не буденовка, – поправила ее Зоя Саввична, и взглянув так, что Алька даже чуть присела, добавила: – Теперь в вашем правиле появилось исключение.
Когда Алька ушла вешать шубу, Эрик сказал:
– Я очень рад вас видеть, но думаю, вы меня пожалели в связи со смертью моей мамы. Не стоило этого делать, надо было оставаться дома, с дочерью, зятем и котом. Мы так мало уделяем времени нашим близким, а потом жалеем об этом. Вот я так ни разу и не позвонил в больницу матери, и сейчас мне очень стыдно, но уже поздно. Возможно, мой звонок был важен для нее. Так что спасибо, но я не один, со мной друг Алька, все в порядке.
– Знаете, дружочек, вы, конечно же, чертов гений, и этого у вас не отнять, но не надо думать, что мир крутится вокруг вас, – сказала Зоя Саввична грустно – Моя дочь и зять пропали без вести в Южной Америке десять лет назад. Я не видела их мертвыми, хотя для документов это уже не оспоримый факт. Сначала сходила с ума, а потом решила, что мне легче сделать вид, что они есть, что они живы. Я записываю им голосовые сообщения, отправляю открытки и фотки, ругаюсь и мирюсь, жалуюсь на зятя по привычке. Мне так легче – это помогает моей душе не разорваться от горя в клочья. Для меня они до сих пор существуют. Так что я не вас пожалела, а себя.
– Пора закрывать дверь, – посетовала Алька, зайдя в гостиную. – У нас еще гости.
– Вот я так и думал, вот так и предполагал, что вы опять собрались без меня! – воскликнул Юлий, всплеснув руками. Он вошел и, не раздеваясь, стал всех обнимать и целовать в щеки, хотя и Зоя Саввична, и Эрик настойчиво от нежностей уклонялись.
– А я сижу дома, – говорил он, не переставая обниматься, – и сердце не на месте. Бабулечка моя на елках, у них в новогоднюю ночь самый чес, так каждый год, я уже привык. Гелька позвонила, представляете, замуж выходит за своего бывшего одноклассника Виталика. Он ей предложение сделал, прям к дому, по снегу на белом коне прискакал.
– Врет поди, – сказала Алька завистливо.
– Я Виталика видел, он мог, – успокоил ее Юлий. – Так вот, сижу, радуюсь за нее, а самому грустно, думаю, а поеду-ка я к своим.
«Свои» приятно резануло Эрику слух, и он улыбнулся:
– Ты вовремя, мы еще не сели. Но где вы все адрес-то мой узнали?
– У меня, – услышали они и обернулись.
В дверях стоял Василий Васильевич с бутылкой шампанского наперевес.
– Альбина, надо срочно запирать дверь! – пошутила Зоя Саввична. – А то ладно приходят, лишь бы ничего не унесли.
– Когда я понял, что все здесь, то решил без приглашения. Мне показалось, что тут, сегодня собрались несколько одиночеств, так почему бы не разбавить вашу компанию своим? – сказал Василий Васильевич немного смутившись.
– А у нас сегодня свободная явка, – успокоила его Алька. – Пойдемте, поможете мне стол большой поставить, за журнальным мы уже не поместимся.
– Василь Васильевич, – Эрик подошел к полковнику, пытавшемуся разложить старый стол, который норовил просто рассыпаться в процессе. – А не могли бы вы мне узнать, что такое СНИР?
– СНИР, – повторил он. – А тебе зачем?
– Я продукт его производства, – просто ответил Эрик.
– Дела, – только и успел протянуть Василий Васильевич.
– Товарищ полковник! – Юлий вбежал в комнату. – Ну вы же не так делаете, простите, но вы что, стол-книжку никогда не видели?
– Ну, в конторе такое сооружение зачем, а дома я и не бывал, – оправдывался он, отступая и давая Юлию проявить свой талант. – Молодым везде у нас дорога.
– Товарищ полковник, смотрите, к такому столу обычно прилагается пара книг… А вот и они, родимые, – трепался Юлий.