Тюрьма изменила Гая.
Он бережно взял тяжелое бронзовое распятие и поднес близко к глазам. Распятие было длиной в ладонь, потускневшее почти до черноты, явно старинное. Страдающее лицо Христа, его впалая грудь и сведенные вместе колени отливали красно-золотистым блеском, отполированные руками прежних владельцев.
Словно загипнотизированный, Гай извлек из кармана первую попавшуюся бумажку (сотню), уронил в кучу хлама на прилавке, и побрел прочь.
Турок радостно сверкнул золотыми зубами и спрятал деньги.
Когда Гай подошел к светофору, по дороге мимо него с шумом пронесся оранжевый ремонтный грузовик, и художник пришел в себя. Он вздрогнул и смущенно огляделся. Никто не смотрел на него. За исключением зевающего продавца журналов и невысокого мужчины в сером плаще, с интересом изучающего позавчерашний номер Deutsche Zeitung, рядом никого не было. Гай спрятал тяжелое распятие в карман и быстро пошел через дорогу к площади.
Мужчина в сером тут же потерял всякий интерес к журналам, и, не выходя из длинной утренней тени старинных домов, двинулся следом за Гаем.
А тот уже замер перед вечно взмывающей в небо, покрытой целым полком статуй громадой Кельнского собора. Это величественное здание - апофеоз готики, главный архитектурный проект Средневековья и Нового времени Европы - словно боевой трехпалубник из "Звездных войн" поднималось над городом, всасывалось в иные слои реальности; оно будто бы уходило в гиперпространственный скачок, оставляя Кельн и всю старушку Германию самих по себе. Вот ты, ковчег благости, прошептал Гай, любовно ощупывая взглядом знакомые с детства колючки, бастионы и арки. Тени двух остроконечных шпилей упали на брусчатку, заключили молодого художника в клешни. Как ты прекрасен, как ты прекрасен, как прекрасен, лепетал Гай, потно сжимая в кармане тяжелый бронзовый крест, и в ту секунду поклялся, что вернется на это место, и будет рисовать и рисовать Ковчег Благости, как Клод Моне раз за разом возвращался с мольбертом к Руанскому собору. А черно-зеленая двухсвечная ракета продолжала полет, странным образом оставаясь на месте, колеблясь в рассветном зареве, будто мираж; и вот уже статуи на стенах храма неуловимо задвигались, они поворачивали головы вниз, тихо обмениваясь мнениями о застывшем у их ног юноше. Святая Урсула с улыбкой протянула к Гаю изящную руку, словно благословляя на дальнюю дорогу. Гай с достоинством поклонился женщине и поцеловал свои пальцы, сложенные для крестного знамения. Сам Господь, измученный, но грозный на Его кресте, кивнул Гаю увенчанной тернием головой.
- Спасибо Тебе, за этот лучик надежды в бесконечной ночи моего страдания, - громко сказал Гай. Двое или трое прохожих повернули в его сторону головы, но тут же поспешили дальше - здесь привыкли к чудачествам туристов, - Спасибо Тебе... за то, что пока не сжег наш мир. Раз есть на то Твоя воля, пусть так и будет, но, пожалуйста, попозже. Лет через тридцать. А лучше пятьдесят.
И, вспоминая запах кожи Кати, Гай зашагал через площадь к Главному вокзалу. Здесь было людно. Отстояв небольшую очередь в кассу, Гай с улыбкой протянул кредитку маленькой беловолосой кассирше в нежно-розовом мундире и произнес заветные слова:
- Фройляйн, Гамбург, пожалуйста, ближайший рейс.
Девушка в ответ сложила губки строгим алым бантиком и сообщила: через два часа идет скорый до Оденсе с остановкой в Гамбурге, но места остались только в бизнес-классе, и один билет обойдется господину в...
- Давайте!
Гай нежно сжал в ладонях хрустящий серебряно-черный билет и побрел к перрону (серый плащ, стоявший в конце очереди, оставил свое место и скользнул следом за ним). Конечно же, поезда на перроне еще не было. Париж, Вена, Прага, Амстердам, Белград - бежал глазами по электронным табло Гай, - Дрезден, Берн, Мюнхен, Афины, Стамбул! Так много городов, пунктов назначения, и среди них нет единственного, но нужно потерпеть, осталось немного... совсем чуть-чуть. Сейчас 8:02, поезд отправится в 9:51. Гай поднес к лицу билет и с наслаждением вдохнул свежий запах чернил и типографской краски. Кати, Кати, Кати, - беззвучно пели его губы.
Засунув руки в карманы, он прошелся вдоль перрона, разглядывая титанические решетчатые своды вокзала; нервно повертел в уме идею завтрака и отверг ее; купил в автомате газету, пролистал, не понял ни слова и бросил на скамейку.
Кати!
Гай бросил взгляд на часы - 8:12. Боже, время совсем умерло!
Он нашел в стене вокзала черный провал общественной уборной и канул в нем. В мужском туалете было пусто. Здесь царила гулкая хлорированная прохлада, и длинный ряд белоснежных писсуаров блестел в парадном строю напротив белых же отдельных кабинок.
Гай зашел в одну из кабинок, расстегнул ремень, вжикнул молнией ширинки, и вновь глянул на часы - 8:13. В тот момент, когда струя его мочи с плеском ударилась о внутренность бачка, нечто очень холодное и острое коснулось горла Гая.
- Привет, говно, - весело зашептал голос под ухом, - куда-то собрался съездить? Не вздумай заорать - ссы тихо, если не хочешь, чтобы я провел небольшую операцию на твоих голосовых связках.
- Кхакх...
- Заткни пасть, я сказал! Третий раз повторять не буду.
Ладони Гая моментально взмокли. Струя мочи вырвалась из бачка, заплясала по бурому кафелю, и Гай еще успел подумать: наверняка забрызгал ботинки, когда острый конец лезвия пополз по тонкой коже его шеи, оставляя тонкую розовую борозду.
- Стой! - прохрипел Гай, - стой-стой-стой, подожди, давай потолкуем!
- Все так говорят, - рассмеялся голос и тут Гай понял, что уже слышал его раньше, - вот поверишь - все, почувствовав у горла нож, пытаются заговорить зубы в надежде на какое-то чудо. Только в этой жизни чудес не бывает, красавчик.
Невероятным усилием воли Гаю удалось вернуть течение мочи в нужном направлении, и струя вновь зажурчала в бачок. Тем временем Гай попытался осторожно оглянуться. Нападавший не препятствовал. Скосив до предела глаза, Гай увидел перед собой грязный рукав серого плаща, а над ним - вытянутое морщинистое лицо с горбатым носом, увенчанным бородавкой, кустистые брови и маленькие злые глаза-угольки.
- О, дерьмо, о чертово дерьмо, - простонал Гай, и струя мочи вновь вырвалась на свободу, - только не это, пожалуйста, Господи!
- Узнал, узнал, гаденыш, - удовлетворенно просипел Дуб Лоллипоп. В нос Гаю ударил густой смрад гнилых зубов и больного желудка.
Хорст Малин, его настоящее имя Хорст Малин. Третий срок за превышение необходимой обороны...поклонник Гитлера...
- Что тебе надо, Малин? Деньги? У меня немного, но ты бери, - сказал Гай, с ужасом понимая, что тому нужно нечто совсем другое.
- Деньги свои можешь засунуть себе в...
- Слушай, дружище...
- Я тебе не дружище, козел. Ну что, скажи мне, скажи, каково это - стоять беззащитным и ждать смерти? Скажи мне, скажи!
- Черт, это погано, однако ж я...
- Ты не делай вид, что в башке твоей ничего не осталось. Все, кто ходит в Систему, отлично помнят свои проделки. Жаль, жаль, дружка твоего пощекотать ножичком не удалось. Сдох сам, сдох сам. А теперь - замолкни-ка.
Кто-то вошел в туалет, и посвистывая, направился к писсуарам. Лезвие ножа еще сильнее вжалось в горло и Гай начал задыхаться.
- Молчи, молчи, красавчик...
Это казалось невозможным, но струя мочи Гая, забившая в самом начале их разговора, все еще не иссякла. Она стала заметно тоньше, но продолжала журчать в бачке и разбрызгивать янтарные капли по стенам кабинки.
Человек у писсуаров помочился оперативно, и в завершение своего труда звучно пустил ветры. Крикнуть? - мелькнуло у Гая. - Попытаться ударить локтем? Ногой в пах? Он с шумом глотнул воздуха, и лезвие ножа едва не проткнуло горло.
- Ты что-то не нравишься мне, молодой человек, - с яростью прошипел Малин, когда шаги любителя пустить ветры стихли вдали, - ты что-то дергаешься, опасно дергаешься. Придется, наверное, убить тебя прямо сейчас, а? Что?!
- Н-не надо, пожалуйста...
Гай медленно опускал правую руку к карману, где лежало тяжелое распятие.
- Помнишь, как вы издевались надо мной - там, в ночной пустыне, а? - продолжал Малин. - О, знаешь, каково это - попасть в Мясорубку, как я, пустивши корни, и быть разорванным на части?
- П-послушай, но ведь это все Вик, я ведь б-был даже против, ты в-вспомни...
- Я все помню! Все помню - ты взял вместе с ним эту адскую машинку и опустил на мои веточки, - внезапно Малин-Лоллипоп без всякого перехода зарыдал, - мои слабые, хрупкие веточки... что вы сделали со мной, гады... как вы называли себя... Мстители Господа?
- П-прости, Хорст, - выдавил Гай. Его рука была уже у пояса, какая-то колючая часть распятия пробила ткань джинсов и сейчас царапала кожу бедра, - только пойми - это все было не по-настоящему, это только дурацкий сон, и...
- Вот как вы себя называли - Мстители Господа, - лицо Малина стало красным и мокрым, из ноздри показал голову желто-зеленый пузырь сопель, - сколько разных подонков и скотов прошло мимо меня к Содому... и ни один даже ногой не пнул, а вы - Господни люди, убили меня... убили мои нежные листочки!
И вот тут поток мочи Гая прекратился. Последние капли булькнули на дне бачка, и навалилась тишина.
- Хорст, я тоже много страдал. Эта ужасная Система...
- Ах-ха-ха, - злобно выдохнул Малин, - но только ты со своим бородатым другом забыл об одном: вся информация - вся информация - в открытом доступе, сладкий мой! Найти потом человека - вот тебя - раз плюнуть, раз плюнуть!
Кто-то вошел в туалет. Лезвие немедленно загуляло вверх и вниз по исчирканной порезами шее Гая.
- Боже...
- Только дерни задницей - нож выйдет через позвоночник.
Рука Гая у кармана с распятием замерла.
Человек вошел в соседнюю кабинку, высморкался, зажурчал. Посмотри вниз, мысленно закричал Гай, ну посмотри же! На расстоянии вытянутой руки от тебя готовятся забрать жизнь у молодого, полного сил, только что встретившего свою любовь человека. Взгляни, две пары ног под перегородкой - здесь что-то не так! Господи, умоляю тебя, пусть он посмотрит вниз, пусть заподозрит неладное - ограбление, проблемы со здоровьем, пусть позовет кого-нибудь, Господи!