Или нет, не так. Не на пороге, а на волосок от смерти.
Господи, опять ерунда выходит!..
Хмурый дядька, который был представлен ей как Юрий Латышев и который должен был ее прикрывать, на Мику вовсе не смотрел. Любезничал с кондитершей, у которой, как в рассказе Бунина, были розовые ноготки, похожие на миндальные орешки. Может, из-за этих ноготков, а может, из-за того, что она находилась в милом, уютном и таком привычном кафе, все предстоящее казалось Мике совершенно нереальным, словно она из яви вот-вот должна шагнуть в сон, и хорошо об этом знает, и шагать не хочет, но… должна, должна!..
Она помялась некоторое время, ожидая, что он хотя бы взглянет на нее, так сказать, поддержит ее взглядом, но он тыкал пальцем в розаны и корзиночки, смаковал свой выбор — кондитерша млела, — и Мике ничего не оставалось, как двинуться следом за распорядительницей в прохладную полутемную аквариумную глубину.
Валентин Певцов, который еще вчера составлял основное счастье ее жизни и надежду на лучшее будущее заодно, сидел у зеркальной стены к ней лицом и смотрел на нее, не отрываясь.
У Мики вдруг вспотела спина.
— Сюда, пожалуйста. — Девушка отодвинула ей стул. Мика прижимала к груди пакет, в котором обозначался контейнер. Ладони были липкими. — Что-нибудь закажете сразу?
— Кофе, — пролепетала Мика. Под его взглядом ей делалось нехорошо. — И сок.
— Свежевыжатый?
— Да.
— Апельсиновый, морковный, яблочный, ананасовый, грейпфрут?..
— А… апельсиновый.
— Принесете через десять минут, — распорядился Валентин Певцов, бывшее счастье ее жизни. — Раньше не надо.
— Хорошо, сказала девушка несколько удивленно. — А кофе сразу? Или тоже через десять минут?
— Все, все через десять минут, черт подери!..
В зеркале Мика видела, как Юрий Латышев покрутил головой, выискивая местечко, плюхнулся у выхода и развернул газету.
Как ей хотелось вот прямо сейчас, здесь, сию минуту, снова стать свободной и легкой, положить ногу на ногу, развернуть газету, покачать ногой, рассматривая собственный замысловатый сапожок! И чтобы не было ничего гадкого и ужасного, случившегося с ней этой ночью, и чтобы она снова стала независимой и гордой, и, чтобы не было тех ужасных слов, которые этот человек напротив говорил ей с такой отвратительной яростью!
Но она знала, что никогда, никогда не сможет их забыть.
Никогда — трудное слово.
— Давай, — велел Певцов, как только распорядительница отошла. — Да не под столом, дура! Так давай! Я не шпион, твою мать!..
— А… кто ты, Валя?
— Я никто. Я идиот, который доверил овце важное дело, только и всего!
Глаза у Мики вдруг налились слезами. Она не собиралась рыдать, но, кажется, уже рыдала.
— Прекрати! — велел он. — Я уйду через пять минут, и тогда начнешь свои концерты, а сейчас мне представлений не надо, твою мать!..
— Валя, ты говорил, что папа, что папины бумаги… Что, если мы не переправим их за границу, папу посадят и… А на самом деле…
— Что на самом деле? — вдруг перебил он и глянул внимательно. — Ты что? Влезла в коробку?
— Что? А… нет. — Кажется, она играла плохо, неумело, хотя всю жизнь считала себя виртуозом по части обвести мужчину вокруг пальца.
Видимо, имело значение не только, какой мужчина, но еще и какой палец!
— Нет, я никуда не лезла, но… там же ведь нет никаких папиных, бумаг, да? Да?! Зачем я была тебе нужна? Чего ты от меня хотел?
— Знал я, что все бабы — дуры, — сказал он равнодушно. — Но что такие, даже не подозревал. Курица, твою мать! Без мозгов.
Он отвернулся и помешал соломинкой в стакане с водой. Даже в такой драматический момент он пил воду без газа, с лимоном и льдом.
— Валя, — проскулила Мика, — я же пошла туда! Я же все сделала так, как ты мне велел! Но что-то случилось, понимаешь?! Я не видела, как его убивали, я вышла оттуда, а он уже… труп!
— Трупом его сделал твой муж?
— Я не знаю, Валя!
— Связался, черт, — выговорил он почти добродушно, — семья кретинов. И уголовников! Отец твой кретин, муж убийца. А ты… овца безмозглая.
Она помолчала. Слеза капнула на руку, и Мика быстро ее стерла.
Наверное, она на самом деле дура. Идиотка. Последняя тупица.
Зачем она согласилась еще и на это? Как она могла?
Они умные, сильные, — она чуть было не подумала «взрослые»! — пусть сами улаживают свои проблемы, без нее! Ей надо домой. В ее уютную квартирку. Домашние туфли, плед, и чтобы кто-нибудь над ней хлопотал, укутывал, жалел.
А ей все приказывают!
Ей опять приказали, и она опять пошла… на задание.
И это «задание» ей нужно довести до конца, во что бы то ни стало.
— Валя, расскажи мне.
— Да не буду я тебе ничего рассказывать, сдалась ты мне! Я думал, ты мне поможешь, а ты… идиотка.
Мика вдохнула и выдохнула:
— Валя.
— Я пошел.
— Валя, что в контейнере?
— Бывай, овца!.. — Он поднялся и потянул со стола пакет с контейнером.
— Золото? Бриллианты? Метадон?
Так спросить ее научил хмурый дядька Латышев. Он сказал… как же он сказал?.. Он сказал, что попасть надо один раз из трех, вот как.
Певцов быстро плюхнулся обратно и уставился на нее подозрительно.
— Ты что?! — спросил он тихо и пронзительно. — Открывала контейнер, или как?
— Я не открывала, — сказала Мика с ударением на слове "я".
— Значит, кто-то еще открывал?..
Она молчала.
— Отвечай, овца паршивая! Отвечай быстро, ну!.. Сдала меня, да?! Сдала, говори, сука! — Под столом он стиснул ей коленку так, что у нее от боли чуть глаза не полезли на лоб, видимо, он попал в какое-то чувствительное место, или специально так прицеливался?!
— Кто знает про бриллианты, говори?! Как ты вообще его вернула?!
В эту секунду он неожиданно понял, что это и есть главной вопрос, а он ни разу его не задал, а сейчас задавать уже поздно!.. И надо было думать сразу, а он… Но он не мог упустить контейнер. В цепочке он был не один и знал, что с ним может случиться, если груз пропадет. Один раз он даже видел собственными глазами, что стало с человеком, который сделал что-то не по правилам.
От воспоминаний его затошнило.
«Со мной этого не случится. Со мной ничего никогда не случится. Просто быть такого не может! Не может, и все тут! Никогда!..»
Он вдруг понял, что страшно боится, так боится, что потеет, и пот проступает на рубахе под пиджаком, и сочится из всех пор, и стекает за ремень, и пропитывает одежду, и так потеть — значит, признать свое поражение и свой страх, а он победитель, а не побежденный!..
— Как ты вернула контейнер, говори! Быстро! Быстро говори! — Во рту было сухо, и он опрокинул в себя воду, сильно глотнул, закашлялся, покраснел. Пакет он держал одной рукой, цепко, как будто когтями.
— Да так, — сказала храбрая Мика. — Пошла к Илье и вернула его.
— Как?
— Так.
— Ну говори, дура! Ну!..
— Я сказала Илье, что под днищем одной из машин контейнер. Я сама его туда прицепила. Он велел его достать, только и всего.
— Ты… знаешь, что в нем?!
— Ну, конечно, — сказал из-за ее спины Юрий Латышев. — Подумаешь, фунт изюму — контрабанда. И не такое видали.
Он выдвинул стул и сел рядом с Микой. Напротив Валентина Певцова.
— Вы кто?!
— Я никто, — сказал Ладашев. — Посторонний. Но со связями.
Валентина Певцова взял ужас.
Просто подошел и взял голыми руками.
Он вдруг как будто забился, стал отъезжать назад со своим стулом, потянул пакет, не удержал, и тот с грохотом рухнул на пол.
Юра не шевельнулся. Певцов полез под стол и долго не вылезал, как будто там, под столом, решал вопрос, как ему теперь спасаться и куда бежать.
— В коробочке бриллиантики, да? — спросил Юра ласково, когда тот вылез. — Якутские, да? Или смоленские? Тебе большие дяди поиграть дали или ты сам решил побаловаться, мальчик?
— Ты… ты кто?! Урод! Ты… пусти, я пойду!..
— Ты сейчас не пойдешь, а поедешь. На Петровку, 38, знаешь адресок? Я же говорю тебе, что у меня связи! У тебя в академических кругах, а у меня… вокруг Петровки. Все свои. Так что можешь запевать.
— Что… запевать?
— Строевые песни.
Тут вдруг Валентин Певцов неожиданно взял себя в руки. То есть на несколько секунд отогнал от себя ужас.
— А ты все равно ничего не докажешь, мент позорный! Слышишь, ты, урод, блин!..
Латышев Юрий пожал плечами и неожиданно подмигнул Мике.
— Да зачем мне доказывать-то? Мне не надо. — Он прикурил и посмотрел на свою сигарету. — Ты зря старался, папку ей подсовывал, а потом ее в контейнер положил! Зачем?! Для отпечатков, что ли? Да кому нужны ее отпечатки?! По ней за версту видно, что она к контрабанде никакого отношения не имеет, у нее ни связей, ничего! Зря старался. Так доказательства не фабрикуют. И доказывать мне ничего не надо! Тебя на Петровку отвезут, показания снимут, и гуляй себе. Только далеко ты без бриллиантов уйдешь?
Певцов переменился в лице.
— Вот именно, — похвалил его догадливость Юра. — Так оно и есть. А камушки мы вынули, конечно. И не вздумай на меня кидаться, я же не идиот и в кармане их не ношу! Так что…
Он затянулся. На то, что еще пять минут назад было лицом Валентина Певцова, было жалко смотреть.
— Марина, вы записали разговор?
Мика кивнула и выложила на стол узкий диктофончик, наспех купленный в большом магазине на Триумфальной.
— Вот и хорошо. — Юра поднялся. — И как это тебе в голову пришло в контрабандисты податься, мужик! Ты же… администратор! В научном институте! Какой из тебя контрабандист?! Да еще бабу втянул! Тьфу!
Он кивнул двум молодым мужчинам, сидевшим в отдалении, и они сразу встали и направились к ним.
— Ну пока, — попрощался Юра. — В следующий раз, если жив будешь, мужик, головой думай!
Он вытащил Мику с ее места, повел к выходу.
Она шла и все время оглядывалась.
Анфиса вылезла из машины и немного постояла, приходя в себя. Она всегда сильно уставала к вечеру, а сегодня день на самом деле выдался нелегкий.