Неподалеку от него стоял внедорожник с открытым верхом и пулеметом на станке, смонтированным на месте одного из задних сидений так, чтоб ствол нависал над головой водителя. Пулеметчика на месте не было, зато на пассажирском сиденье автомобиля рядом со станком вольготно расположился верзила в армейском камуфляже, который в левой руке держал огромный надкушенный бутерброд с колбасой. Лошадиная челюсть верзилы размеренно ходила туда-сюда, перемалывая отгрызенное, при этом маленькие свинячьи глазки неотрывно смотрели на меня. С учетом того, что в правой руке верзилы удобно устроился хорошо знакомый мне пистолет Сердюкова, я прям кожей почувствовал, что этот взгляд не сулит ничего хорошего для незваного гостя в моем лице.
Возле костра сидели еще трое вооруженных бойцов в той же форме. По ходу, военные из охраны периметра, наипервейшей задачей которых является отлов сталкеров с последующим переправлением оных в места длительного заключения. Либо уничтожение таковых, если они добровольно не захотят сдать оружие и отправиться за решетку. Блин, вот уж свезло так свезло… Кто бы мог подумать, что вояки рискнут продвинуться так далеко вглубь Зоны! Да и какого, собственно, хрена им тут надо?
Какого – выяснилось немедленно.
Один из них, поставив на землю ополовиненную банку тушенки, с напускной досадой воткнул вилку в недоеденное, резко дослал патрон в патронник своего АКС74У и направился ко мне.
Идти было недалеко, шагов пять от силы. Но я уже успел прикинуть, откуда тут взялись вояки с кордона. Сразу видно, молодые. Похоже, только приехали на охраняемый объект. И, услышав о вагоне, полном золота, решили ночью свалить с дежурства и попытать счастья. Ну а чо? Подумаешь, Зона. Вон она, за колючей проволокой, рукой подать. Тишина, такая же земля, как и везде. А что деревья кривые и без листьев, так они и в радиусе пятидесяти километров от Зоны встречаются. Мутантов не видать, аномалии только в служебном наставлении видели. Прыгнули в джип да рванули, пока начальство не видит, ибо спит по ночам.
Правда, когда приехали, чёт стрёмно стало. Рука вон висит оторванная, хрень какая-то наверху клубится. Лучше подождать какого-нибудь лоха, пусть слазит туда, откроет вагон да нам золотишко сверху поскидывает. Ну, это если у него получится, конечно, и вторая оторванная конечность рядом с первой не повиснет.
Всё это я мигом прочитал в глазах юного воина, который шел ко мне, положив палец на спуск и ненавязчиво так направив автомат мне в живот. Молодец, защитник людей от Зоны. В жизни ж как? Прав тот, у кого автомат, и плохо тому, у кого его не окажется в нужное время.
Что военный и озвучил, остановившись в двух шагах от меня.
– А вот и сталкерюга пожаловал на огонек. Добро пожаловать, – глумливо усмехнувшись, сказал он. После чего смачно плюнул мне под ноги и, закончив лирическое вступление, перешел к делу. – Так, ружье снял и на землю бросил. Живо.
Я подчинился. Не рекомендуется дергаться, когда человек с автоматом, нацеленным тебе в брюхо, уже выбрал половину слабины спускового крючка. «Ремингтон», недовольно звякнув подвижным цевьем, упал возле ног автоматчика.
– Хороший сталкер, – усмехнулся тот, слегка расслабившись. – А теперь нож отстегнул и бросил туда же.
Понятное дело, что нож на поясе бойцы в камуфляжах за оружие не считали. Вояки вообще придерживаются мнения, что при наличии огнестрела нож – это лишь инструмент для открывания консервов, не более. Опасное заблуждение, имеющее место быть до первой стычки с приличным ножевиком в ограниченном пространстве.
Я себя большим мастером ножевого боя не считал, но кое-какие навыки в этом отношении, думаю, освоил. А еще кое-что знал я о таких вещах, как военная психология. В свое время пару-тройку заумных книжек осилил с красной печатью «Секретно» на обложке, из которых вынес с десяток абзацев – тех, что были реально применимы в жизни.
Поэтому, еще снимая ружье с плеча, изобразил я на лице крайнюю степень испуга, что автоматчику явно понравилось. И когда трясущимися руками принялся отстегивать нож с пояса, у меня это с первого раза не получилось.
– Только ты это, командир, не стреляй, ладно? – подрагивающим от ужаса голосом произнес я. – Я ж просто погреться подошел, я же ничего такого…
– Нож отстегивай нах, придурок, хорош трендеть, – раздраженно бросил военный.
– Так не получается, командир, – чуть не плача, произнес я. – Руки трясутся, замерз, а тут ты с автоматом. Помоги, а?
И шагнул к автоматчику, жалобно глядя ему в глаза.
Когда у бойца что-то просят другие люди, явно демонстрируя при этом его несомненное превосходство над собой, и при этом сокращая расстояние, в таких просителей обычно сразу стреляют только опытные воины, имеющие большой опыт боевых действий. Обычный человек, далекий от войн, спецтренингов и книг по военной психологии, преимущественно с досадой морщится и очень часто снисходит до помощи немощному – тем более, если таковая сулит прибыток.
«Бритва» автоматчику явно понравилась, и он, опустив свой АКСУ вниз, сделал шаг навстречу. Да и правда, чего париться, когда кореш с пистолетом наверняка держит на прицеле этого лоха-сталкера.
И это было ошибкой.
Потому, что у «лоха» вдруг перестали трястись руки, которыми он на удивление сноровисто выдернул нож из ножен, одновременно сделав движение, которым обычно люди отгоняют назойливую муху…
Когда человеку перерезают трахею и сонные артерии, он в первую секунду вообще ничего не чувствует. Ну, разве что легкое жжение, похожее на слабый удар током, – кто брился станком, тот знает это ощущение, которое возникает при легком порезе. Правда, потом начинает першить горло. Человек рефлекторно пытается кашлянуть – и всё. В легкие через располовиненную трахею устремляется поток крови, и раненый, булькая горлом и задыхаясь, довольно быстро захлебывается ею – если, конечно, раньше не умрет от потери крови.
При этом бойцу, убивающему врага подобным образом, желательно не попасть под струю кровищи, которая непременно хлестанет из раны, причем довольно далеко. Плюс к тому же мне очень не хотелось поймать пулю от верзилы, жующего бутерброд, – похоже, самого опытного в этой команде. Поэтому я шагнул в сторону, одновременно хватая раненого за плечи и разворачивая его лицом к товарищам.
Получилось. Необстрелянный боец, получив серьезное ранение, зачастую начинает чувствовать себя несчастным, уязвимым, надеяться, что кто-то большой и сильный обязательно придет и поможет… А также верить тому, что говорят другие, не раненые…
– Всё нормально, стой так, – сказал я раненому на ухо, одновременно перерезая ремень автомата, висящего у него на плече. Хорошие это два слова – «всё нормально». Особенно если произнести их уверенно. Свойственно людям верить в хорошее, даже когда жизнь толчками вытекает из них, просачиваясь сквозь пальцы, сжимающие располосованное горло.
Мне была нужна еще секунда для того, чтобы поднять АКСУ и из-за спины бойца, которому я вскрыл трахею, снять того верзилу с пистолетом.
Но верзила мне той секунды не дал. Он всё понял мгновенно и начал стрелять раньше.
Хлесткие хлопки выстрелов слились с мощными ударами в тело раненого. Верзила стрелял в мой пока еще живой щит, надеясь свалить его и достать меня прежде, чем я нырну в темноту…
И у него это почти получилось. Пули мощного пистолета молотили в бронежилет раненого, грозя сбить меня с ног, а когда одна из них угодила в лицо моего щита, стало совсем гнусно.
Хорошо, что боец, прикрывавший меня, оказался довольно высоким, и пуля, прошив его череп насквозь, лишь сшибла балахон с моей головы, слегка чиркнув по волосам. Правда, следом мне в лицо хлестануло всё, что было в черепе щита. Ну, или почти всё, благо мозгов в башке воина было немного. Правда, ее содержимого вполне хватило, чтобы залепить мне глаза полужидкой омерзительной кашей.
Неприятная ситуация, когда по твоей роже чужие тощенькие извилины стекают, перемолотые пулей в фарш. У меня богатое воображение, именно так мне эта пакость и представилась. И потому разозлился я не на шутку. А когда я злой, у меня рефлексы включаются, которые у любого, кто по Зоне много ходил и умудрился выжить, работают намного лучше мозгов.
Вот на рефлексах и сделал я то, насчет чего мозгами б десять раз подумал. Толкнув мертвое тело от себя, я резко присел и с колена дал вслепую длинную очередь, патронов в десять, всеми силами стараясь удержать в руках трясущийся АКСУ, который почти сразу начал плеваться и безбожно задирать ствол вправо и вверх. Всё равно что злобно гавкающую, извивающуюся таксу в руках сжимать, не давая вырваться. Только хуже.
Но я держал, ни хрена не видя, стреляя вслепую, на звук пистолетных выстрелов, слушая, как над моей головой свистят пули. А потом еще в перекат ушел, влево, в темноту, полоснув второй очередью по тем, кто должен был сидеть у костра.
В бок ткнуло что-то острое, похоже, я, по земле катаясь, на камень напоролся. Но это ерунда. Если могу кувыркаться, значит, живой и вроде как целый. И только успел я утереть лицо рукавом – фу, блин, гадость-то! – как услышал вопли:
– Твою ж мать, ранил он меня, пацаны!
– Вот падло! На, перевяжись. Ща мы его достанем!
– Да никуда он не денется. Схоронился, поди, и сидит как мышь, трясется.
– Сейчас мы его!
Вояки подбадривали себя воплями, накручивали, куражились, но в темноту как-то не особо рвались. Зато мне, укрывшемуся за углом какого-то полуразвалившегося кирпичного сарая, был хорошо виден круг света, отбрасываемый костром. И тень, которая осторожно так ползла по этому кругу – какой-то из бойцов аккуратно, по сантиметру двигался вперед, готовый в любую секунду как открыть огонь, так и отпрыгнуть назад.
Но я не спешил. Патронов у меня осталось всего ничего, и мне нужен был верный выстрел.
Тем временем бравые воины засомневались.
– Так, этого еще не хватало. Неужели ушел?
– Да не, тут он. Спрятался, сволочь. Слышь, ты, урод, лучше не нарывайся. Выходи сам с поднятыми руками. Тогда оставим в живых, гарантирую!