– Кестель Самран Нетса к вашим услугам.
– Кестель, – повторила она. – Хм, а ты не от Театра? Даже и не знаю, хорошо это или скверно…
– Какая разница? Так или иначе завезу тебя в Арголан.
Она мотнула головой – стряхнула упавшую на глаза прядку волос, посмотрела спокойно, вызывающе.
– Ну да, разницы никакой. А ведь я слышала про тебя. Ты же повсюду обо мне расспрашивал, а я-то не приняла всерьез. Подай мне плащ.
На краю дороги, за молодым буком, стоял сплетник-болванчик, присматривался, кивал головкой, высовывал язык.
Тряпичные веки поднялись, упали. Затем они открылись снова. В темноту уставились неподвижные деревянные глаза.
Бомол встал. Стены пещеры сочились влагой, о камни барабанили капли воды. Для кого-нибудь с менее утонченным вкусом этот звук мог бы стать пыткой, но Бомолу он звучал музыкой. Он поплелся сквозь сумрак, подволакивая гибкие ноги, открыл сбитую из нестроганых досок дверь и вошел в столь же темный зал, глубоко вдохнул прекраснейший в мире запах препаратов и средств для сохранения плоти.
Бомол не разжигал факелов. Он боялся огня, способного в мгновение ока истребить тряпичное тело. Да Бомолу и не требовался свет, чтобы снять с полки то, за чем пришел. Потом Бомол, сгорбившись, поплелся в соседний зал, где было уже чуть светлее: сквозь дыру в потолке падал солнечный луч, расщеплялся на тысячу оттенков.
Там Бомол посмотрел на то, что держал в руках – на препарированную людскую голову. Кости черепа поддавались нажатию, прогибались, но, отпущенные, возвращались на прежнее место. Бомол сунул голову на свою, тряпичную.
Затем он снял со стены руки и натянул на свои веревочные, приклеил ладони белой живицей из глиняного кувшинчика с плотной крышкой. Ноги Бомол достал из сундука и пришил нитью из выделений амсорпака. Работа заняла много времени, и по ее окончании Бомол без удовольствия осмотрел сделанное. Ну ладно, можно надевать штаны и, наконец, заняться главным. Бомол взялся распускать шнуровку на груди.
Он уселся, раздвинул внутренние слои ткани и коснулся новыми ладонями сердца. Он долго сидел и слушал стук, тихий, словно битье часов в большом доме, ощущал биение меж пальцами.
Но в конце концов слушать наскучило. Бомол развязал очередную шнуровку, выдернул сердце и бросил в просмоленное ведро с водой. Плеснуло, разлетелись брызги.
Бомол зашнуровался, надел на тряпичное тело камзол оленьей кожи, взял пару кинжалов, один из которых проржавел, сунул в ножны на спине.
Бомол пошел по коридору, то и дело спотыкаясь, теряя равновесие. Слишком тяжело. Очень уж много взял с собой. Но Бомолу тяжесть даже нравилась. Он знал, что скоро привыкнет и перестанет ее замечать. Зато с каждым шагом нарастали возбуждение и радость – как всегда, когда выходил на охоту.
Бомол вышел из пещеры.
Сплетник-болванчик уже заткнулся и скрылся меж деревьями.
Виана ДаХан вытащила из подпола землянки тяжелую стальную трость, препоясалась острой лентой нансее, уселась на старом пне и глотнула ферментированный сок плодов гардоа из заплесневелой глиняной бутылки. Солнце уже клонилось к горизонту. Да, ждать пришлось долго. Но пришла пора, и теперь надо действовать быстро и решительно.
Виана надела обшитый рыбьей чешуей кафтан и маску трески. Когда-то давно, на заре жизни, когда ее солнце еще всходило и Виана грелась в его лучах, она верила в то, что плохое случается лишь с плохими. Тогда ей и в голову не пришло бы надеть такую маску. А теперь Виана с искренним облегчением укрылась за мордой трески, маской безумцев. Морда трески будит отвращение, но не интерес. Виана не хотела показывать миру свое плоское лицо.
Она устала ждать, устала прятаться, жить в одиночестве, скитаться по лесным землянкам. Хотя на эту не приходилось жаловаться: теплая, просторная. Повезло. Немногие из тех, кто отказался от переписи, могли так хорошо жить.
Но мысль об этом не утешала. Скорее, Виана ощущала себя из-за этого виноватой. Она допила и в ярости швырнула бутылку в ближайшее дерево. Та не разбилась – отскочила от коры и упала на тропу.
Скверный знак.
Виана осмотрелась. Увы, сплетник-болванчик уже давно убежал.
Все трое сидели за каменным столом, окруженным замшелыми каменными глыбами величиной в дом. Гамрон, младший из братьев Шерон, схватил пустой кувшин и на минуту скрылся в бревенчатой хате, которую братья с большим трудом строили уже несколько лет, и все никак не могли закончить. Вернулся Гамрон с полным кувшином горячего меду, разлил его по глиняным кружкам. Братья пили и глядели на тучи.
Сплетнику-болванчику не терпелось. Он непрестанно болтал и подходил все ближе. Старший из братьев, Хавараш, следил за ним краем глаза.
– Что там в Клоокблоке? – будто не замечая болванчика, спросил Хавараш.
– Да ничего, – ответил средний, Урахат. – Шлюхи да трах.
Хавараш кивнул, будто такого ответа и дожидался. Он был старший не только возрастом, но и ростом, хотя и младшие отнюдь не были карликами.
– Гамрон, принеси-ка мяса.
Младший неохотно поплелся к границе каменного круга, к подвалу, где хранилась солонина. Болванчик уже прямо лез из кожи вон: махал руками, тоненько вскрикивал, подходил ближе – и только единожды отвлекся, посмотрел на Гамрона. Тот уже зашел болванчику за спину.
Гамрон оставил подвал, прошел вдоль заросших терном скал и встал у единственного выхода – закрыл дорогу.
Сплетник застриг ушами, обернулся, сгорбился, вздыбил шерсть, глазки нервно забегали – наверное, начало доходить. Но болтать тварь не перестала.
Хавараш подумал о том, какое же сплетник-болванчик удивительное и странное создание. Других таких трудно сыскать.
– Давай кончай с ним, – приказал Хавараш.
Гамрон был без меча, потому взял прислоненную к скале дубину. Из дубины торчал гвоздь толщиной в большой палец.
Младший сплюнул под ноги.
Средний поднялся, раскинул руки.
Задумавшийся Хавараш поднес кружку к губам. Мед обжигал.
Напуганный сплетник-болванчик попятился на два шага, прижал уши к голове – и непрерывно болтал.
Урахат кинулся на тварь, та метнулась к выходу. Болванчик хотел проскользнуть сбоку, но Гамрон вовремя размахнулся – и хряснул вполоборота. Гвоздь вошел в узкий лобик, будто в мягкую сосновую древесину, череп лопнул.
– Курва! – буркнул подошедший слишком близко Урахат.
Он принялся вытирать с лица брызги крови и мозга, злобно глянул на брата.
– Ну нахера было так махать?
Кестель хотел быстро и тихо доставить Алию по назначению. О ней могли вспомнить друзья-приятели. Конечно, вряд ли такая особа, как Алия, могла обзавестись друзьями-приятелями, но лучше было не проверять. А пуще Кестель опасался врагов Алии – всех тех людей и нелюдей, кому она напакостила и кто мог бы захотеть мести.
– До Арголана – долгий путь, – сообщила Алия и поджала красивые губы.
Кестель оценил изящество – и реальность – угрозы. В самом деле, пусть сам он и мог постоять за себя, в одиночку вряд ли смог бы доставить добычу в Арголан. Но в окрестностях Клоокблока сейчас кружили обозы охотников Театра. Начальствовал над ними, скорее всего, сам Туут.
– Думаешь, отдать меня на Арену – хорошая идея? – осведомилась Алия.
Кестель не ответил. Они сошли с тракта и двинулись лесом. Шлось медленно. Плохо слушалась левая нога, постоянно болел хребет. Конечно, оно в конце концов пройдет, как проходило всегда – но никогда полностью.
Под ногами шуршала палая листва. Увы, деревья уже блекнут. Осень не за горами. Да нет, она уже здесь, хотя по календарю еще лето. Осень ко всем приходит не вовремя.
– Плохо ты выглядишь, – заметила Алия. – Небось, больной?
Не хотелось ей идти молча. Кестель с минуту думал о том, всовывать ли ей кляп.
– И в таком состоянии ты охотишься? Если ж я брошусь наутек, ты не догонишь.
– Догоню. И с легкостью, – заверил он.
Она усмехнулась, блеснув белыми зубами.
– Я уже говорила – до Арголана долгая дорога.
Болтовня начала злить Кестеля.
– Угу, – мрачно буркнул он. – Ты же сама Алия Лов. Убьешь меня аж пять раз.
– Не умеешь ты считать. Умирают только раз.
Она поморщилась, замерла, будто всерьез ожидала ответа. А Кестель вдруг ощутил теплый пресный ветер на щеках и тоже замер. Земля словно всколыхнулась.
– Нас ищут, – буркнул Кестель.
– Кто?
– Сама знаешь.
Гроблины, так их. Как же они узнали? А ведь ходили слухи о том, что Алия иногда работала с ними. Кестель не выносил ни гроблинов, ни их магии.
– Пойдем! – велел он и так сильно стиснул запястье, что Алия охнула.
– Да что такое?
Да пошла бы она! Ведь прекрасно знает, в чем дело.
Братья Шерон любили Алию Лов. Она никогда не выказывала симпатии к ним, не обнадеживала – но это лишь распаляло в них страсть. Они отдавали ей все, чего бы ни пожелала: золото, серебро, стальные кольца. Кровавый металл, потому что оплачен кровью. Алия приходила к ним, когда вздумается, пользовалась гостеприимством и исчезала, украв одного-двух коней.
Братья не обижались. В самую глубину их сердец намертво врезался образ Алии Лов – а она теперь оказалась в беде.
И каждый брат любил по-своему.
Хавараш любил дико и жадно, как оголодавший пес.
Гамрон любил мягко, поэтично, деликатно.
Урахат любил время от времени – слишком уж был занят, и сам толком не понимал, чего хочет.
– Сам толком не понимаю, чего хочу, – сказал он.
– Заткнись, – буркнул в бороду сосредоточенный, насупленный Хавараш.
Он склонился над каменным столом, держал в руках дощечки и двигал по ним алмазы.
– Нашел их?
– Похоже, да, – ответил Хавараш.
Камни ранили ему пальцы.
– А где?
– Вот здесь.
Братья склонились над дощечками. Свет преломлялся между камнями, открывал окно. Там виднелась пара. Мужчина явно спешил, тащил за собой связанную и очень злую Алию.
– По-прежнему красивая, – изрек Гамрон.
– До темноты не догоним, – определил Хавараш.