Виана посмотрел на трупы людей, желавших ее смерти. Первый, с длинным мечом, смотрел в небо широко открытыми пустыми глазами. Вне сомнений, он был мертв. Но карлик опустился рядом с ним на колени, вынул из-за пояса нож и аккуратно, чтобы не запачкаться, перерезал горло. Виана не отвернулась, хотя зрелище совсем не понравилось ей. Именно по ее приказу горло резали даже мертвым.
Карлик заметил выражение лица Вианы, сочувственно посмотрел на нее и, перед тем как перерезать горло другому трупу, заслонил его своим телом.
Больше всего Бомола злило то, что в Нижнем Арголане не было ни единой птицы. В подземных садах самых богатых горожан имелись искусственные деревья и птицы, но ни одной настоящей. Паяц бродил по городу, лишенный привычного источника информации.
Арголан был городом закона. Не сказать чтобы тут блюли мораль. Похищение людей и понуждение их биться насмерть на потеху зрителям – не слишком моральное занятие. Но оно целиком в рамках местных законов.
Если похититель имел ордер, то мог называться ловцом и находился под защитой Арголана, равно как и его горожане. Под защитой или нет, для паяца было безразлично, но в противоположность, например, Аттосоу, Венгхи, Клоокблоку, городу продажной любви ОвнТховн, а в особенности городу торговцев детьми Воон Дарт, ни одно убийство в Арголане не оставалось незамеченным. Убийц усердно ловили и вешали, закон работал с эффективностью секатора.
Ну, во всяком случае, в теории.
Тут паяц не ощущал себя свободным. Пусть у него и отсутствовало сердце, болтаться на веревке ему отнюдь не улыбалось. Потому паяц решил прилично вести себя.
До Арголана он добрался за полдня. Бомол вошел в Лабиринты вскоре после Кестеля. Лабиринты тут же выплюнули паяца в окрестности заледенелого моря. Он увидел лежащих на льдинах тюленей. Тогда Бомол вернулся в подземные коридоры, и Лабиринты выплюнули его в Готхерне – там, где вошел.
Паяц нисколько не удивился и не расстроился. Он знал, что Лабиринтам он мерзок, и они не хотят, чтобы паяц бродил по ним, не хотят никак помогать и уж тем более доставлять в Арголан.
Но после нескольких повторений Лабиринтам надоело. Похоже, идея отправления паяца к тюленям перестала развлекать Лабиринты, и наискорейшим образом препроводили его к месту назначения – чтобы только не возвращался.
Бомол теперь мог спокойно подождать, пока явится Кестель. Торопиться некуда, добыча никуда не уйдет. Не получилось сейчас – удастся потом.
Тогда коллекция обогатится. Ах, как же она обогатится! А потом… что же, можно выбрать несколько особо мудрых свиных голов. Свиные головы паяц ценил наравне с людскими. Хотя, конечно, голова Кестеля – ценнее всего. Она опережала свиные буквально во всех категориях.
Жизнь Кестеля выглядела до крайности просто: он зарабатывал ловлей, а когда только мог, проводил время в харчевнях: и в элегантных ресторанах, таких как отельный, и во встреченных по дороге грязных кабаках. Себе он повторял, что нет разницы, где пить, но на самом деле разница была. В добрых харчевнях всегда особое обаяние. Каждая хорошая хороша по-своему, а гнусные все одинаковы.
Женщины, старающиеся найти мужчину в добрых харчевнях, не смердят табаком, водкой и потом. Вообще говоря, в добрых харчевнях женщины вообще не ищут мужчин. Те сами должны искать, а когда находят, то открывают, как приятно пахнут тамошние женщины. Потому Кестель решительно предпочитал хорошие харчевни, пусть хотя бы из-за упоительного запаха чистых, утонченных женщин.
Но тем вечером, несмотря на чрезвычайную изысканность ресторации, Кестель не искал женские запахи, а методично напивался, сидя за стойкой, и ожидал Дунтеля. Тот обещал, что придет – но все никак не приходил.
Водка словно потеряла силу. Кестель хлестал ее как воду, но оттого лишь чуть зашумело в голове, и то на мгновение. Это удручало Кестеля.
В поисках собутыльника Кестель обратил внимание на сидящего рядом вояку, тоже упивающегося вусмерть. Тот представился как Пондры, капитан стражи Арголана. У него сейчас свободное время, а когда свободное время, он ходит по добрым харчевням и упивается, потому что в добрых харчевнях всегда особое обаяние. Каждая хорошая хороша по-своему, а гнусные все одинаковы.
Кестель задумался: может, это его, личные Кестелевы мысли, которыми он успел поделиться с капитаном, но уже забыл об этом? Пондры пил вовсю, и на него водка уж точно действовала – капитана неудержимо клонило на стойку.
Наконец пришел Дунтель.
– Я прошу прощения за опоздание, – извинился он. – Я осматривал город. Надеюсь, вам понравился номер.
– Великолепный номер, – заверил Кестель. – Он выглядит так же, как и прочие отельные номера, но больше нравится мне, потому что дороже.
Дунтель заказал бутылку лучшего вина.
– Вы не должны выпендриваться, – строго предупредил Пондры. – Когда вы приходите сюда, а мы пьем водку, вы тоже должны пить водку с нами.
– В самом деле? – вежливо, но холодно осведомился Дунтель.
– Ну я так думаю. Когда все пьют то же самое, разговор лучше идет.
– Вправду?
– Без сомнения, – подтвердил капитан. – Конечно, если вы не любите водку, пусть и вино, но оно лучше, когда все пьют то же самое.
С минуту Дунтель молча смотрел на Пондры, затем сказал:
– В таком случае я отказываюсь от вина в пользу водки. Вы, как я вижу, знаток в этом вопросе.
– Это господин Пондры, капитан стражи, – представил Кестель. – А это господин Дунтель, приехавший на казнь.
– Чью?
– Может, вы слышали о господине Буртае? – подав капитану руку, Дунтель усмехнулся – очень по-своему, холодно, будто поддразнивал. – Его казнят.
– Ну, слышал. Холера ясная, и сколько слышал! Он приехал сюда несколько лет назад и сразу мне не понравился, хотя до недавнего времени не устраивал проблем. А потом вдруг резня с той семьей в предместье… застигли его, когда он обкрадывал их дом. Тот Буртай своим мясницким ножом со змеиным острием убил всех… даже детей.
Задумавшийся Дунтель молчал.
– Ну, палач с ним позабавится, – пообещал капитан. – А у вас что-то к нему есть, или вы просто посмотреть?
– Можно сказать, что есть. Убийство детей – тяжкое преступление. Такое злодейство – потрясение для всего рода, кровная обида всем родичам.
Пондры мгновенно протрезвел.
– Я очень сожалею. Я не знал, что вы – кровный родственник. Я бы про все это не заговорил, если бы знал…
Дунтель промолчал.
– Мне очень жаль, – заплетающимся языком выговорил капитан стражи.
– Да не важно, – наконец сказал Дунтель. – Я приехал простить ему.
– Невозможно!
– Но это так.
– Но никак нельзя.
Сидящий истуканом Дунтель смолчал.
– Вы неправы! Ну нельзя прощать такому убийце. Если бы он вырезал мою родню, я бы никогда не простил!
Кестель с удивлением посмотрел на Дунтеля, по-прежнему безукоризненно, вымуштрованно вежливого.
– Я понимаю: это трудно принять, – сказал он. – Когда кто-то вламывается в дом, где живет счастливая семья с двумя детьми, и не щадит никого – это жутко. Змеиное острие… страшная смерть, ужасные муки… Конечно, вы представляете это злодейство, когда думаете о господине Буртае, но даже и наигнуснейшие проступки не в силах превозмочь возможность прощения.
– Мне казалось, там было трое детей, – удивился капитан. – Трое маленьких веселых мальчуганов.
– Да, конечно же, трое, – согласился Дунтель.
– Ни о каком прощении не может быть и речи! Конечно, у вас свои причины, но я протестую. Такому злодейству нет прощения!
– Я уважаю ваше мнение, но не соглашаюсь с ним.
Капитанская голова хаотично качалась, и Кестелю даже пришлось отстраниться, чтобы не удариться. Пондры еще что-то бормотал под нос, но, похоже, он уже допился, и силы покинули его. Спустя минуту капитан свалился под стол.
Дунтель выпил рюмку, и от алкоголя его лицо оживилось, зарумянилось.
– Речи нет, быть не может, – бормотал Пондры.
Кестель задумался. Этот Дунтель – чрезвычайно интересный тип.
Дунтель кивнул бармену, и тот в очередной раз наполнил рюмки. Пондры уже спал и не тянул руки. Ловчий и проводник по Лабиринтам выпили вдвоем. Дунтель отставил рюмку и вдруг увидел знакомую карикатурную фигуру, быстро идущую к двери. Рядом шел кельнер и злобно, назойливо выговаривал смешному гостю.
Дунтель не поверил глазам, присмотрелся – но оба уже скрылись из виду.
Лангсс пригласил Виану в свой дом, указал на место у огня, где на полу лежали шкуры оленей, кабанов и косуль. Виана уселась, отложила маску трески.
– Эта маска… моя госпожа не должна носить настолько унизительной маски, – сказал Лангсс.
– Когда-нибудь я швырну ее наземь.
– Моя госпожа, не говорите так. Правьте нами до скончания веков, и пусть оно не придет никогда. Я желаю лишь только, чтобы вы носили более подобающую вам маску.
Виана вытянула руки, чтобы согреть ладони над огнем.
– И чтобы снова повела вас на войну, – сказала она.
– Я желал бы и этого тоже.
– В этой маске безопасно. Люди не интересуются теми, кто их носит, – ведь это же не может быть никто важный.
– Пусть так. Но я никогда бы не надел ее. И моя госпожа тоже не должна. Смените ее на горделивую маску вольнадена, вождя волков, которую вы когда-то носили. Которая больше пристала генералам.
Согретыми ладонями Виана коснулась своего лица, а Лангсс занялся приготовлением питья. По запаху она определила: подогретое вино с гвоздикой и корицей. Старый Лангсс помнил, как Виана любила глинтвейн, и хотел порадовать ее хотя бы мелочами.
– Нетса приведет Алию Лов в Покои Арголана. Я сообщила Парсу в Арголан, чтобы он ожидал.
– Да, тут долго ждать не придется, – прервав на минуту хлопоты, заметил Лангсс. – Однако все это слишком уж быстро и просто для меня, старика.
– А те люди, напавшие на меня… их смерть заметят? – решив сменить тему, спросила Виана.
– Вряд ли. Когда пропадают одни шпионы, появляются другие. А Ордену наплевать на княжеских шпионов. Он, если потребуется, для поисков мозаики выставит всю свою армию.