ить в экстремальных ситуациях.
Длинные гудки. Снова и снова. Мне хотелось кричать от отчаянья.
Какое же я ничтожество. Трус и подонок. Я не защитил их от убийцы, а потом еще и бросил одних. Мне хотелось избить себя.
Я снова и снова пытался набрать 112, но ничего не получалось. Тогда я опять выбежал на улицу. Все та же женщина, похожая на толстую морскую свинку, топталась у подворотни и что-то рассказывала высокому мужчине в очках.
- Надо позвонить в скорую, я никак не могу с мобильного, не соединяется, - сказал я им.
- Здесь за углом магазин, попробуйте оттуда, - посоветовал мужчина.
Сначала меня не хотели пускать к телефону, но я уже не владел собой и так наорал на пожилую продавщицу, что она нервно передернула плечами и повела меня в комнатку за торговым залом. Дозвонившись, я сообразил, что не знаю адреса, но продавщица подсказала.
Мне безумно хотелось пить. Положив трубку, я попросил бутылку минеральной воды, расплатился, но, сделав глоток, понял, что меня вот-вот вырвет. Выскочив из магазина, я вывернул весь ужин прямо на тротуар и заплакал. Потом прополоскал минералкой рот, вымыл лицо и пошел обратно. К маме.
Я сидел прямо на земле, положив мамину голову себе на колени, и осторожно гладил ее по волосам. Во двор просочились какие-то люди, они стояли под аркой и переговаривались, но подойти ближе не решались. Скорая все не ехала. От боли и ужаса меня разрывало изнутри на части, когда терпеть уже не было сил, я начинал тихонько стонать, покачиваясь. Хотелось упасть на землю, кататься по ней, колотить ногами, руками и орать, орать – до хрипа. И я, наверно, сделал бы это, не глядя на то, что рядом стоят люди. Но мама… Я не мог ее потревожить и поэтому только стонал, до крови кусая губы.
15.
- Пан Кабичек?
Я поднял голову. Рядом со мной стояли двое мужчин. Один высокий, в светлых брюках и белой трикотажной рубашке, другой маленький и полный, в летнем костюме.
Маленький заговорил со мной по-чешски. Это оказался сотрудник чешского консульства. Он сказал, что со мной хочет побеседовать следователь, спросил, нужен ли мне переводчик.
- Я свободно говорю по-русски, - ответил я. – Моя мать – русская. Если надо – пожалуйста, пусть спрашивает. Только…
- Операция закончится еще не скоро, - понял мои колебания высокий, видимо, это и был следователь. – Нас пустят в ординаторскую. Если что, нам сразу сообщат.
От одной мысли о «если что» мне стало плохо, но я постарался взять себя в руки.
Скорая приехала одновременно с полицией, то есть милицией. Самое интересное, что меня с ходу попытались арестовать, и если б женщина, похожая на морскую свинку, не подтвердила, что со двора вышел мужчина, наверно, так и сделали бы.
Я разрывался на части между мертвым отцом и мамой, которая так и не пришла в сознание. Мне сказали, что я должен ехать с мамой, а отца на другой машине отвезут в судебный морг на Екатерининском проспекте. Пожилой милиционер записал все данные отца и отдал мне все, что было при нем: деньги, документы, ключи. Маму положили на носилки и погрузили в машину. Я сел рядом с ней.
В больнице ее сразу же увезли в операционную, а в меня прямо в приемном покое вцепилась пожилая, свирепого вида медсестра с волосатой бородавкой на щеке. Записав мамины данные, она долго не могла сообразить, как это: иностранка, а гражданство российское.
- Ну хоть полис-то у нее есть? – допытывалась она.
- Что, извините?
- Ты что, глухой? Полис страховой.
- Страховка? Нет.
- Тогда придется платить.
- Я заплачу. Сколько надо, столько и заплачу.
Она посмотрела на меня с сомнением, заставила подписать какие-то бумаги и ушла, ворча что-то себе под нос.
В операционный блок меня, разумеется, не пустили, и я бродил по маленькому холлу, заставленному неудобными диванчиками и искусственными цветами в горшках. Вот тут-то консульский сотрудник со следователем меня и нашли.
Мы прошли в небольшой кабинет, в котором впритык стояли три рабочих стола, диван и шкаф.
- Вот здесь можете сесть, - молодая женщина в белом халате сдвинула в сторону ворох бумаг на одном из столов. – Извините, что беспорядок, - почему-то она обращалась именно ко мне.
- Ничего, у нас в клинике то же самое, - через силу ответил я. Слова вообще приходилось выдавливать из себя, как будто каждое весило десяток килограммов.
Она посмотрела на меня с сочувствием и вышла. Следователь сел за стол, достал из портфеля папку, из папки несколько чистых бланков. Сотрудник консульства, представившийся мне паном Новаком, тоже приготовился записывать.
Я рассказал обо всем, что мог вспомнить, начиная с того момента, как увидел убийцу на кладбище. Стоит ли говорить о своих подозрениях и семейных тайнах, я не знал, но решил, что лучше пока промолчать. Но о том, что отец знал этого человека, все же сказал.
- Почему вы так решили? – нахмурился следователь.
- Когда отец увидел его, он сказал: «Ты?». Удивленно. Значит, он знал его раньше.
- Ваши родители рассказывали что-нибудь о своих знакомых из Петербурга, знакомили вас с кем-то?
- Нет. Они вообще очень мало рассказывали о своей жизни здесь до того, как переехали в Чехию. Отец учился здесь в первом медицинском, познакомился с мамой. Они поженились и уехали через два года после моего рождения.
- Как вы думаете, почему они ничего вам не рассказывали? Согласитесь, это не совсем обычно. Когда человек уезжает жить в чужую страну, он тоскует по родине, вспоминает, рассказывает. Я вижу, вы очень хорошо говорите по-русски. Следовательно, ваша мать не хотела, чтобы вы совсем оторвались от своих корней.
- Я учился в русской школе. И дома мы больше говорили по-русски.
- Тогда в чем же дело? Вам было неинтересно?
- Наоборот. Но… Мама рассказывала о России, о Петербурге, то есть о Ленинграде. Но не о своей жизни в нем. Не знаю, почему.
- Вы понимаете, если ваши родители действительно знали убийцу, вероятны два варианта. Либо они знакомы с ним еще с давних пор, либо это их чешский знакомый, каким-то образом оказавшийся в России. Но тогда ваш отец вряд ли обратился бы к нему по-русски.
- Не обязательно, - возразил пан Новак. – Во-первых, это мог быть русский эмигрант, во-вторых, по-чешски «ты» звучит так же, как и по-русски.
Я молчал. В голове у меня крутилось сказанное убийцей: «Наверно, лучше было бы убить тебя на их глазах. Сломать их жизнь, как они сломали мою. Но не смог удержаться. Слишком уж я их ненавижу». Почему-то я не мог сказать об этом следователю. Не поворачивался язык. Несмотря на то, что это могло дать ключ к расследованию.
- Пан Кабичек, - пан Новак дождался, когда следователь закончит задавать мне вопросы, и ободряюще дотронулся до моей руки. – Не волнуйтесь, мы вам поможем. Надо узнать, как обстоят дела с вашей матерью. Скорее всего, ей еще долго предстоит оставаться в больнице. К сожалению, она российская гражданка… Извините, я имею в виду, что у нее нет медицинской страховки и мы не сможем оплатить ее пребывание здесь…
- Я все оплачу, - сквозь зубы процедил я. – У отца на банковской карте было достаточно денег. Карта у меня, она не именная. Код я знаю и сниму их сегодня же.
- Не сердитесь, пан Кабичек, я не хотел вас обидеть. Я хотел сказать, что вам, вероятно, пока придется оставить мать здесь, а самому вылететь в Прагу. После похорон отца вы сможете вернуться. В такой ситуации вы без проблем получите долгосрочную визу. Ведь неизвестно, как сложатся обстоятельства.
Дверь открылась, заглянула та самая женщина-врач, которая освободила нам свой стол.
- Простите, можно вас? Операция закончилась.
Я вскочил, как будто подо мной развернулась пружина, и выбежал в коридор.
Грузный высокий врач в голубой хирургической пижаме стоял в коридоре, стянув маску на грудь. Он посмотрел на меня исподлобья, пожевал губу.
- Вы сын? – спросил он гулким, как из бочки, басом.
- Да. Как она?
- К сожалению, у меня не очень хорошие новости. Да нет, нет, она жива. Но во время операции дважды была остановка сердца. Сейчас она в коме, состояние не слишком стабильное. Правда, кома не могу сказать, что глубокая, скорее, вторая степень, выраженная. Это значит…
- Я медик.
- А, ну прекрасно. Студент?
- Да.
- Ну, неважно. В общем, понимаете. Все может быть. Будем стараться, чтобы вышла из комы. Но… может и не выйти. Сейчас ее отвезли в реанимацию, вам туда нельзя.
- Почему?
Врач посмотрел на меня, как на собаку с двумя головами.
- А что вам там делать? Она же в коме.
- Ну… - растерялся я. – Как что? Просто рядом посидеть.
Похоже, он не мог понять меня, а я – его. Как бы там ни было, власть была на его стороне, и к маме он меня не пустил. Зато появился другой врач, я так понял, тот, который должен был за ней наблюдать, и вручил список того, что я должен купить и принести, – и чем быстрее, тем лучше. Лекарства, гигиенические средства, еще что-то.
- Но ведь я же буду платить за лечение, у нее нет страховки, - наивно удивился я.
Теперь уже и лечащий врач посмотрел на меня, как на идиота.
- Вы будете платить за лечение, - сказал он, почесывая идеально гладкую блестящую лысину. – А лекарств нужных у нас нет. Можем, конечно, обойтись и без них, но…
Да, разумеется, в каждой системе здравоохранения свои баги, но такого я даже в страшном сне не мог себе представить. Конечно, отец что-то рассказывал, но я думал, что все его рассказы – дела давно минувших дней.
От одной мысли об отце у меня снова навернулись слезы. Когда я думал о маме, о нем словно забывал. Хотя нет, забывал – это не слишком подходящее слово. Просто я не мог вместить две эти боли одновременно и одинаково остро. Каждая из них притупляла другую. С одной стороны, отец был мертв, а мама хоть и в коме, но жива. С другой, с ним больше уже ничего не могло случиться - в отличие от мамы.
Пан Новак и следователь, похоже, устали ждать моего возвращения и вышли из кабинета. Узнав, как обстоят дела, они наперебой принялись мне сочувствовать и выражать надежды, что мама поправится. После чего надавали мне инструкций и откланялись.