Он, Володька, ждёт подвоха, а подвоха нет. Теща им на квартиру деньги дала. Он измучился: какие проценты будут? Когда отдавать? Или, может, она квартиру на себя запишет или сама с ними жить будет? Ни фига. Всё чисто. Деньги дала и взамен ничего не требует.
А дружки и родня со всех сторон бубнят: «Жди подвоха, скандалить будет, шантажировать, того и гляди, отравит ещё». А тут ничего. Ничегошеньки.
Володька аж извёлся, ожидает этого удара. А тут тёща в гости приглашает, отказываться уже неудобно, тем более жена злится:
– Надо же уважать мою маму! Давай сходим хоть разок на обед.
Пошли на обед. Друзья говорят: вот там всё и случится. Там она и раскроется. Идёт Володька на обед и уже заранее трясётся. Приходят, а там на столе чего только нет: и борщ с пампушками, и селёдочка с картошечкой, и котлетки с варениками, и водочка в графинчике. Глаза разбегаются, слюни текут. Гости расселись, а Володька всё про своё думает – отравит или не отравит.
– А нельзя ли, – говорит Володька, – непочатую бутылочку на стол поставить, а то мы из графинов пить не привыкшие.
– Можно, – говорит тёща и ставит.
И вот Володька бутылку открывает и только из этой бутылки и пьёт, а к закуске и не притрагивается. Все пьют, закусывают, веселятся. А Володька без закуски из своей только бутылки, а когда она заканчивается, вторую попросил. И вот все веселятся, а Володька, который без закуски вторую бутылку приканчивает, мрачнеет всё больше и больше. Он, конечно, хочет закусить. А вдруг отрава?
Он кусочек котлетки отломил, кинул кошке. Кошка котлету съела, пошла на диван и заснула. То ли заснула, то ли концы отдала.
Володька подошел к кошке и палец ей в пасть сунул. А кошка, не будь дура, проснулась и Володьку за палец тяпнула.
Володька аж отпрыгнул. Думает: «Ну, началось! Не теща, так кошка, тёщей наученная».
Пошёл за стол и продолжает водку пить без закуски. Пьёт и мрачнеет.
Тёща говорит:
– Володь, ты чего мрачный такой?
Он говорит:
– Я мрачный? Я весёлый, – да как дёрнет скатерть со стола со всей едой и выпивкой и пошёл буянить. Всё, что думал про тёщу, всё выдал. В общем, устроил скандал в благородном семействе. Буянил так, что еле уняли.
Жена с ним после этого чуть не развелась, а тёща сказала:
– Вот он и проявил себя, показал истинное лицо. Негодяй он конченый, – и стала ненавидеть его до глубины своей тёщинской души. И знать его больше не хотела. И потребовала долг за квартиру вернуть, и поливала его всюду. В общем, стала нормальной тёщей.
А Володька на другой день после гостей сам не свой был. А как же иначе – две бутылки на голодный желудок.
А может, водка была отравленная?
Розыгрыш
В советские ещё времена поехали мы с группой в поездку Венгрия—Югославия—Австрия.
В номере мы жили с одним поэтом. Я с ним сразу договорился, что за обедом я буду нести всякую чепуху, пусть он не удивляется.
И вот приходим мы на обед. С нами за столом сидела супружеская пара: он – писатель, она – пианистка.
Она спрашивает:
– Как устроились?
И я начинаю заливать, что у нас две комнаты.
– Как две? – удивляется жена. – А у нас одна.
– Не знаю, – говорю я, – у нас две, и ванная комната с ванной и душем.
– А у нас только душ.
А поскольку платили мы за путёвки одинаково, у них на лицах появляется некоторая неприязнь к нам.
– Единственное, что непонятно: зачем нам в комнату поставили рояль. А мы оба на нём играть не умеем.
– Можем на рояле поиграть, – добавляет поэт, – но только в карты.
– Слушайте, – говорит с возмущением жена, – но ведь это я – пианистка. Просто вам отдали наш номер. Сеня, после обеда иди скандалить.
– А за окном, – включился мой поэт, – за окном у нас виноград растёт.
Вы бы видели позеленевшее лицо пианистки. Виноград её просто доконал. Мне даже жалко её стало.
И я сказал:
– Но виноград зелёный, его есть пока нельзя… У них отлегло. Они быстро и сумрачно доели и побежали скандалить с руководством. А мы поднялись в свой номер, я выглянул в окно, повернулся к поэту и, делая вид, что жую, сказал:
– А виноград нормальный, очень даже вкусный виноград.
Вы бы видели его лицо!
С криком «Где?» он кинулся к окну. Понял, что его разыграли, и начал ругаться.
В это время к нам вошли без стука муж с женой. Они хотели убедиться, что всё, что я сказал, – правда.
Они вошли и не увидели ни рояля, ни ванной, ни двух комнат.
– А виноград-то хоть есть? – робко спросил муж.
– Виноград есть, – сказал поэт и закрыл окно, чтобы они не могли проверить.
После ухода супругов поэт продолжал со мной скандалить. Я его предупредил, что это плохо кончится, но он не поверил. Перед отъездом из гостиницы я собрал все шампуни, мыло, зубные щётки, засунул всё в целлофановую косметичку, взял гостиничные тапки и всё это положил в чемодан. Когда я укладывал туда же каменную пепельницу, поэт закричал:
– Ты что, с ума сошёл, это же воровство!
– Ты просто не в курсе: на Западе всё, что тебе нравится в номере, можешь взять с собой. Не веришь – позвони администратору.
Он позвонил и на ломаном английском спросил, может ли он взять с собой шампунь, мыло, тапки и так далее. Пепельницу по-английски он не помнил, поэтому ограничился этими тремя предметами.
Услышав в ответ «Йес», он стал запихивать в свой чемодан всё, что попадалось под руку: оставшиеся шампуни, мыло, щётки, тапки и пепельницу, которую я незаметно выложил из чемодана на стол. Более того, на тумбочке, возле его кровати, стояла настольная лампа. Видно, она ему понравилась, потому что он и её прихватил. И так вот, в одной руке – чемодан, в другой – лампа, он пошёл на выход. Внизу его, конечно, администратор спросил, куда он несёт гостиничную лампу.
Он сказал:
– Так мне же разрешили!
– Кто разрешил?
Ничего лучше он не придумал, как показать на меня.
Администратор спросил:
– А что, ваш друг – хозяин нашей гостиницы?
– Но он же всё взял! – вскричал поэт. – У него полный чемодан барахла, – сдал он меня.
Открыли чемоданы. У него нашли пепельницу и, вместе с лампой, отобрали. У меня ничего, кроме шампуней и тапок, не было.
– Ну, и как ты себя чувствуешь, после того как сдал меня? – спросил я.
– Так не шутят! – кричал он.
Вся группа стала на его сторону и начала меня ругать. Я их предупредил, что это плохо кончится, но они меня не послушались.
На другой день я сказал поэту по большому секрету, что продавать матрёшки, «Зениты» и икру лучше всего в Вене. Там они идут дороже всего в квартале еврейских эмигрантов. Тут же об этом узнала вся группа.
И вот привозят нас в Вене в район, где живут эмигранты из СССР. Наши люди, полностью затоваренные дефицитом, кидаются в местные лавочки. А там этого барахла навалом, и никто его не берёт. А если учесть, что Вена была у нас последним городом, дальше мы на автобусах ехали в Ужгород, то можете себе представить, как все в группе полюбили моего поэта. Его чуть не убили. Он кричал, что это я его научил, но ему никто не верил, потому что я своё барахло продал ещё в Белграде.
А все тогда надо мной смеялись, что я так дёшево всё отдаю.
Подлянка
А меня хлебом не корми, дай только кому-нибудь подлянку устроить.
Вот в школе дети какие подлянки учителям делают? Кнопки на стул подложат, хлопушки всякие. Но это всё – детский сад. А я со школы по-крупному работать любил. Вот перед тем как училка в класс войти должна, я дверь приоткрыл и на дверь банку трёхлитровую с баклажанной икрой поставил, а вместо училки директор вошёл. Банка ему по башке, икра по лицу. Он с катушек, я – в другой школе.
А в новой школе тоже не надолго задержался. Я стул учительский клеем прозрачным намазал. А у нас урок истории как раз отменили, и вместо него директор пришёл географию проводить. Ну, везёт мне! Он на стул сел, пока перекличку делал, клей его штаны намертво схватил. И вот когда он встал, чтоб на карте Бразилию показать, то он не один встал, а вместе со стулом.
Он шаг сделал, а стул за ним. Он как заорёт:
– Бразилия где?
А мы в ответ:
– В Караганде.
Он стул как рванёт и кусок штанов выдрал и так вот, с дыркой, и побежал.
Виноватого искали недолго. И директор решил с моим отцом поговорить в последний раз.
– Сегодня, – говорит, – вечером приду.
А мы в частном доме жили, на окраине нашего городка. У меня три часа всего было. Но мы с пацанами успели на дороге к дому яму вырыть, толем заложили, землёй присыпали, сидим, ждём.
Он идёт как ни в чём ни бывало. Меня увидел, говорит:
– Сейчас я тебе, поганец, устрою.
Ну и устроил. Шагнул вперёд и вниз загремел. Он маленький, а дыра глубиной метра три. Он все три метра, пока летел, «Убью!» кричал.
Я сверху глянул, а оттуда – мат-перемат. Я говорю:
– Непедагогично!
Он кричит:
– А ну тащи верёвку!
Я говорю:
– А мыла к ней не надо?
Он кричит:
– Тащи лестницу, помоги мне вылезти, а то я орать буду.
Я говорю:
– Орите, орите, я отца в туалете запер, всё равно не услышит.
Он говорит:
– Ты чего добиваешься?
Я говорю:
– Не выгоняйте меня из школы.
Он кричит:
– Выгоню завтра же!
Я говорю:
– Завтра не получится, до завтра вы из ямы не вылезете.
Он говорит:
– Отец рано или поздно выйдет.
Я говорю:
– Скорее поздно, чем рано. Он пять бутылок водки принёс, это дня на три.
– Ладно, – говорит, – чёрт с тобой, тащи лестницу. Оставлю в школе.
Я его выпустил, он тут же меня схватил, притащил домой. А тут батяня озверевший в туалете дверь вышиб.
Я кричу:
– Папка, меня бандит в заложники взял, деньги с тебя хочет получить.
А моему батяне, когда он в дупель, только дай повод подраться. Ох он этого директора метелил! Потом, когда понял, что это директор, они вдвоём уже меня метелить начали. Причём директор держал, а папаша бил. А когда я уворачивался, он по башке директору попадал. Потом они, конечно, вдвоём сели, выпили. Очень меня хвалили за сообразительность.