Директор говорил:
– Из вашего парня выйдет толк.
Папаша говорил:
– Я знаю, толк выйдет, а дурь останется. По себе знаю.
Но я на папашу зло затаил, и, когда он наутро в ту же яму попал, я подумал: «Не поймёт меня папаша, когда вылезет». Он-то клялся, слово джентльмена давал. Орал: «Гадом буду, не трону!»
Но как был гадом, так им и остался. Всыпал по первое число, как говорится. Ох он лютовал! Четвертовать меня хотел. Но не знал, как это делается. Хотел мне гильотиной башку отрубить, но у нас дома ни одной гильотины не нашлось.
Короче, зажал он мне голову между колен и лупцевал до тех пор, пока я ему не сделал то, что мусульманам и евреям делают. Ох он орал! Так орал, что я понял, дома мне больше не жить. И ушёл из дома навсегда. Но на прощание прибил его ботинки гвоздями к полу. Соседи рассказывали, что он жутко орал, когда шагу ступить не мог, решил, что у него ноги отнялись.
В общем, из школы меня выгнали, из дому тоже, пошёл я в армию.
А там меня, конечно, уже давно ждали. Особенно прапорщик один. Он как меня увидел, я сразу понял – у него появилась цель в жизни.
Он меня часами гонял по плацу, заставлял картошку и туалет чистить бритвой. Уже потом он узнал, что я его бритвой всё это и делал. Заставлял меня бегать на одной ноге по бревну и на двух по забору.
А я ему только одно сделал. Он по утрам в туалет свой индивидуальный ходил. Сам себе во дворе скворечник поставил, сам туда и ходил. Сядет там, сигаретку закурит и спичку вниз, в очко, кидал. Ну, и на этот раз бросил. Он же не знал, что я туда керосину налил. Снизу как полыхнёт! Он как заорёт: «Война!», как дунет. Нет, живой-то он остался, но тихий стал и почему-то перестал любить яичницу, что-то она ему напоминала из прежней жизни. Комиссовали его. Он теперь два магазина продуктовых имеет, по гроб жизни мне благодарен, что я ему помог из армии уйти.
В общем, ушёл он, а мной майор занялся. Он раньше прапорщика гонял, а теперь на меня перешёл. Правда, он по мелочам не разменивался, он по-крупному издевался. Заставил меня весь газон, всю траву в зелёный цвет покрасить перед приездом генерала и ходил каждую травинку проверял.
Я, конечно, всё выкрасил, а краски ещё два ведра осталось. Ну что было делать? А у нас ангар был с военной техникой, и рано или поздно туда генерала должны были привести. Вот я там, на входе, на дверь оба эти ведра и поставил. Они с генералом со свитой всё обошли и наконец до ангара добрались. Майор так галантно генералу дорогу уступил, мол: «Проходите, товарищ генерал, полюбуйтесь, какая у нас техника».
Генерал дверь открыл и тут же полюбовался. Ведро опрокинулось, и краска сверху вся на генерала и вылилась. Прямо на голову. Генерал замер и только сказал:
– Ах ты, мать твою!
А майор на знакомые слова дверь ещё приоткрыл и вверх посмотрел, то есть лицо своё квадратное навстречу неизвестности развернул. И эта неизвестность зелёного цвета вместе с ведром точно на его личико и обрушилась. Ох, как они орали!
Генерал орал:
– Козёл! Урод!
А майор вежливо так:
– Товарищ генерал, вы на себя-то посмотрите. Генерал:
– Вон отсюда!
А майор:
– Что, даже и технику не посмотрите?
Короче, через неделю майор уже служил на границе с Киргизией в качестве сторожевой собаки.
А новый командир меня за версту обходил. А если я ему в глаза вдруг случайно посмотрю, он орал:
– Только попробуй, сразу пристрелю!
И по глупости своей научил он наших дедов старослужащих мне тёмную устроить. А я их разговор подслушал. Они меня наметили отметелить в пять утра. До пяти я подготовился, каждого из них крепко-накрепко привязал к кроватям, пока они спали, и пробки выкрутил.
А в полпятого как закричу:
– Пожар! – да ещё шашку дымовую швырнул. Что тут началось! Все орут: «Пожар!», все вскакивают, а деды-то не могут вскочить, только орут: «Спасите! Помогите!»
Ну, я им, конечно, помог, прошёлся по их кроватям прямо в сапогах. В принципе всё нормально кончилось, и простыни потом постирали, высушили. Нет, побить они меня всё же побили, но не в пять же утра, когда со страха можно чего угодно сделать.
Вернулся я на гражданку, женился, живём за городом с тёщей и с женой. И всё бы хорошо, но тёща меня невзлюбила, и, главное, непонятно за что.
Подумаешь, я подпол для неё открытый оставил, и что, за это сердиться надо? Я же её оттуда и вынимал, пока она меня за палец не укусила.
«Ну, – думаю, – ладно. Что-нибудь я да придумаю».
Всю ночь думал. А под утро возле крыльца цемент с песком положил. Под самое утро, как раз дождик прошёл, и тёща, как ясное солнышко, на крылечко вышла. Я ей говорю:
– Кто-то у нас ночью все розы оборвал.
Как она закричит: «Где?», как кинется, и в цемент. Где-то шагу на третьем её уже схватило, и так она в ботинках, как памятник, замерла.
Я говорю:
– Тёщенька, вас, может, ещё и сверху цементом присыпать перед дождём? Какой, – говорю, – монумент «Родина-мать» получится!
Тут уж она поняла, что попалась. Прощения просила за бесцельно прожитые годы. Обещала вообще не появляться. Вытащил я её, только ботинки её в цементе навсегда остались. Как памятник неизвестной тёще.
Вот так и живём. Со скуки как-то жену разыграл. Месяц ей звонил, с кавказским акцентом говорил, цветы присылал, фотографию свою в парике с усами, фрукты посылал. Сам потом ел. В общем, добился своего. Однажды она говорит:
– Тенгиз, приходи, мужа дома не будет. Только я свет включать не стану. Ты сразу ко мне на голос иди.
Я, конечно, пришёл. Дверь осторожно открыл. Она мне в темноте говорит:
– Раздевайся и сюда иди. Я уже в постели.
Я всё с себя снял, на голос пошёл.
Тут как раз свет зажёгся, и все они одетые сидят, и на меня, дурака голого, уставились: и тёща, и тесть, и жена, и даже соседи.
Соседям я понравился.
Вот так и живу, а иначе скучно жить, граждане.
Переговорное устройство
Одна женщина должна была хоронить мужа. Пришла в бюро и стала заказывать гроб. Всё обговорили: размер, материал, уже собиралась заплатить деньги, как продавец говорит ей:
– А переговорное устройство ставить будем?
– Какое устройство?
– У нас теперь новая услуга – ставим в гроб к покойнику переговорное устройство.
– А с кем ему переговариваться?
– С вами.
– Как со мной?
– Да так. Вы здесь, наверху. Он там, внизу. У него микрофон и передающее устройство, у вас – приёмник. Если он чего захочет вам сказать, нажимает кнопку и говорит.
– Как же он кнопку нажмёт?
– Рукой.
– Так она же у него не работает.
– Ну, значит, второй рукой.
– А что, вторая у него работает?
– А почему нет? Захочет поговорить – нажмёт, скажет вам, чего захочет.
– Чего он захочет?
– Как чего? Захочет поговорить с вами.
– О чём поговорить?
– Как о чём? У него одна тема.
– Какая тема?
– Ну, скажет, что жив-здоров. Просится наверх.
– Как он попросится наверх, если он мёртвый? – Ну, если мёртвый, он не попросится, а если живой?
– Как это – живой?
– Да так. В прошлом году одного хоронили, уже закапывать начали, как он изнутри крышку выбил и так всех материть начал.
– А почему он материл?
– Потому что не протрезвел ещё.
– Так его что же, живьём похоронить хотели?
– Ну да. Они же не знали, что он пьяный вусмерть. До того напился, что сердце остановилось. Все думали, что он окочурился, а он-то живее всех живых.
– Ленин, что ли?
– Почему Ленин? Жену его не Лена, Антонина звали. Хорошо, он вовремя очнулся. А если бы закопали, всё, кранты. А было бы у него там переговорное устройство, ему всё одно, он бы оттуда…
– Опохмелиться попросил?
– При чём здесь опохмелиться? Он бы оттуда обматерил всех, дескать, живой. Давайте назад вер-тайте, разрывайте меня скорее, я ещё не всё допил.
– Но мой-то не пьёт.
– Ну и что? Вон полгода назад одного похоронили. А на могилке алкаш на свежие ветки прилёг, и снится ему, что кто-то орёт: «Ах, мать вашу, – орёт, – зачем свет в комнате выключили?» Алкаш проснулся, думал, что сон, а крик продолжается: «Включите свет, а то всех расчехвощу!» Алкаш к сторожу. Привели рабочих, откопали – живёхонек! Летаргический сон. А если бы алкаш не на ту могилу лёг – всё, проворонили бы человека. А будь у него переговорное устройство, он бы проснулся, кнопку нажал, сказал бы жене: «Нюра, пора меня вынимать».
– И Нюра бы концы отдала.
– Если бы устройство заказала, не отдала бы. Она бы этого сигнала ждала. Ну что? Будем устройство заказывать или так обойдёмся?
– А дорого?
– Ну, если в одну сторону, то сто долларов. А если туда и сюда, то двести.
– А туда и сюда зачем?
– Ну как же. Он вас чего-то спросит, вы ответите.
– Чего он спросит?
– Откуда я знаю, чего он спросит? Ну, может, какая погода или как «Спартак» сыграл.
– Зачем ему там «Спартак»? Он спросить одно только может: будете вы меня назад вынимать или нет?
– Так что ж вы его, без ответа оставите? Значит, он спросит, вы в ответ ничего не скажете, он и знать не будет, откопают его или нет.
– А как же он там, в темноте, переговорное устройство найдёт?
– Вот это правильно. Он очнётся, а вокруг темнота, хоть глаз выколи, поэтому у нас ещё одна новая услуга – подсветка гроба. Он просыпается, а там светло как днём, и на устройстве написано: «Переговорное. Нажмите кнопку», и всего 100 у. е.
– А ведь пока его раскопают, часа два пройдёт.
– Не меньше. Это точно.
– Что ж ему, два часа голодному быть?
– Вот это правильно. Поэтому у нас новая услуга – сухой паёк в гроб даём. Батончик сырокопчёной, пара апельсинов, кое-какие консервы. С открывалкой. Вилочка, ножичек. В общем, чтобы человек чувствовал себя комфортно. И всего – 100 у. е.
– Чего-то не хватает.
– Да. Книжку ему туда. Газеты последние. Вот чего не хватает. Он же дня три последних газеты не читал.