– Однако же посмотрите на это.
Доктор повернул ручку громадного сейфа, стоящего в углу комнаты, и осторожно извлек на свет бумажный пакет. На цыпочках он подошел к столу из мореного дуба, положил добычу на гладкую, полированную поверхность и медленно, кончиками пальцев, развернул шуршащую бумагу так, словно доставал мину, готовую взорваться в любую секунду.
На столе лежал медальон. Та самая змейка, которая сейчас висела на шее музыканта.
– Боже правый!
Существо, пристегнутое к электрическому стулу, внезапно дёрнулось и жутко завыло. Мёртвые глаза вспыхнули дьявольским огнем, костлявые пальцы заскребли по деревянным подлокотникам, загоняя себе под ногти длинные занозы. Доктор быстро завернул золотое, покрытое зеленоватой глазурью украшение обратно в бумагу. Существо ещё раз дернулось и затихло, повиснув на кожаных ремнях, опутывающих неимоверно худое тело.
– В прошлый раз он разорвал ремни. Трое санитаров еле оттащили его от стола. И такая реакция каждый раз. Иногда оно не воет, а говорит быстро и бессвязно. Из его бормотания я понял, что они с товарищем нашли это, – доктор ткнул длинным пальцем в сверток на столе, – в заброшенном могильнике. И похоже, там был ещё один предмет – по всей вероятности, кинжал, который, к сожалению, к нам не попал. Я предполагаю, что его унес товарищ нашего подопечного.
– Где вы нашли этого несчастного?
– Под Лондонским мостом, где-то около двух недель назад. Эта штука висела у него на шее. С тех пор он ничего не ест и реагирует только на эту безделушку.
– А к чему такие предосторожности, док? Вы несли украшение так, будто это на самом деле живая кобра.
Доктор почесал плешивую макушку и стал похож на дрессированного терьера из цирка, озабоченного проблемой деления четырех косточек на две равные части.
– Видите ли, мистер О’Нил…
– Джонатан…
– Видите ли, Джонатан, – промолвил доктор, – поэтому я и пригласил вас. Может быть, этот предмет является переносчиком некой неизвестной науке инфекции, способной вызвать столь странную форму кататонического ступора? Может, он как-то влияет на мозг? Мало ли какие загадки таит история. Вы бывали в Индии, посетили Тибет, ваши монографии об исчезнувших культурах обошли весь научный мир. Вам и карты в руки. А я – скромный психиатр, мне не под силу решать такие задачки. Попытайтесь вы…
Картина поблекла и расплылась клочками белесоватого тумана. Эндрю стоял перед раскрытой дверью в подъезд собственного дома. Из глубины коридора первого этажа с потрескавшейся стены на него загадочно смотрела мексиканская девушка с улыбкой Моны Лизы на красивых, чувственных губах.
– Привет, Громила…
– Привет, Сью.
Лицо сержанта Томпсона приняло страдальческое выражение. Конечно, Сью очень симпатичная девчонка, правда, в постели абсолютное бревно и к тому же, как оказалось, круглая дура. Ну ведь можно же переключиться с общей связи на параллельную, чтобы в каждой полицейской машине динамик не верещал интимным полушепотом: «Привет, Громила…» – и все сотрудники патрульной службы, находящиеся в это время на дежурстве, многозначительно не перемигивались друг с другом.
– Я узнала всё, что ты просил. Фирма «Дюпон» выпустила три золотых зажигалки в форме гитары для награждения финалистов конкурса виртуозов гитары в Тихуане, проходившем там ровно пять лет назад. Одну получил один слепой парень… ну ты, наверно, видел его по ящику. Другую – пожилой блюзмен под триста фунтов весом. Он сейчас в турне по городам Мексики. А третий… Вот за третьего с тебя причитается.
Интимный шепот стал ну очень интимным. Джек покрылся холодным потом, представляя, как весь департамент давится от смеха над динамиками своих селекторов.
– Третью получил Эндрю Мартин. Да-да, тот самый, помнишь? Его крутили и по ящику, и по радио по десять раз на дню тоже лет эдак пять назад. Потом он лечился в клинике для наркоманов, затем исчез. А сейчас живёт в бедном пригороде Тихуаны.
Джек, действительно, сразу вспомнил высокого, худощавого, задумчивого парня, которого он как-то видел по телевизору. И хотя Томпсон ничего не смыслил в музыке, рука не поднималась переключить ящик на другой канал. Было что-то особенное и в этом парне, и в его сумасшедшей музыке, которая выворачивала душу наизнанку и уносила куда-то далеко-далеко, подальше от надоевшего быта и каждодневной, непрекращающейся, часто бессмысленной суеты.
– В общем, это не наша юрисдикция. Если ты, конечно, не решишь сам смотаться в Тихуану и притащить его в участок за воротник.
Сью деликатно хихикнула.
– Никто никого никуда тащить не собирается, – сдержанно произнес Томпсон. – А вот допросить подозреваемого никто мне запретить не вправе. Так что диктуй его координаты, я записываю.
Сью быстро продиктовала адрес.
– Только смотри не убей его, Громила, – вновь хихикнул динамик. – Может, у него просто украли эту зажигалку. А ты понапрасну доведешь парня до инфаркта, когда начнешь размахивать у него перед носом своей ба-альшой пушкой.
Томпсон зло ударил по выключателю, и динамик заткнулся.
– Иди ты к черту, дура, – прошипел сержант, закладывая крутой вираж на повороте в сторону границы.
Когда гитарист перешагнул порог квартиры, первое, что он увидел, были широко раскрытые глаза жены.
– Где ты был столько времени, Эндрю? С тобой всё в порядке? – тихо спросила она.
«Где ты был… Какое ей дело, где я был…»
– На улице, – буркнул музыкант. – Это тебе. С днем рождения.
Он протянул жене цветы и, не вытерев ног о половичок, прошел в комнату. Грязные разводы от остроносых, окованных железом сапог потянулись за ним широким следом.
Нэнси осталась стоять на пороге, прижимая к груди букет. Глаза её медленно наполнялись слезами.
А у него на душе царила абсолютная серая пустота, как в старом чулане, из которого вынесли все, что когда-то радовало, имело значение, было важным и нужным…
Эндрю подошел к телевизору и нажал кнопку. Кролик Баггз Банни весело запрыгал по экрану, погоняя огромной морковкой грустного белого медведя.
– Ну что стоишь как статуя? Положи цветы в воду, – проворчал Эндрю, плюхаясь в кресло.
Женщина горько заплакала и скрылась в ванной. Всхлипывания заглушила струя воды, бьющая из крана.
Эндрю почувствовал, как в груди начинает ворочаться раздражение.
«Эти вечные слезы. Это постоянное „Где был? Что делал?“ Надоело…»
Нэнси вышла из ванной, утирая глаза платком. Она тихонько подошла и села на подлокотник кресла. Тоненькие пальчики нервно перебирали поясок домашнего халата.
– Что с тобой, милый? – еле слышно спросила она. – Скажи мне, что происходит?.. Эндрю, я люблю тебя. Но просто иногда мне кажется, что ты – это уже не ты…
Он молчал. Она зарыдала в голос и в отчаянии ударила его по щеке крохотной ладошкой.
– Господи, да очнись же ты!.. О, Боже мой, нет!
Музыкант медленно повернул голову. На Нэнси смотрели два ярко-рубиновых глаза. Человек в кресле был Эндрю… и одновременно не был им. Красные, налитые кровью белки глядели на неё с какой-то потусторонней, неземной яростью. Из раздувающихся ноздрей монстра хлестала чёрная кровь. Крепкие, длинные ногти впились в обшивку кресла, и материал с треском разорвался, обнажая фанерную основу подлокотников.
– Никогда не смей меня бить! – сквозь зубы прошипело чудовище. – Это – закон! Слышишь, ты!..
Костлявый кулак ударил в лицо Нэнси и отбросил её к стене. Она упала не издав ни звука и скорчилась около батареи, инстинктивно прикрывая руками тяжёлый живот. Эндрю подскочил к ней и, схватив её за волосы, поволок в ванную, из которой доносились звуки льющейся воды.
В ванне плавали цветы. Ярко-красные бутоны распустились в воде, и… лепестки, отрываясь от венчиков, медленно опускались на дно ванны. Красивое, завораживающее зрелище смерти. Эндрю на секунду остановился. Лепестки, словно капли крови, устилали дно ванны, уже наполненной водой до краев.
Пустота в душе наполнилась смыслом. Все, что оставалось в нем от человека, затрещало по швам и осыпалось, как осыпается кокон с гусеницы, переживающей свое новое рождение в новом голодном теле.
– Эндрю, – слабо позвала Нэнси, – Эндрю…
Но зверь, наконец-то проснувшийся в человеке, не собирался отпускать его.
Эндрю дико захохотал и толкнул женщину. Она упала в воду, и каскад ледяных брызг окатил музыканта с головы до ног. Нэнси попыталась закричать, но тяжёлый сапог ударил её в грудь и прижал ко дну. Она забилась, ломая ногти о край ванны и крася белую эмаль кровавыми разводами.
Лицо несчастной скрылось под водой. Она дёрнулась кверху, но окованный железом каблук с нечеловеческой силой давил на грудь.
Она рванулась снова.
Бесполезно…
Большой пузырь воздуха отделился от губ женщины, скрытых под водой. Потом ещё один, поменьше. Пузыри медленно поднимались со дна и маленькими вулканчиками лопались на поверхности. И с каждой секундой их становилось всё меньше и меньше.
Наконец Нэнси перестала биться. Её тоненькие руки безвольно вытянулись вдоль тела. Эндрю усмехнулся и повернул ногу на обнажившейся груди жены так, словно тушил тлеющую сигарету.
«Зло не приходит извне, – раздалось в голове Эндрю. – Оно живёт в каждом из нас и терпеливо ждет своего часа, чтобы вырваться наружу».
– Кто здесь? – дико закричал музыкант.
На мгновение мрак отпустил его душу. Демон, поселившийся в человеке, похоже, испытывал наслаждение в те моменты, когда Эндрю – настоящий Эндрю – смотрел на дело рук своих… А может, и не было никакого демона? Зло не приходит извне…
Эндрю стоял над ванной и с ужасом смотрел на дело рук своих.
– Господи, Нэнси, что я наделал?!!!
Живот трупа задрожал. По воде пошли круги. Лепестки роз, будто маленькие кораблики, закачались на волнах. Треснула ткань мокрого платья, и контуры маленького лица проступили сквозь синеющую кожу круглого живота.
– Ты – это он, – прошептали губы так и не родившегося младенца. – Он – это ты.