— Живы, и то хорошие новости. Очередное задание на носу.
— В чём состоит?
— Да хрен знает. Николаич отмалчивается.
— Не к добру.
— Угу. А выступаем завтра. Инфа проскочила случайно, буквально час назад.
Мы двинулись в сторону части. По дороге Лёха сообщил:
— Тебе тут соседа ищут. Я тоже одинокий, так, значит, свою кандидатуру выдвинул. Не против?
— Нет, конечно.
Вскоре нас вызвал главный и спросил про объединение. Выслушал с неизменным бесстрастным лицом, эмоций на котором меньше, чем волос у того же Николаича на лысине. А через час мы лежали в оборудованных корректировкой формы креслах.
Процедура объединения, или, как её называли в шутку, братания, занимала около ста минут. Чтобы объединяемые не повредили ненароком головы, на уровне лба и подбородка затягивались ремни, привязанные к креслам. Вводился наркоз. Потом в височной доле каждого просверливали по дырке — друг напротив друга. Вкалывали в серое вещество седативный препарат. Тонким эластичным кабелем с нейрочувствительными штепселями на обоих концах соединяли головы. Пронзая мозг, остриё касалось центра, отвечающего за мыслительную деятельность. Как выяснилось, самосознанием руководил именно он. Следом — калибровка силы и частоты мозговых волн, словно выравнивание звука на записи. Щелчок переключателем, и стартовало перетекание. Сон ускорял необходимые для процедуры процессы. Два человека перекидывались знаниями, суждениями, привычками. Оба мозга, расслабленные, дезориентированные седативом, принимали полученную информацию за собственную. Постепенно действие препарата сходило на нет, мыслительные процессы разгонялись, одновременно закрепляя сведения до состояния памяти и рефлексов. Просыпались объединяемые. Ментоимплантолог подсказывал им: думайте о чём-нибудь, помогайте сознанию привыкнуть к изменениям.
Этот гад Лёха послал мне в мозг образ сексуальной голой девушки. Я парировал грубой, но смешной шуткой о Николаиче.
— Козёл ты, — беззлобно проронил Лёха.
— Не болтайте, настройки собьёте, — пресёк возможные дебаты ментоимплантолог. Пожилой специалист в очках покрутил регуляторы. — Попробуйте обменяться, — проскрежетал он. — По очереди.
«Давай», — уступил я.
Чувство уверенности в себе неожиданно подскочило: собрат переслал часть отваги, намекая, что никогда не стоит сдаваться. В качестве компенсации Лёха автоматически приобрёл некую долю моих страхов. Отдав её, вернул обратно смелость, и настал мой черёд. Я перебросил приятелю спокойствие, немедленно ощутив волнение, — взаимную бессознательную передачу. Сбросил напряжение, возвращая качества к исходной точке.
— Чудесно, — оповестили нас. — Теперь пообщайтесь — буду отслеживать неполадки в восприятии.
Я послушно обратился я к Лёхе:
— Что ты делаешь в моей голове?! Ну-ка пшёл отсюда!
— Сам иди! Бродит, блин, по чужим воспоминаниям. Свои надо иметь!
Мы беззаботно перешучивались. Имплантолог сверял показания, вносил окончательные правки в ментограммы.
— Нормально, — бросил он. — По уколу обезболивающего, вытащу «шнур», дырки залеплю. И валите.
Наутро Николаич построил всех перед казармой. Главный выдал невнятную, тусклую речь примерно такого содержания: «Вы молодцы, способны на подвиги, я в вас верю, вместе мы победим». Но если банальщина ещё объяснялась усталостью и потерей большей части подразделения, то чем обосновать странную, нехарактерную для полковника сухость? Он профессионал, каких поискать, опытнее любого из нас. Видел тысячи смертей, пережил не одну гибель соседа. И вдруг — подобное. Минутная слабость? Упадничество? Что-то ещё?
Оказалось, третье.
Однако подвоха не заподозрили, даже когда Николаич объявил, что путь наш лежит в жилые кварталы Джонов. Преодолевая поля и пролески, догадок не строили. Лишь выполняли задачу — шли за командиром, куда ведёт. Толстомясый Пятнов сыронизировал, что, наверное, на расстрел, из-за чрезмерного аппетита. Кто-то вяло хихикнул, а остальные проигнорировали болтливого рядового. Вера в лидера была крепче крыши бомбоубежища.
Три с лишним часа армейские сапоги топтали землю единственного на Земле континента. На подступах к цели Николаич велел рассредоточиться и ждать сигнала. Военные укрылись кто за деревьями, кто за холмиками. Мы с Лёхой примостились за валуном.
Связавшись с кем-то рации, полковник минуту смотрел на стены города. Хотел бы я думать, что он испытывал страх или нерешительность.
Наконец, отдав приказ «в атаку», Николаич первым ринулся в бой, чего раньше за ним не замечалось. Это смутило меня и, как минимум, Лёху. Но долг превыше сомнений. Впереди засели Джоны, устранить которых — часть нашей работы.
Пятнов резко замолчал: не для того чтобы бежалось лучше, а потому что сосредоточился на задании. Именно он снял часового в окне башни, чем спас мне жизнь. Разрезав лучом черепушку второму охраннику, я прислонился спиной к стене и в благодарность кивнул Пятнову. Толстячок, стоявший неподалёку, оттопырил большой палец. Мы отстреливались, давая нашим возможность напасть неожиданно. В двух случаях из трёх сработало: постовых грохнули. На третьего полез с ножом белобрысый коротышка Гарик. Промахнулся, получил штыком в живот. Лёха, разобравшись со своим визави, очередным выстрелом уложил драчуна Джона. Нескольких отправил в мир иной лично Николаич, он же вывел из строя электронный замок на воротах.
Подналегли на тяжёлые створки и, распахнув, уже готовые к более опасной перестрелке, опешили. Замерли. Сотня Джонов неслась с оружием наперевес — но среди противников не было военных.
Заныло сердце. Задал же вопрос не я, а Лёха:
— Где враги?
— Вот ваши враги! — зло выкрикнул полковник и, вскинув бластер, принялся палить по мирным гражданам.
Я не видел вещи страшнее. Мужчины и женщины, взрослые и дети, старики мешками валились на асфальт. Один за другим. Лопаты, рогатки, камни падали из ослабевших рук.
У бластера Николаича кончился заряд.
— Стрелять! — заорал главный.
Брошенный кем-то из Джонов камень ударился о каску, и это привело меня в чувство. Словно бы против воли, нацелил Б-4 на ближайшего горожанина. Услышал клич:
— Смерть Ваням!
И коснулся сенсора. Пацану, с виду младше меня, срезал ногу безжалостный ядовито-оранжевый луч. Обагрил ли слух вопль? И юноша — рухнув, забился в конвульсиях? Сквозь непонятную пелену не разглядеть. А вместо жертвы чудился умирающий, бессловесный Васька Спицын.
Боковое зрение подсказывало, что сослуживцы всецело поглощены импровизированной казнью. Голова заныла от переживаний Лёхи, затуманилась от его метаний. Посмотрел глазами соседа в надежде скрыться. Не помогло. На грани звука зародился низкий гул. Он нарастал те бесконечные две-три минуты, что длилась бойня. И, достигнув предельной громкости, оборвался до боли в ушах, когда леденящее действо закончилось.
Пальцы разжались, бластер четвёртой модели стукнулся о покрытый трещинами асфальт. Организм быстро избавился от пищи, однако рвало меня ещё очень долго.
Сотни трупов с их стороны против одного убитого Гарика. Кроме нас, похоже, в городе не осталось никого живого. Либо Джоны попрятались: по подвалам, чердакам, квартирам.
Строй двигался по опустевшему, вырезанному городу. Я плохо сознавал, что творится. Слышал голоса. «Убийца, — повторяли они. — Предатель. Изверг. Убийца…»
Помассировал виски, сжал голову ладонями, закрыл глаза и прошёл с десяток шагов вслепую. Легче не стало.
«Я тоже их слышу», — тихо подумал Лёха.
Полковник улавливал любое слово, любую мысль, эмоцию. Через передатчик командиров подразделений подключали к солдатам, а разумы подчинённых настраивали на волну лидера.
От последнего слова сильно сдавило затылок. Когда-то я верил человеку, возглавлявшему колонну. Принимал за истину его слова, не сомневался в нём, словно… в себе? Отце? Боге?
«С непривычки сложно, — ментально, до дрожи знакомыми словами откликнулся Николаич. — Пройдёт».
Когда он изменился? Отчего я не угадал метаморфозы? Был слеп перед лицом более умелого… и хитрого. Наверное… Или полковник скрывал свою суть, прятал за показной праведностью? Или — не скрывал, а это я дурак, урод и палач? Я стрелял в этих людей. Нажимал на пуск! Он тоже, но не заставлял солдат. Приказал, да, только почему никто не дал отпор? Хотя бы не процедил короткое «нет»?.. А если и главный выполнял приказ?..
За путаными мрачными рассуждениями я не заметил, как строй остановился. Взгляд сфокусировался на фигуре в грязном платье. Женщина выглядела напуганной до полусмерти. К груди прижимала прозрачный пакет с продуктами: хлеб, консервы, зелень.
— Рядовой Николаев! — зазвучал зычный голос полковника. — А ну-кась покажи этой крале, почём твои помидоры! Начальство прописало тебе терапию, ха-ха.
Раздалось довольно много нестройных смешков.
Я не двигался с места.
— Оглох, что ли, рядовой! Команду слышал?
Загорелась алым мысль, отчётливая, неизбежная, как бьющий в сердце нож, и такая же болезненная. Изменился ли полковник — неважно. Но он никогда не станет прежним.
— Н-нет, — выдавил я.
Реакции не последовало, лишь:
— Тогда ты, Смертин. Надеюсь, детей делать не разучился?
Лёха смотрел на командира остекленевшими глазами, молчал, до посинения сжав губы.
Впервые молодые солдаты, салаги, ослушались авторитетного Николаича.
— Давайте я! — предложил кто-то.
Дружное ржание.
— Рот закрой, головка от боезаряда! — цыкнул полковник. — И вы все заткнитесь. Сопляки, мать вашу… — вторая фраза уже не бесстрастно — с яростью.
Он потянулся к пуговице на штанах.
Увлечённые зрелищем, солдаты не обратили внимания, как я шагнул в сторону. Полковник далеко, не дотянуться. А добежать не успею: схватят или сам пристрелит.
Женщина выронила пакет с продуктами. Упав на колени, разрыдалась, невнятно моля о пощаде. Крик срывался то на визг, то на стон.
Искусственную руку пронзил острый приступ псевдоболи. Чтобы унять его, я левой выхватил Б-4 и надавил на сенсор. Оранжевый луч разорвал голову полковника на части.