— Что?
— Есть трубка?
— Образно, нет. Не образно, тоже нет.
Тут оба, обессиленные очередным мозговым напряжением, замолкли. После паузы Шрудель продолжил:
— Советский человек априори — жертва трахеотомии. Чтобы он мог дышать, ему нужно вставить трубку в другое место.
— В какое же? — мрачно отозвался Сёмкин, напрягая остатки сознания.
— В жопу, например. Образно говоря, конечно. Ты заметил, что у нас все через жопу? А почему? Потому что у нас каждый орган заточен не под то, подо что он должен быть заточен. Иными словами, из горла у нас выходит всякое говно, а жопой мы дышим.
— Образно говоря? — икнул Сёмкин.
— Нет, старик, вот это как раз почти буквально.
Изящная логическая цепочка потрясла Сёмкина до такой степени, что он на некоторое время замолчал, уставившись немигающим взглядом в пол, но вскоре очнулся, и спор возобновился с новой силой. Теперь они начали спорить об организме советского человека.
Эта беседа, поначалу забавлявшая Гришу, теперь начала его утомлять. К тому же вскоре зашел Потапов из отдела культуры, который немедленно ввязался в словесную баталию — тем более что у него была веская причина в виде бутылки пива. Спор из категории абсурда мгновенно перешел в категорию чистого безумия. Крика стало в полтора раза больше, логики в полтора раза меньше. Потеряв терпение, Гриша был вынужден ретироваться в соседний кабинет к «спортсменам», как называли братьев-близнецов Кульковых, заведующих спортивными новостями. К слову сказать, братья были выпускниками филфака МГУ и к спорту не имели никакого отношения, но со своей задачей справлялись «на пять». В редакции поговаривали, что по-настоящему работает только один Кульков, а второй беспробудно пьет и только получает зарплату. Проверить это было невозможно, ибо братья походили друг на друга как две капли воды, а в редакции появлялись посменно. Дошло до того, что кто-то даже выдвинул смелую теорию, что в реальности нет никаких братьев Кульковых, а есть только один Кульков, который выдает себя за близнецов, чтобы получать больше. Эта теория показалась всем даже убедительнее теории про одного брата-алкоголика, а другого трудоголика. Но ее попытался опровергнуть Потапов, который принялся уверять, что видел обоих Кульковых одновременно. Но так как Потапов сильно поддавал, ему не поверили, сказав, что у него просто в глазах двоится. Разозлившись, Потапов добыл в бухгалтерии расчетную ведомость, где черным по белому значились оба Кулькова: Иван и Андрей. Впрочем, и это доказательство показалось оппонентам неубедительным — бухгалтер мог запросто быть в доле. Но по привычке все равно все их называли «спортсменами» во множественном числе, зато, сталкиваясь с одним из Кульковых в коридоре, ехидно говорили:
— Ну, привет, Ваня. Или ты сегодня Андрей?
Шрудель, к слову сказать, безоговорочно верил в то, что Кульковых две штуки. Когда его спрашивали, на чем же зиждется эта вера, он всегда рассказывал одну и ту же историю: однажды он дал одному из Кульковых в долг трешку, и тот ему ее вернул.
— И что здесь такого? — спрашивали Шруделя.
— Как что?! — возмущался он недогадливости собеседника. — Если бы был только один Кульков, да еще такой хитрожопый, то он бы ни за что не отдал бы мне трешку, а просто соврал бы, что занял не он, а его брат.
Многим эта история казалась очень убедительной — действительно, хитрожопость должна быть последовательной, иначе какая ж это хитрожопость?
Так или иначе, Гриша всю эту путаницу с братьями-близнецами тогда еще не знал, а сейчас в кабинете «спортсменов» не было ни одного из Кульковых, и потому он наконец смог сосредоточиться и закончить статью.
Закончив, сдал ее редактору отдела и пошел искать Шруделя, но того и след простыл — в кабинете сидел только вконец осоловевший Потапов. На вопрос, куда подевались остальные, он обессиленно махнул куда-то в сторону окна. На окне стоял высохший кактус, чье скукоженное тельце придавало ему отдаленное сходство с сидящим в позе роденовского мыслителя Потаповым. Казалось, и кактус, и Потапов, оба находятся в каком-то немом диалоге друг с другом. Что-то вроде знаменитого гоголевского: «Ну, что, брат Пушкин?», «Да так, брат… так как-то все».
Гриша не стал им мешать. Закрыл дверь и тихо вышел. Искать Шруделя не стал — навязываться не хотелось, да и неплохо было бы оглядеться в новой, точнее, старой Москве. На мгновение мелькнула мысль, а не рискнуть ли снова сунуться в «Иллюзион», но он ее отмел — перебарщивать не надо. Одной попытки в день вполне достаточно.
Гриша доехал до центра на метро, несколько раз прошелся по улице Горького, заходя по пути в различные магазины. В продуктовых было либо шаром покати, либо однообразно-стандартно. В галантерейных поживее, но убого по ассортименту. В ГУМе стояла невыносимая толкотня. Гриша вытянул шею, но ничего не увидел, кроме бесконечных голов.
— Что тут? — спросил он у какой-то женщины.
— Сапоги выбросили.
— На помойку? — растерялся Гриша.
Женщина презрительно смерила его взглядом.
— Шутник, да?
Гриша поспешно ретировался. Пересек Красную площадь и вышел на Пятницкую. Забрел в булочную, где купил пару кренделей, посыпанных сахаром, и в молочный напротив «Новокузнецкой», где купил бутылку ряженки. Он и рад был бы купить что-то более интересное, но выбор был скуден — пришлось довольствоваться «обедом строителя», как назвал бы такую комбинацию из хлеба и молочного продукта Шрудель. Единственное, что Гриша не совсем понял, так это зачем надо становиться в очередь в кассу, чтобы там заплатить, после чего с полученным в кассе чеком вставать в очередь к продавщице, где она тебе дает товар по чеку. Почему нельзя заплатить напрямую? Никакой логики эта громоздкая конструкция не несла. Только создавала лишнюю толкучку.
Выйдя на свежий воздух, Гриша уселся на выступ в стене и перекусил. После еще немного побродил по центру Москвы и поехал домой к Шруделю. По дороге натолкнулся на очередь, растянувшуюся на всю улицу. Стояли за бананами. Стояли мужественно и непоколебимо, несмотря на истошные выкрики продавщицы: «Не занимайте! На всех не хватит!» Все понимали, что риск есть, но он того стоил. Жизнь была лотереей, хотя и с несколько убогими призами. Грише запомнился мужчина с портфелем, который стоял в очереди, читая книгу. То ли из-за погруженности в литературу, то ли из-за длины очереди, которая, как испорченный телефон, искажала информацию, но цель своего стояния он узнал уже на полпути к киоску с бананами.
— Какие, к черту, бананы? — возмутился он. После чего схватил портфель и, уходя, плюнул с досады: — Тьфу ты! А я думал, за сорочками!
Когда Гриша добрался до дома, был уже глубокий вечер. Шрудель встретил его радушно и был, как ни странно, трезв. Он перетащил раскладушку в комнату, заявив, что спать на балконе — это неправильно. Тем более что балкон старый, не ровен час обвалится — ему тогда будет неловко перед Гришей. Он так и сказал: «неловко», как будто падение с девятого этажа живого человека вызывает именно чувство неловкости. Гриша возражать не стал — падать ему не хотелось.
Так и улеглись: Шрудель на разложенном диване, Гриша на раскладушке у окна.
Сначала ему казалось, что уснуть не удастся — рой мыслей закружился в утомленном мозгу, едва он опустил голову на подушку. Но усталость взяла свое быстрее, чем он предполагал.
«Надо бы завтра снова сходить в „Иллюзион“, — подумал Гриша, зевая, — вдруг получится… А может, и правда, все это — затянувшийся сон».
В этот момент с дивана донесся могучий храп Шруделя, слишком реалистичный для сна.
«М-да», — мысленно хмыкнул Гриша, но больше ничего подумать не успел, так как заснул. Выспаться, впрочем, было не судьба.
Посреди ночи противно захрюкал замотанный изолентой телефон. Гриша услышал, как Шрудель что-то пробубнил в трубку, а затем включил настольную лампу. Натянул майку, после чего стал прыгать по комнате, пытаясь спросонья попасть в штанину джинсов. Доскакав до Гришиной раскладушки, тряхнул того за плечо:
— Эй!
— Чего? — испуганно вздрогнул Гриша.
— Чего, чего? — передразнил его Шрудель. — Вот вы все дрыхнете, товарищ Гранкер, а между тем реакционные силы Запада денно и нощно разлагают моральный облик строителя коммунизма.
— Господи! — застонал Гриша. — Ты можешь нормально говорить?
— В кино пойдешь?
Гриша нервно сглотнул, чувствуя, что сходит с ума.
— Сейчас?!?
— Если я спрашиваю сейчас, то, наверное, сейчас. Если б кино было через год, я бы тебя спросил через год. Логично?
«Опять у тебя все логично», — про себя чертыхнулся Гриша.
— Сейчас три часа ночи, — забормотал он, хотя понятия не имел, который час. — Какое кино? Кинотеатры же закрыты.
— Я тебя что, в кинотеатр зову? Я в кино зову.
— А какая разница?
Шрудель махнул рукой — мол, что с ребенка неразумного возьмешь?
— Короче, ты идешь или нет?
Гриша пробурчал что-то, но все-таки встал — в конце концов, в этом безумии было что-то привлекательное.
К киноклубу, находившемуся где-то на противоположной окраине Москвы, они подъехали через час. Их подбросил на машине приятель Шруделя, Лева Коваль, который пребывал в каком-то эйфорическом возбуждении от предстоящего кинопросмотра, все время размахивал руками, так что казалось, не он ведет машину, а она сама едет туда, куда надо.
— Вот подфартило так подфартило! — кричал он, отчаянно жестикулируя.
Шрудель спал, прислонившись головой к стеклу. Гриша зевал и сонно всматривался в непроглядную московскую ночь за окном. По сравнению с современной сияющей неоном Москвой эта Москва казалась глухой пещерой. Грише очень хотелось знать, куда они едут, но беспокоить Леву было боязно — тот и так был перевозбужден — не ровен час, угробит всех на радостях.
Кинозал оказался настолько крохотным, что при любом раскладе аншлаг был обеспечен. Шрудель окончательно проснулся и теперь снова был в своей тарелке — знакомил Гришу с какими-то людьми, травил анекдоты и предлагал каждому встречному после просмотра обязательно выпить. Сеанс задержали минут на тридцать — ждали режиссера. Наконец он появился — невысокий худощавый ч