— Ничего не понимаю, — растерялся Борис. — И вы так спокойно об этом говорите?!
Бармен, кажется, впервые удивился.
— А что я должен? Зарыдать?
— Не знаю, — смущенно забормотал Борис. — Но… вы так говорите, как будто это обычное дело.
Удивление на лице бармена сменилось любопытством.
— А это и есть обычное дело. Может, вы сами нарываетесь. Вон, я гляжу, вы при двух и спокойно гуляете по городу.
— При двух? — переспросил Борис. — При двух чего?!
— Ты что, псих или прикидываешься? — неожиданно разозлился бармен, переходя на «ты».
Видимо, посчитал, что достаточно выкал — всему есть предел. С обращениями тут явно не церемонились.
— Подождите, подождите, — оторопел Борис. — Я не прикидываюсь. Я правда не понимаю.
— Что ты не понимаешь? При двух — значит при двух жизнях. Или ты значок с утра забыл надеть? Рисковый ты парень, как я погляжу.
— Какой значок? Вы можете нормально объяснить?
— Слушай, — процедил бармен, — у меня нет времени в игры играть, понял, нет? Допивай пиво и вали.
— Хорошо, хорошо, я уйду. Ерунда какая-то…
Борис суетливо полез в карман за деньгами, но бармен вдруг с прищуром посмотрел на него и, отставив вылизанный до воздушной прозрачности винный бокал, наклонился вперед.
— Ты что, правда не понимаешь?
— А зачем мне врать?!
— А что у тебя? Склероз? Альцгеймер?
— Восемь лет комы и амнезия, — огрызнулся Борис. — Справку показать?
Бармен вдруг оживился и как будто подобрел. Вообще-то на хама он не походил, да и изъяснялся складно. И даже в злости его не было агрессии, как у того рыжего.
— Вот ты влип! Я на днях читал в газете про одного такого со склерозом — забыл, сколько у него жизней — две или одна. Ну, и привет.
— В смысле?
— С поезда сбросили.
— За что?
— Да ни за что. Просто так. Думали, он дубликат, а он одиночник.
Борис почувствовал, что сходит с ума. К его медицинскому букету только безумия не хватало.
— Я не понимаю! — затараторил он, перегнувшись через барную стойку и стараясь не привлекать внимания рыжего, который продолжать жечь его взглядом. — Что такое «дубликат», «одиночник», «две», «одна»?!
— Ну, дубликат. Дубль, дублер, двоечник, двойник, дублон, дублдон, даблик… У которого две.
— Две жизни, что ли?
Бармен посмотрел на Бориса с сочувствием.
— Эк тебя шандарахнуло. Ты, похоже, вообще ничего не помнишь.
Сочувствие было унизительным. Оно подчеркивало неполноценность Бориса. Но бармен, похоже, этого не заметил.
— Не хотите говорить, не надо! — бросил Борис, плюхаясь обратно на стул.
— Шшшшшш! — зашипел бармен, вращая глазами. — Ты что?! Хочешь, чтоб тебя и вправду грохнули? Хорошо, если у тебя две жизни, а если одна? А мне потом тут с жандармами разбираться.
— Жандармами?
— Ну, это полицию так переименовали. Чтоб избавиться от этого… негатива. Короче, слово «полицейский» себя дискредитировало.
— Да черт с ними. А вот это все — жизни, значки… Я не понимаю.
Бармен покачал головой.
— Ну, как тебе объяснить… В общем, у каждого человека… Ты правда не разыгрываешь?
— Да говорю же — нет!
— Да ладно, ладно, чего ты распсиховался? Нет так нет. Восемь лет комы… Тогда понятно.
— Мне непонятно, — обиженно отрезал Борис.
Бармен задумчиво почесал переносицу.
— Ну, ладно. Короче, лет пять назад ученые открыли сыворотку жизни. Сейчас вообще все люди рождаются с двумя жизнями. Видимо, она по наследству передается. На каком-то генном уровне. А остальные прошли обязательную диспансеризацию.
— Что еще за сыворотка?
— Ну, когда ты умираешь первый раз, ты все равно продолжаешь жить — какая-то фигня с атомами. Мы же все из атомов состоим. Так вот, во время первой смерти и происходит реакция, в результате которой атомы наши заново группируются в первоначальную конфигурацию, воссоздавая тело таким, каким оно было до смерти. Атомы имеют память. Точнее, ученые добились того, чтоб они эту память обрели. Короче, я не химик — я в этом не секу. Суть в том, что, ну, скажем, у тебя оторвало голову. А что такое голова? Просто кучка атомов, находящихся в определенном соответствии и порядке. И волосы, и кожа, и глаза, и язык — все лишь атомная конструкция. Так вот, эта конструкция первый раз собирается заново.
— А второй?
Бармен печально цокнул языком.
— А второй нет. Ученые бьются, но пока безрезультатно. И даже если заново вакцину ввести, вторую жизнь никак не получить. Загадка природы.
— Так получается, сейчас у человека две жизни и две смерти?
— А я тебе про что? Как говорится, трем смертям не бывать, а двух не миновать.
— Так и у меня, значит, две жизни?
— Не, не, я этого не говорил, — почему-то испугался бармен. — Этого я не знаю. Может, две, а может, одна. Кто тебя знает? Значка на тебе нет…
— Какого еще значка?
— Ай, ты ж и этого не знаешь. Значка, который обязаны носить все, у кого одна жизнь осталась.
Заметив недоумение Бориса, бармен ткнул себя в лацкан рубашки — там был маленький белый значок с красным восклицательным знаком посередине. — Видишь? Вот такой значок, фосфоресцирующий. Без значка ходят только те, у кого две жизни. Двоежизнцы. Народ их дубликатами зовет. Дублями, двоечниками, дублерами и так далее.
Борис одним глотком допил пиво и отставил пустой бокал.
— Повторить? — спросил бармен.
Борис кивнул.
— Что-то я все равно не понимаю. А зачем значок? Какая разница?
— Нет, ну ты правда как с Луны, — усмехнулся бармен, наполняя новый бокал. — Разница такая, что если у тебя одна жизнь осталась, то ты в относительной безопасности, а если две, скорее всего, прирежут где-нибудь в темном переулке. В смысле лишат первой жизни, как заблудившуюся девушку невинности. Вон тот, который к тебе подходил. Он ведь, гад, сразу заприметил, что ты без значка — так что жди беды. А подходил — это чтоб удостовериться, что ты без значка. На твоем месте я бы вообще смотался от греха подальше. Или лучше разбегись посильнее и об стену головой — глядишь, башку и проломишь. А иначе от этих… (тут бармен осторожно скосил глаза в сторону столика, где сидел рыжий) не отвяжешься. Видишь, как смотрят? Либо забьют до смерти, либо зарежут. Хуже, если долго бить будут — это им особый кайф, знают, что ты все равно воскреснешь, так хоть удовольствие можно растянуть. А тебе больно будет. По нынешним временам, вторая жизнь — это лишние проблемы.
— Ничего не понимаю. А за что им меня убивать? Я же им ничего не сделал!
— Ха! — театрально хохотнул бармен, ставя перед Борисом бокал. — Ишь ты! Ничего ты им не сделал! Да ты им сделал уже тем, что у тебя две жизни! Сейчас с двумя жизнями вообще мало народу осталось. Человек без значка все равно что лось с нарисованной на боку мишенью. Тут на тебя каждый второй зуб точит.
— И что, во всем мире две жизни?
— Ну, конечно. Только у нас, как обычно, все криво… А на Западе одиночники… ну, те, у кого одна жизнь, защищены законом. Они получают всякие скидки, льготы, пособие по одножизненности. А если человека лишают первой жизни, то это карается так же, как и если бы его второй лишили. У них с этим строго. Или вот, например, человек на опасной работе с одной жизнью работает. Так у него тройная зарплата… м-да… А у нас… че-то не заладилось.
Тут бармен задумался и, несколько противореча своему восхищению западным подходом, добавил с неуместной заботой:
— Надо бы тебе сбросить балласт.
Борис вздрогнул.
— Да не хочу я ничего сбрасывать!
Бармен, однако, пропустил это восклицание мимо ушей.
— Я бы тебя зарезал, да не люблю я этого дела. Да и потом, если ты склерозник, хрен тебя знает, две у тебя или одна. Нет, нет… И даже не проси.
Он замотал головой, как бы отказываясь от заманчивого предложения.
— Да я и не собирался просить! — возмутился Борис. — Вот еще! Две жизни — это же… черт! Это же чудесно.
— Да, — усмехнулся бармен и посмотрел на Бориса с сожалением. — Сразу видно, с такими взглядами ты долго не протянешь. Не, поначалу все так думали. Когда только открытие это внедрили.
— И что?
— И ничего. На практике-то все сложнее оказалось. Ты сам подумай, какие кошмарные возможности это открытие дало. Бросила тебя девушка, а ты ей: смотри, на что я ради твоей любви готов — и раз в окошко! С пятнадцатого этажа. Понимаешь, испытать смерть, да еще и по причине — это ж маслом по сердцу. Любопытство, будь оно неладно. Самоубийства так и пошли косяками. Шестнадцатилетние, они же и так на голову ебанутые, а когда им вторую жизнь дали, ну, тут сам бог велел. Первый секс неудачный? В окошко. Девушка разлюбила? Петлю на шею. Родители машину не хотят покупать? Пулю в лоб. В институт провалился? Нож в сердце. Друг предал? Цианистый калий…
— Да я понял, понял, — поморщился Борис.
— Отнять у себя жизнь, — пусть и одну из двух, — это все-таки поступок. Но, конечно, тут же возросло и количество желающих убивать. Опять же. Девушка разлюбила? Ей пулю в лоб. Друг предал? Ему нож в сердце.
— Кошмар какой-то, — поежился Борис. Кажется, он уже начал жалеть о своем воскресении из мертвых.
— А дальше хлеще. Открытие-то сделали, а законы остались старыми. Определить, сколько у человека жизней можно только опытным путем, а так — фиг его знает. Потому и начался форменный беспредел. Забьют вот такие (тут он снова скосил глаза в сторону столика с рыжим) припозднившегося прохожего до смерти, а он через пять минут как новенький. Поди докажи, что у него одну жизнь оттяпали. Не будут же его убивать еще раз в качестве следственного эксперимента. Так что гуляй, Вася, мочи дальше, кого хошь.
— Через пять минут?
— Ага. Ровно пять минут. Сам несколько раз засекал. После того как мозг умирает, атомы восстанавливаются в той конфигурации, в которой они были ровно пять минут назад. Тут, главное, не переборщить. А то если увлечешься, в раж войдешь и будешь тыкать ножом больше пяти минут после смерти, то в какой-то момент ткнешь в уже новенькое тело. И тогда точно вторую смерть организуешь. А это уже уголовщина.