Но есть еще один вопрос, который меня мучает даже больше первого. Правда, направлен он совсем не к Гале.
Что все это значит? Или точнее, как все это понимать?
Это упрек мне за то, что я приехал сюда, полный решимости заниматься исключительно литературой и не заводить никаких романов, а вместо этого «сорвался»? Или наоборот, наказание за недостаток решимости в мимолетной интриге? А может, мне дали понять, что не надо быть слишком самоуверенным в самом начале романа, потому что начало еще не означает продолжения. Такой легкий щелчок по носу. А, возможно, мне намекнули, что не надо заводить отношений с официантками. Уж не знаю почему. Правда, этот вывод кажется мне наиболее глупым и легковесным. С таким же успехом можно было бы сказать, что мораль этой истории в том, что не надо забывать ключи на пляже. Как-то мелко. Стоило ли огород городить.
В общем, вопрос этот пока не имеет четкого ответа, и, если не забуду, обязательно спрошу. Потом, конечно.
Вечером я встретился с Антоном с Аленой — в три ночи они уезжали в Симферополь, чтобы успеть на утренний авиарейс в Москву. Вскоре, как водится, к нам присоединился саксофонист Андрей-Паша-Сережа. Он был трезвее и грустнее обычного. Видимо, еще не решил, что ему делать после отъезда любимой компании — то ли запить еще сильнее, то ли завязать. Выполняя некогда данное Алене обещание, он принес с собой саксофон. Ночной пляж огласился хриплыми звуками «Summertime». Андрей играл мелодию. Алена пела слова. Чуть тише, чем саксофон, но очень чисто. Я сидел поодаль и пил пиво, мысленно пытаясь подсчитать, на что я больше трачу денег — на само пиво или на платный туалет неподалеку, куда мне приходится бегать после пива. Пока побеждало пиво, но с очень незначительным отрывом. Туалет явно догонял.
Потом Алена требовала продолжения банкета, но время неумолимо подходило к трем ночи.
Мы расстались у их дома. Обнялись и расцеловались. И тут я понял, что впервые за все время в Коктебеле пьян. Я шел походкой астронавта, широко расставляя ноги и впечатывая ступни в асфальт, словно проверял прочность земной тверди. На секунду у меня возникло желание показаться в таком виде Гале (ибо она как-то изъявила желание посмотреть на меня пьяного), но я быстро передумал. Вдруг еще решит, что я собираюсь ей высказать накопившуюся обиду или еще что. Не надо делать из себя большего мудака, чем ты есть на самом деле.
На следующий день я проснулся в чудовищном состоянии. Меня мутило от одного вида красного вина, бутылка которого стояла на тумбочке. Я вспомнил, что ее вчера не допил саксофонист и в итоге отдал мне. Но я тоже не допил. Теперь она стояла на тумбочке и всем своим недопитым видом о чем-то говорила: то ли упрекала, что я ее не допил, то ли просто напоминала о вчерашнем. В голове плавал туман. Во рту стояла какая-то щелочная кислота. Такая же кислота была и на душе. Вспомнилась вся ситуация с Галей. Вспомнилось, что в Коктебеле мне торчать еще четыре дня, а встретиться уже не с кем. В довершение ко всему мне приснилась та, которую я люблю больше жизни, но которая никогда не будет моей. Это, что называется, на десерт. И я с ужасом подумал, что сейчас мне надо сказать «спасибо».
Тут требуется легкое пояснение. Дело в том, что с самого начала моего пребывания в Коктебеле я взял за привычку говорить «спасибо». Обязательно вслух, хотя и негромко. По нескольку раз в день. Независимо ни от чего. Ни от настроения, ни от состояния. Просто так. Как молитву. Спасибо, и все.
Так вот, если и был момент в моей крымской жизни, когда задача сия представлялась мне не просто сложной, а почти невыполнимой, это было то утро. Мне было настолько хреново, что я просто не знал, за что мне говорить «спасибо». Но какой-то еще не до конца атрофированной областью мозга я вспомнил, что человек слеп. Он благодарит Бога за то, что не опоздал на самолет, и чертыхается, если опоздал. А самолет взлетает, загорается и падает. И кто знает, на какой самолет я вечно опаздываю. Может быть, на падающий.
Я почти зажмурился от напряжения и выдавил «спасибо». Я очень старался не вложить в свою короткую молитву невольный подтекст: иронию, злобу или, не дай бог, отчаяние. Просто «спасибо». Вышло так себе. На троечку. Но большего от меня в тот момент было бы наивно ожидать.
С трудом управляя вестибулярным аппаратом, я встал. Собрал в пластиковый пакет накопившийся за последние дни мусор, накинул полотенце и вышел на улицу. Там я выкинул пакет в мусорное ведро. Однако липкий комок белой жвачки, зацепившись, упрямо повис у меня на пальце.
«Если попаду им в ведро, все будет хорошо», — подумал я и, помяв в пальцах комок, бросил.
Он описал красивую дугу и точно приземлился в мусорное ведро. Однако там стукнулся об пустой пластиковый стакан, и, повинуясь законам физики, упруго выпрыгнул обратно, приземлившись на асфальт.
Таким образом, теоретически я попал, но практически бросок был абсолютно нерезультативен.
Я отказываюсь расшифровывать этот ответ. Точнее, думаю, он означает, что не надо заниматься херней и вкладывать в комок сжеванной жвачки свою судьбу.
Здесь я мог бы поставить точку, тем более что это был бы красивый финал, но не хочу соревноваться с реальной жизнью. В реальной жизни был еще самый последний вечер в Коктебеле.
Эпилог № 1
Я встретил Галю после работы. Предложение, впрочем, исходило от нее, но я не стал возражать. Тем более что за день до этого я наприсылал ей кучу каких-то глупых смс. Не оскорбительных, а просто бодро-суицидальных. Я уже понял, что никакого романа между Галей и тем мальчиком не было, а был просто легкий флирт. Но чего я тогда не знал, так это того, что в то время, пока я посылал весь этот бред, Галя таскалась по ночному Коктебелю со своей пьяной в сосиску коллегой-официанткой и работала, как говорят в таких случаях, жилеткой. Незадолго до этого коллега поссорилась со своим бойфрендом и была на грани нервного срыва — принималась то кататься по земле, то выть, то рыдать, то приставать к проходящим мимо парням. В общем, до девяти утра Галя утешала, а точнее говоря, спасала знакомую, иначе бы ту наверняка изнасиловали. Можно только предположить, как мысленно чертыхалась Галя, выслушивая пьяные монологи коллеги-официантки и одновременно получая мои идиотские смс. Но что сделано, то сделано. Сегодня я временно подменяю истеричную коллегу.
Мы встретились, затоварились бутылкой вина с шоколадкой и пошли на волнорезы встречать рассвет. Сидели на бетонном выступе, пили, курили и говорили о какой-то ерунде.
— Хочешь, я останусь? — спросил я ни с того ни с сего.
— Как это?
— Порву билет и останусь. Иногда приятно совершить что-то такое ради другого человека. Раньше я ничего не делал ради кого-то. Понимаешь? Сначала не делал, а потом стало не для кого. Закон жизни.
— Нет, — покачала головой Галя. — Не надо рвать билет. Лучше вернись потом.
Очень трогательный и по-женски лукаво-вежливый отказ.
«Все к лучшему», — подумал я с легкой досадой.
Галя расстелила полотенце и легла на живот. Приобняв ее, я лег рядом, но поскольку бетонная стрела, на которой мы сидели, была довольно узкой, мне пришлось лечь фактически на Галю. Со стороны это выглядело как имитация секса. Галя засмеялась, но не стала возражать. Более того, сказала, что все хорошо, потому что она мягкая, а я не тяжелый. Я кивнул, ткнувшись носом в ее затылок. Люблю запах женских волос. Это самый волнующий запах в мире.
Так мы и встретили рассвет — лежа друг на дружке, точнее, я на ней. Звучит неправдоподобно, но это жизнь. Жизнь вообще отличается исключительным неправдоподобием.
Постепенно на пляже стали появляться первые люди: сначала местные рыбаки, затем отдыхающие. Пробежала чья-то собака. Она как-то странно ковыляла, и я не сразу понял, что у нее парализованы задние ноги — она бежала, опираясь исключительно на передние лапы. Мимо проплыл первый туристический кораблик. Из громкоговорителя на борту доносилась бодрая скороговорка экскурсовода: что-то про Карадаг, Золотые ворота и прочее.
А мы все лежали. Галя на животе, я на Гале.
Не знаю, что думали видевшие нас люди. Может, удивлялись. Может, смеялись. Ведь они были в плавках и купальниках, а мы лежали, одетые по ночной погоде: в джинсах и теплых рубашках.
Быстро встающее солнце начало припекать.
Эпилог № 2
Возвращаясь домой, я неожиданно вспомнил, как сегодня утром на пляже подошел к одному из отдыхающих. Он был явно украинец, поскольку и с сыном, и по мобильному, и с продавцами говорил исключительно на украинском. Я спросил, как будут по-украински «тяжесть» и «груз». Он задумался.
— Груз — вантаж, — сказал он после паузы.
— А тяжесть?
Он снова задумался. Беззвучно зашевелил губами, вызывая в памяти нужное слово. Я терпеливо ждал.
— Проще так и сказать — тяжесть, — просиял он наконец.
— В смысле?
— На украинском разные слова. Вага, тягар, тяжкiсть. А тяжесть… удобнее.
Я рассказал об этом Гале. Причем с таким видом, как будто в моей жизни не было ничего важнее этих двух слов. А с другой стороны, как раз в моей жизни эти слова были далеко не самыми последними. Тяжесть и груз.
Я — мягкая, ты не тяжелый, помнится, сказала мне Галя. Хорошо, если так.
Эпилог № 3
Здесь я мог бы наконец поставить точку. А мог бы предварительно рассказать про моего соседа по купе, который в течение часа ловил комаров и мух, потому что, видите ли, они будут мешать ему спать, а переловив их, завалился спать и захрапел так, что проснулись бы даже убитые им мухи и комары, если б только их трупы не были выкинуты в коридор. Но эта история не несла бы никакого философского смысла. Мне пришлось бы притягивать смысл за уши. А зачем?
Эпилог № 4
Несколько дней спустя я получил от Марины смс следующего содержания: «Все нормально, но, пообщавшись с тобой, я теперь сомневаюсь, что во всем этом есть какой-то смысл».