Ее потемневшие от возраста верхние зубы потеребили нижнюю губу. Женщина пыталась вспомнить дословно.
— А, вот! С козлом, говорит, одним разберусь, по чьей милости я, говорит, здесь очутилась. И вернусь. Такая, говорит, сволота!
— Так…
Воронов сделал знак дежурному, тот нажал нужную кнопку. На столбике зажглась неоновая зеленая стрелка. Женщина толкнула турникет и пошла на Воронова.
— Идемте в мой кабинет. — Он сделал ей знак следовать за ним. — Вполне возможно, вы окажете нам огромную помощь. Как, простите, вас звать-величать?
— Елизавета Владимировна, — сразу заважничав, с надменной интонацией произнесла пожилая женщина. И добавила: — Гришина.
В кабинете она сразу пожелала снять пальто и шапку. Развесила все на стульях для посетителей, села напротив Воронова и начала свое долгое повествование.
И он узнал, что прежде с этой девицей у Гришиной не сложились отношения. Девушка хамила ей всячески и пыталась унизить. И Елизавета Владимировна, если честно, переживала. И даже один раз поплакала. И если честно, девушку немного ненавидела. До тех пор, пока не узнала, какой диагноз ей поставили. Когда узнала, то запереживала. И даже поехала с девушкой в лифте на первый этаж, хотя ей туда совсем не нужно было. И нагоняй потом получила за самоуправство.
— Что же вы такого натворили? — искренне изумился Воронов.
— Так простояла минут десять, а то и пятнадцать, наблюдая за этой милой парой, — нехотя призналась Елизавета Владимировна. — Швабра с ведром в углу у лифта, а я глазами торгую. Мне убираться надо, а я подглядываю! Разве порядок?
— За милой парой… — эхом повторил Володя. — То есть вы уверены, что эти двое были парой? Что у них были отношения?
— А как же! — возмущенно отозвалась Елизавета Владимировна, скрестила руки на груди, глянула на Воронова, как на дурачка. — Если двое молодых людей стоят, милуются, целуются, это как, по-вашему, называется?
Но у девушки не было парня, хотелось заорать Воронову в ответ. И брат утверждает, и подруги в один голос говорят — парня у погибшей не было! Никто о нем не знал. Никто, кроме Гришиной Елизаветы Владимировны, получается? Может, она того, привирает? Наговаривает. А смысл?
— Я не вру! — вдруг выпалила она, будто мысли его прочитала. — Парень миловидный такой, симпатичный.
— Если увидите, узнаете?
— А то! У меня память на лица знаешь, мил человек, какая! Всю жизнь со шваброй и тряпкой. Всю жизнь наблюдаю. Научилась. И за лицами, и за ногами. Такая работа, такая привычка. И это еще… Я могу с вашим художником его составить… — Она вдруг смутилась, забыв нужное слово.
— Фоторобот? — подсказал Воронов, сжалившись над старой женщиной.
— Да, да. Помню его лицо очень хорошо. Миловидный такой, светловолосый, кудряшки на ветру вот так, — и она взмахнула поверх своей головы рукой. — Цвет глаз, конечно, не скажу. Далековато было. Круглолицый такой.
— Рост?
— Ой, высоченный! Девица не маленькая. А он на голову ее выше почти был. Она к нему прижималась когда, его подбородок как раз у нее на макушке лежал.
— Худой, крупный, полный?
— Не худой и не толстый. Нормальный. Как вы вот, к примеру. Джинсовая курточка, шарф большой мотался аж до коленок. Джинсы, сапоги или ботинки высоченные такие с железяками.
— Он ее встречал, получается?
— Да. Ждал на остановке. Они обнялись. Она что-то говорила и говорила ему. И в грудь ему вот так… — Женщина сжала кулачки и изобразила, как девушка била в грудь встречавшего ее юношу. — А он потом ее прижал к себе-то и подбородок ей на голову положил. Она и затихла. Он ее потом под локоточек и в автобус повел.
— Сам с ней поехал?
— Ой, вот врать не стану. Сказать не могу. Но сумку свою больничную она сама вроде несла. Ой! — ее лицо сделалось испуганным. — А чего это я позабыла-то? Сама она сумку-то несла или он?! Щас, щас, щас… Ой, ой, старая! Забыла? Щас, щас, щас…
Гришина Елизавета Владимировна прижала указательные пальцы к вискам, зажмурилась. Затихла на мгновение и уже через минуту-другую широко улыбнулась.
— Конечно! Вспомнила! Конечно, он сумку-то из ее руки взял, когда встретил-то сразу. Это уже потом, потом, когда автобус показался, она сумку взяла у него. Да.
— Если она забрала у него свою сумку, то, возможно, он и не поехал с ней?
— Может быть, может быть. — покивала Гришина. К чему он подводил своими вопросами, он и сам не знал. Неужели тот, кого видела Богданова Арина темной ночью на месте преступления, осмелился показаться с девушкой днем? Он это или не он? Его имела в виду заболевшая гепатитом девушка или нет? Почему он, если встречал ее на остановке возле больницы, не поехал с ней? И да! Сумка!
Из отдела Воронов выходил уже через десять минут, благополучно спровадив Елизавету Владимировну к экспертам для составления портрета парня погибшей девушки. Парня, о котором никто ничего не знал. Еще через двадцать минут он уже звонил в квартиру погибшей. Открыл ее брат. Высокий молодой человек осунулся, лицо не брито, глаза заплаканы.
— А, это вы… — узнал он Воронова и протянул ему руку. И глянул со злой надеждой. — Поймали?
Шустрый! Воронов чуть не фыркнул ему в лицо. Сдержался. И головой отрицательно качнул. Шагнул вперед, спросив:
— Я войду?
— Да входите уже, раз пришли. — Парень вздохнул, отступил от двери, впуская его в квартиру, полную теней родственников. — Народ собирается. А тело-то вы когда отдать собираетесь?
— Извини, Андрей, — не сразу вспомнил Воронов имя брата погибшей. — Давай об этом чуть позже. Появилась кое-какая информация. Мне ее надо проверить. Возможно, это сыграет важную роль в расследовании.
— Проверить… Возможно… Как это у вас все… Ненадежно как-то! — выпалил он, долго подыскивая нужное слово. — Всегда так?
— По-разному, — уклончиво ответил Воронов, хотя внутренне возмутился.
Ишь, шустрый какой! Пойди найди иголку в стоге сена. С той и то проще будет. А тут изворотливый, хитрый, не оставляющий следов преступник. Никто его не видел, никто его не знает. Повезет, если старая уборщица видела именно его. Если его, и если ничего не выдумала.
— Заходите в комнату сестры. Туда все боятся заходить. Будто она тут… Будто он ее тут… — Голос парня заскрипел, задрожал, плечи дернулись, и он, прикрыв глаза кончиками пальцев, заплакал. — Простите… Простите… Не могу поверить, что сестры нет! Она была такая… Такая живая! Позитивная! Простите…
Воронов вошел следом за братом погибшей в ее комнату. Осмотрелся. Уютно, современно. Широкий кожаный диван белого цвета, черный ковер перед ним, черный низкий столик, встроенные шкафы для одежды. Громадная плазма напротив дивана. Черные шелковые шторы на окне.
— Где ее сумка? — спросил Воронов, нигде не обнаружив дорожной сумки девушки.
— С ней была. Пропала, — выдавил Андрей через силу. — Вместе со всеми ее вещами.
— Я не о дамской сумке. Я о той, с которой она из больницы приехала. Она ее сюда привезла?
— Что? — Он наморщил лоб, мокрые ресницы застыли, взгляд остановился. Кажется, он ни черта не понимал. — Какая больница?
— Так, Андрей, давайте вы возьмете себя в руки и сосредоточитесь на моих вопросах. — Воронов уже подошел к встроенным шкафам. Насчитал четыре двери. Потянул на себя одну. — Я загляну?
— Валяйте, — вяло отреагировал парень и осторожно присел на край дивана сестры. — Только не пойму, что вам это даст? Я уже все карманы ее проверил. Думал, хоть что-то найду. Хоть какую-то зацепку. Номер телефона там или чек из этой долбаной лаборатории, куда она ездила сдавать анализы. Нет, ну вот вы мне скажите: как такое возможно?! Кровь замечательная, а диагноз черт знает какой! Разве так бывает?!
Володя слушал его вполуха, внимательно осматривая полки шкафов. По карманам не полез, раз брат утверждает, что все обшарил. Там наверняка пусто. Сумка пока не попалась.
— Зачем она решила сдать кровь именно так?
Воронов нагнулся перед коробками с обувью. Такое множество! Даже у его жены было меньше. А она модницей была известной. Мама — их негласный семейный психолог — настаивала, утверждая, что, если женщина шикарно одета, у нее повышается самооценка. У его жены это, видимо, зашкалило, раз она разрушила их семью.
— Понимаете, она боялась, что у нее что-нибудь обнаружится и это предадут огласке. Она… Сестренка некоторое время назад, год назад примерно, встречалась с одним иностранцем. Потом он уехал, и она из каких-то своих источников узнала, что у него серьезные проблемы со здоровьем обнаружились. Вот она и не захотела светиться. — Андрей сжался весь, обхватил плечи руками, принялся раскачиваться взад-вперед, повторяя как заклинание: — Все же было хорошо… Все же было хорошо… как такое возможно?
— Может быть, ее заразил новый партнер?
Воронов отодвинул пару коробок и едва не закричал от радости. Сумка! За штабелем обувных коробок обнаружилась большая женская сумка, туго набитая чем-то. Он вытащил из кармана большой носовой платок, который выручал его неоднократно. Подхватил за угол сумки и потащил ее из шкафа. Осторожно поставил на ковер. Глянул на Андрея. Тот даже не заметил, погруженный в свою печаль.
— Это ее сумка, Андрей? — окликнул его Воронов. — С ней она вернулась из больницы?
— Что? — Тот дернулся, глянул, болезненно сморщился. — Да, кажется, да. Я на работе был, когда она выписалась. Но сумка с ней была в больничке, это точно.
— Ее кто-нибудь трогал?
— Кого?
— Сумку кто-нибудь трогал?
— Кто, например? — Все тот же рассеянный непонимающий взгляд.
— Вы, например! — Воронов начинал терять терпение. — Когда карманы ее одежды проверяли!
— Так я не видал сумки-то. Она где была? В шкафу? Я не видал!
— За коробками с обувью.
— А-а-а, тогда понятно. Я туда не заглядывал. А что в ней? — И он потянулся, сполз с дивана коленками на ковер, попытался схватить за молнию.
— Стоп! — крикнул Воронов, и рука брата погибшей повисла в воздухе. — Не надо ее трогать! На ней, возможно, остались отпечатки.