Директор, как провинившийся школьник, опустил голову и ничего не ответил.
3
В кабинет тихо вошел Евнух и поставил на стол перед Пантовым чашечку кофе.
— Коньяк будешь? — спросила Петяева своего гостя.
Пантов расплылся в улыбке:
— На халяву и уксус сладкий…
— Евнух, — обратилась директриса к ожидающему дальнейших приказаний телохранителю, — спустись в буфет, возьми для меня бутылку коньяка и лимончик. Ну и еще что-нибудь…
Белокурый парень молча кивнул и вышел из кабинета.
— А он не обижается на прозвище Евнух? — спросил Пантов, когда за телохранителем закрылась дверь.
Виолетта сухо ответила:
— Что естественно, то не безобразно.
— В каком смысле? — не понял Пантов.
— В прямом. Парень без мошонки и детородного органа. Полный импотент.
Пантов, потянувшийся было к чашке кофе, на мгновение замер.
— И он согласился у тебя работать? В этом бабьем царстве и без мужских причиндалов? Повеситься можно…
Виолетта устало смерила Пантова взглядом, на лице появилась ироничная усмешка.
— Не равняй всех с собой, Михаил Петрович. Ты бы — это уж точно! — ни одной юбки не пропустил. А таких работников, как Евнух, надо еще поискать. Я ведь за последние три года, пока он не появился, дюжину охранников сменила. Кобели! Они думали, что здесь царят законы мясокомбината. Если уж попал на территорию, то все твое и все бесплатно. Девушкам покоя не давали…
Евнух, словно волшебник, снова появился в кабинете, поставил на стол поднос с бутылкой коньяка, лимоном, солеными фисташками и большой плиткой шоколада. Без лишних слов посмотрел на начальницу: мол, какие еще будут приказания? Та лишь махнула в сторону выхода — свободен.
Пантов разлил по рюмкам коньяк. Поднял свою, приглашая присоединиться Виолетту.
— Ну, за то, чтобы никогда не оказаться на месте Евнуха, и за то, чтобы всегда были деньги! — он опрокинул в рот напиток и потянулся к лимону. — А ты чего не закусываешь?
— Терпеть не могу лимоны, — Виолетта сделала маленький глоток и поставила рюмку на стол.
— А шоколад?
— От фольги изжога, — улыбнулась хозяйка.
— У тебя есть чувство юмора, — сделал комплимент Пантов.
— Я его никогда не теряла. Ты, наверное, забыл, как тебе спьяну ногу загипсовали, а утром я убедила тебя, что ты ее сломал. И ты три дня ходил на работу на костылях.
Пантов не поддержал задорный смех Виолетты. Он взял бутылку с коньяком, сделав вид, что поглощен изучением золотистой этикетки. Но Виолетте, видимо, очень хотелось вывести его из себя, и она продолжала подтрунивать.
— А как спал на потолке, тоже не помнишь? Как мы все тогда хохотали! Я, наверное, никогда в жизни больше так не смеялась…
Он помнил. Они отмечали какой-то праздник на даче у Виолетты. И он, Пантов, как обычно, не рассчитал свои возможности. Проснулся — на потолке. Он испугался, но ничего не мог понять. Внизу — диван, кресла, журнальный столик, в углу комнаты — огромная ваза с цветами. Чтобы не упасть, он постарался плотнее прижаться брюхом к потолку и пополз к люстре, которая держалась на металлическом стержне. Вцепившись в стержень руками, он с ужасом смотрел вниз. Для страховки, чтобы не сорваться, обхватил люстру ногами и только потом принялся звать на помощь. Сначала вполголоса, потом громче, затем вовсе перешел на крик.
Наконец «на потолок» ввалилась веселая компания, и через несколько минут ему открыли секрет фокуса. Кровать, стол, стулья были прикручены к настоящему потолку. Полы же выбелили известкой, а в центре установили обыкновенную люстру. Когда строилась дача, отец Виолетты специально заказал плотникам такую «комнату смеха». Подшучивали, как правило, над изрядно перебравшими.
— Хохотала ты и твои любовники, — зло процедил он.
Она перестала улыбаться и брезгливо посмотрела на него.
— Ты прекрасно знаешь, что никаких любовников у меня не было. Я любила только тебя. А вот ты отметился у каждой моей подруги. Из-за чего у меня их и не стало.
Он поморщился:
— Ладно, давай-ка оставим мораль в стороне и займемся вопросами материальными. Что там мне причитается?
Она повернулась к сейфу, открыла дверцу и, вынув пачку долларов, кинула деньги на журнальный столик.
— Четыре с половиной.
Пантов взял деньги со столика.
— А что у нас с набором?
— Группа готова к отправке. Вторую неделю жду звонка из Гамбурга. Только твой товарищ что-то не шевелится.
— За него не беспокойся — позвонит. Я его уже шесть лет знаю — это человек надежный. Другое дело, что не только мы заняты этим бизнесом. Идет украинская волна, и спрос на российских женщин стал падать. Сотни киевских контор ломают нам рынок и продают своих хохлушек почти даром. Из Международной организации миграции в думу пришла информация, что уже в ближайшее время из Хохляндии на запад будет переправлено полтора миллиона девиц от шестнадцати до двадцати пяти лет. Еще полмиллиона контрабандным путем уже пересекли границу. Кстати, об Украине. Ты мне обещала показать девчушку из Херсона, за которую мне пришлось замолвить словечко.
Виолетта резко встала, зацепив рукавом рюмку с коньяком.
— За помощь — спасибо. Но я тебя очень прошу, Михаил, не трогай пока девчонку. И своих козлов, Вована с Бобаном, уйми. Они ей проходу не дают.
— А почему вдруг из-за проститутки такая ярость?
— Я ее перевела в разряд невест. — Виолетта вынула из сумочки носовой платок и смахнула коньячную лужицу на пол. — Похоже, один богатый француз очень увлекся ею. И если все сладится, то на этом можно заработать неплохие деньги.
— Француза зовут Пьер Кантона?
— Ты его знаешь?
Пантов не ответил на вопрос и снова повторил свою просьбу:
— И все-таки ты меня совсем заинтриговала. Надо взглянуть на девчонку. Что там за писаная красавица объявилась?
— Да не такая уж она и красавица…
— Ну так пригласи ее сюда, — наполняя рюмку, заупрямился захмелевший Пантов. — Пошли за ней своего Евнуха. Я на нее только погляжу и все.
— Ее нет в заведении. Кантона куда-то уехал и забрал ее с собой. Да к тому же ты ее уже видел. Вы столкнулись в коридоре, когда ты в прошлый раз уходил из этого кабинета. Как мне показалось, она не произвела на тебя особого впечатления.
— Ах, да! — сразу вспомнил лицо черноволосой девушки Пантов и засмеялся. — Так это и есть та космонавтка, что вылетела из окна санатория?
— Не вижу в этом ничего смешного, — ответила Петяева и посмотрела на часы. — Мне грустно с тобой расставаться, Миша, но мне пора.
4
Теляшин помешал в котелке, зачерпнул из него ложкой, поднес ее к губам и легко подул. Чуть дотронувшись до кипятка, попробовал бульон.
— Можно кидать рыбу, — сделал он заключение и подвинул поближе к костру чашку с выпотрошенными линями. — Еще пять минут, и уха будет готова.
Сердюков улыбнулся и посмотрел на Леночку. Девушка, обхватив колени руками и запрокинув голову, смотрела на звездное небо.
— Боже мой! — произнесла она, почувствовав на себе взгляд Сердюкова. — Как прекрасно! Это черное небо с яркими звездами, этот костер…
— Когда мы бастовали у вас в городе, тоже ночами жгли костры, — сказал Теляшин, бросив в котелок последнего линя. — Только вот звезд в вашем загазованном центре почти не было видно.
— А что же ты нынче не бастуешь, Федор Игнатьевич? Твои коллеги на площади, а ты здесь?
Теляшин лишь с досадой махнул рукой:
— Это уже не забастовка, а самая настоящая пьянка. Когда мы у вас в центре пикеты устраивали, то сразу договорились — ни капли спиртного. Каждый день назначался и дежурный по лагерю, который следил за порядком. А эти — дискредитировали все забастовочное движение. Я недавно прошелся по площади: лагерь напоминает цыганский табор, как в кино. Разве что кибиток не достает. Повсюду на траве — подстилки из кусков полиэтилена, потрепанных одеял и всякого тряпья, сваленные в кучу вещи, каски, пластмассовые бутылки из-под кваса и пива. Напаренные под солнцем мужики с опухшими лицами в трико и пляжных шлепанцах шастают туда-сюда. Кто за кипятком для супа, кто в сортир. Многие сидят там не ради идеи, а ждут, когда им привезут бесплатную водку. У меня зять в милиции работает, так вчера рассказывал, что вытрезвитель переполнен каждый вечер.
Сердюков грустно улыбнулся в ответ:
— Все польза: милиция план перевыполняет…
— Я вот что тебе скажу, Пантелеич, — хлебнув ушицы, спокойно сказал Теляшин. — Если и дальше пьянка среди бастующих пойдет таким чередом, то ты выборы проиграешь. Есть еще люди, которые за водку родную мать продадут. А твой соперник Пантов не только водки, даже французского коньяка не жалеет…
Сердюков засмеялся, потянулся к сумке и вынул из нее бутылку «Столичной».
— Ну раз такое дело, то и мне не мешает последовать опыту Пантова. Подставляй стаканчик, Федор Игнатьевич. Хоть одного марфинца, да сагитирую за мою персону. А впрочем, в этот раз я и не собираюсь выставлять свою кандидатуру на выборах.
Он откупорил бутылку, плеснул в стаканы, поднял свой, предлагая присоединиться. Но ни Теляшин, ни Леночка к стаканам не притронулись. Последняя фраза Сердюкова, судя по всему, произвела эффект разорвавшейся бомбы. Девушка, опустив голову, перестала хрустеть огурцом, а рука Телятина с ложкой, казалось, окаменела.
— И когда же ты пришел к такому мнению? — после некоторой паузы спросил водник.
— Может быть, час, а может, и два часа тому назад, — ответил Сердюков и, словно ничего особенного не произошло, лихо опрокинул свой стакан. — Все — баста! Я тоже живой человек и хочу спокойной жизни. Я хочу ловить рыбу в Марфино, я хочу читать детективы, а не параграфы законопроектов и секретные криминальные сводки, от которых волосы встают дыбом. Я хочу заниматься своим делом — учить студентов, а не заискивать перед забастовщиками с перекошенными от злобы лицами. Наконец, я хочу любить, не скрывая свои чувства ни от кого. Понимаете, я хочу делать то, что я хочу!