Лениво разглядывая картинки журнала, Алистратов ничего не выбирал для своего клиента, он просто убивал время. Он уже давно решил, что серый стальной костюм, невыразительный галстук и короткая армейская прическа придадут лицу Пантова решительность и харизматичность, которые нынче так ценит в политиках обыватель. Конечно, ученик может взбрыкнуть и не согласиться с его мнением, но у Романа на этот счет был веский контраргумент, которым он успешно пользовался: если подопечный не нуждается в его рекомендациях, то пусть ведет предвыборную кампанию сам или подыщет другого специалиста.
На одной из страниц журнала его внимание привлекла модель в черном деловом костюме и белоснежной блузке. Девушка кого-то ему напоминала. Роман напряг память и вспомнил бортпроводницу. Ее, кажется, звали Евгенией. Он взглянул на циферблат: Пантов опаздывал уже на целый час, а со дня прилета Алистратова в этот город прошло ровно десять суток. Минута в минуту. Значит, ровно десять суток Алистратов не видел ту девушку. Неплохо было бы с ней повидаться. Роман потянулся к телефону. Набрав номер справочной службы авиакомпании, он узнал, что самолет из столицы запаздывает и прибудет только поздно ночью. Досадно. Воображение уже рисовало ему уютный столик в ресторане и Евгению с бокалом красного вина, сидящую напротив.
«Черт с ним, этим рестораном», — подумал он и тут же решил проехать ночью в аэропорт и попытаться разыскать стюардессу. По крайней мере, можно будет выпить вдвоем и по бокалу шампанского в буфете аэровокзала. А может, если девушка без комплексов, и согласится неплохо провести время в ночном баре гостиницы. Впрочем, в гостиницу так сразу уж не обязательно…
Мечты мгновенно прервались, когда в комнату ворвался Пантов. Не поздоровавшись, мокрый от пота, он в два шага оказался около журнального столика, налил полный стакан минералки и жадно выпил.
— Прости, Ромочка, — усевшись в кресло, наконец извинился он. — Заседание в думе затянулось. Представляешь, целого дня не хватило, чтобы решить вопрос по налогообложению игорных заведений.
— Но вопрос-то, видать, серьезный! Много в вашей области казино и игорных домов?
— Три! — выставив три пальца перед собой, ответил Пантов. — Одним командует демократ, другим — либерал, а третьим — представитель нашей предпринимательской партии.
— Так из-за чего же весь сыр-бор? — пожал плечами Роман. — Объединившись, представители всех трех партий могли пролоббировать выгодное для себя решение и быстро принять закон.
— Так и было! — Пантов в возбуждении соскочил с кресла. — Мы объединились и предложили отчислять в пользу области процент с выручки от каждого казино. Но ведь в думе-то не три партии, а восемь! Поэтому представители пяти фракций, бляха-муха, протолкнули проект, чтобы налоги взимались не с общей прибыли, а с каждого игорного стола и автомата. Это же разорение!
— Да успокойтесь, Михаил Петрович, и следите за своей речью. Опять эта ваша «бляха-муха»! — Роман недовольно поморщился. — Уж вам-то чего волноваться? Вы ж не директор казино, а депутат.
— Я представитель предпринимательской партии и отстаиваю ее интересы.
— И вам за это платят… — улыбнувшись, как бы продолжил Алистратов.
Пантов ни с того ни с сего взорвался:
— Платят, бляха-муха! Платят! А не платили бы — давно с голоду бы подох! И все потому, что депутат — человек бесправный. Зарплата — пятьсот долларов, коммерческой деятельностью заниматься не разрешается, персональных машин и дач лишили. Теперь вот до квартир добрались: после окончания депутатского срока сваливай с жилплощади. И куда мне податься? В деревню, к матушке, коровам хвосты крутить? Вот им, а не жилплощадь! — Пантов сложил фигу и махнул ею в сторону невидимого оппонента.
— Да остыньте же, Михаил Петрович! — Роман рассмеялся. — Зачем же вы рветесь в депутаты, если так тяжела эта ноша? Давайте плюнем на все, оставим наши потуги! Я полечу домой, в Москву, а вы пойдете в коммерсанты.
Пантов резко повернулся к имиджмейкеру:
— Делайте то, за что вам платят деньги! Причем немалые.
— Тогда, как мы с вами договаривались, будьте корректны в обращении с посторонним человеком и исключите из своей речи сквернословие, — спокойно отпарировал Роман.
— А еще что? — не остыв до конца, с издевкой произнес Пантов.
— Совсем немногое. Мне бы хотелось, чтобы вы коротко постриглись, поменяли синий пиджак на серый костюм и в тон ему — носки. Предвыборная кампания началась, пора изменить внешность. А то ведь, Михаил Петрович, несостыковочка выходит: получаете вы кот наплакал, а одежду носите, извините, от известных модельеров. Не по зарплате.
— А трусы менять не надо?
— Надо. Этого требует личная гигиена. А если соберетесь на пляж в обществе своих избирателей, то я могу подсказать, какой расцветки и какого размера их выбрать.
— А не много ли вы на себя берете? Роман… Как вас по батюшке?
С лица Романа вдруг исчезли вежливость и тактичность. Он брезгливо посмотрел на Пантова, нервно дернул уголками губ:
— Я беру на себя ровно столько, сколько позволяют мой опыт и профессиональные возможности. Если вы в них сомневаетесь…
— Ну что вы, Роман! — не дал договорить Пантов, и на его лице появилась умоляющая улыбка. — Извини, приятель. Сам понимаешь, я весь сегодня на пределе.
— Рассудок и контроль над собой не стоит терять даже в самых безнадежных ситуациях. — Алистратов доброжелательно улыбнулся, взял со стола мужской журнал и, вытащив закладку, открыл на нужной странице. — Итак, мы говорили о прическе. К вашему лицу, мне кажется, подойдет вот эта.
Пантов склонился над журналом, долго вглядывался в фотографии, наконец спросил:
— А уши торчать не будут?
— Не будут, — успокоил Алистратов. — Но если бы даже торчали, то вы бы запомнились избирателям именно этим качеством. Поймите, вы — индивидуальность, штучный товар. И потому ценитесь гораздо выше всех остальных. Пропадет индивидуальность, и вас забудут.
— Тогда, может быть, их оттопырить?
Роман от души рассмеялся:
— Я вам об этом обязательно скажу, когда сочту нужным. А пока мы договорились, что вам надо срочно сменить гардероб.
Пантов смотрел на Алистратова преданными глазами.
— Роман, на следующей неделе нам придется прервать занятия. Мне нужно будет отлучиться.
— Надолго? Далеко?
— В Париж, дней на пять. Но я бы не хотел, чтобы об этом знал Бурмистров.
Алистратов задумался, но уже через несколько минут в его глазах мелькнули озорные искорки.
— Конечно, ваше пребывание в марфинском избирательном округе куда более разумно, чем прогулки по Елисейским полям. И я имею все основания не рекомендовать вам этой поездки. Но я закрою глаза, если вы мне тоже окажете услугу.
— Какой разговор, Роман. Что нужно?
— У вас есть личный автомобиль…
— «Мерседес», — кивнул в ответ Пантов. — Только что забрал его из ремонта.
— Вы позволите мне им воспользоваться? Я, конечно, мог бы попросить об одолжении Дениса Карловича, но не хочу официальности. Сегодня вечером машина мне нужна для личных планов. А во время вашего отсутствия я прокачусь по избирательным округам и проведу социологический опрос. Это необходимо, чтобы оценить ваши шансы и ко дню выборов кое-что подкорректировать.
— Нет проблем, Роман. Машина с моим помощником в вашем распоряжении.
— Как раз сегодня мне и не нужен ваш помощник. Права у меня с собой.
Пантов понимающе хмыкнул:
— Все ясно… — Он открыл входную дверь и оглянулся. — Через десять минут Вован поднимется к вам, отдаст ключи и доверенность.
…«Мерседес» мчался, рассекая ночь, по загородному шоссе в сторону аэропорта. В темном небе, мигая сигнальными огнями, заходил на посадку огромный лайнер. Роман чувствовал: это тот самолет, на борту которого находилась стюардесса, так похожая на топ-модель. Он прибавил газу, и стрелка на спидометре резко скакнула вверх.
7
— О господи, ну никакого покоя от этого мальчишки, — охнула Эдита, выглянув в окно. В вечерних сумерках она увидела Фильку, висящего вниз головой на яблоне. Метнув тревожный взгляд на телефон, который по-прежнему не подавал никаких признаков жизни, она стремглав кинулась в сад на помощь сыну. Когда Эдита подоспела к месту происшествия, Филька уже сумел подтянуться, перекинул ногу на толстую ветку и теперь восседал на ней. Новенькие шорты, которые ему недавно купил дед, превратились в лохмотья.
— Сию секунду спускайся вниз, негодник! — громко приказала Эдита.
Но Филька и не думал повиноваться. Скинув сандалии, кожаная подошва которых скользила и мешала достичь цели, он ухватился за сук и полез вверх.
— Ах ты дрянной мальчишка! Я кому сказала, спускайся! — разозлилась Эдита. — Ну, погоди, будет тебе на орехи! Вот придет дедушка…
— Ну чего ты все сердишься, все кричишь и кричишь! Лучше иди к своему телефону и сиди около него. Я только яблочко достану, вон то, самое большое, и слезу с дерева.
Ей казалось, что Филька с каждым днем становится все упрямее и непослушнее. На ласковые просьбы он не реагировал, строгим приказаниям подчинялся с трудом. Казалось, он нисколько не боялся ее, даже когда получал подзатыльник или шлепок по заду. Мальчишке требовалась мужская рука. Дед в этом отношении, конечно, в расчет не шел. Он только баловал внука, защищал от постоянных упреков матери. Был лишь один мужчина, привычкам которого Филька старался подражать, которого беспрекословно слушался и к кому относился с благоговением: дядя Юра Агейко. Пантова, ставшего в последнее время частым гостем в их доме, он не переносил.
Дожидаясь, пока мальчишка спустится на землю, Эдита задумалась. Вчера, в первом часу ночи, когда Пантов подвез ее из театра, позвонил Агейко. Просил прощения, раскаивался в своем поступке. Эдите показалось, что женишок немного подшофе, и она холодно отбрила его, дав понять, что после случившегося шансов на взаимную любовь у него оставалось немного. Может, она и простила бы его, скажи он в трубку что-то ласковое, теплое. Но после извинений Агейко строго потребовал отчета, где и с кем она разгуливала до поздней ночи. Эдита взорвалась и, чтобы разозлить его, вывести из себя, рассказала о премьере в театре, о том, кто сидел рядом с ней, а потом проводил до дому. Агейко вспылил. Сорвался на крик, объясняя, с кем она связалась и что из себя представляет Пантов. Но после приятного вечера ей не хотелось слушать эти вечные назидания. Она положила трубку, успев лишь заметить ему, что за все время их знакомства он никогда не водил ее в театр…