— Господин Кантона, Николай Яковлевич ожидает вас в своем кабинете. Я помогу вам.
— Как же, как же! Давно ожидаю вашего визита, — развел руки губернатор, будто хотел по-русски обнять Кантона, и под вспышки фотокамер направился к гостю.
Кантона не ожидал встретить в этом огромном, похожем на спортивный зал, кабинете столько представителей прессы. С чего бы такая торжественность и внимание? Пожав руку Кантона, губернатор жестом попросил фотокорреспондентов покинуть кабинет.
Они расположились в креслах за журнальным столиком, как старые приятели, друг против друга, хотя Пьер до сего дня ни разу не встречался с хозяином области.
— Ну что у вас там? — кивнул на тетрадку Егерь и, не дожидаясь ответа, добавил: — Я понимаю, что вы начнете меня убивать цифрами и сногсшибательными суммами. Но, честно признаться, они меня мало интересуют. Область вам все равно ничем не сможет помочь. Нет ни одной свободной копейки или, если говорить по-французски, ни одного лишнего сантима…
— Я не прошу вас об этом, поскольку готов вложить собственные средства, — напомнил Кантона.
— Вот и хорошо! — улыбнулся Егерь. — Такое положение очень даже устраивает администрацию.
— Но я хочу иметь стопроцентные гарантии, что мои деньги не сгорят, а пойдут в дело и обернутся доходом.
— Какие гарантии от меня требуются? — Егерь сдвинул густые брови и в упор посмотрел на француза.
— Во-первых, до сих пор не принят закон о приватизации водообъектов…
— Не позже чем через полтора месяца он будет у вас в руках. Обещаю: если не нынешняя, то следующая дума рассмотрит этот вопрос в первую очередь. До выборов-то осталось чуть меньше месяца…
— Во-вторых, я бы хотел быть уверенным, что пятьдесят один процент. акций будет принадлежать французской стороне.
— Готов хоть сегодня подписать протокол о намерениях. После утверждения закона водообъекты сразу же выставим на торги и пятьдесят один процент акций будут проданы в собственность иностранной компании. То есть вам.
— Господин Бурмистров сообщил мне предварительную сумму… — осторожно перешел Кантона к денежному вопросу.
— О какой сумме он говорил? — перебив француза, напрямик спросил губернатор.
— Сто пятьдесят миллионов франков.
Губернатор откинулся на спинку кресла, обхватил ладонью подбородок. Вглядываясь в задумчивое лицо чиновника, Кантона подумал, что названная им сумма слишком мала и не устраивает хозяина региона.
— Вы умеете хранить тайны, Пьер? — вдруг спросил Егерь.
— Хороший и честный предприниматель обязан хранить коммерческие тайны. Без этого не складывается ни один мало-мальский бизнес.
— Тогда я готов способствовать, чтобы пакет акций был продан не за сто пятьдесят, а за сто двадцать миллионов. Вас это устраивает?
Кантона помолчал, взвешивая, нет ли в словах губернатора какого-либо подвоха, не очередная ли это шутка в устах русского человека: эти русские любят шутить по поводу и без повода. Но губернатор и не думал изображать шутника.
— Чем буду обязан? — сухо спросил Кантона без всякой интонации. — Вы, русские, часто напоминаете, что долг платежом красен. Чем обернется мой долг?
— Только собственной выгодой. Вы сэкономите десять процентов.
— Насколько я понимаю, разница между двумя цифрами составляет тридцать миллионов франков. Это двадцать процентов…
— Десять остается у вас, а на оставшиеся десять сразу после сделки вы откроете счет на предъявителя в швейцарском банке. Документы по вкладу у вас заберут.
Кантона протянул губернатору руку:
— Мне приятно будет видеть в вас своего партнера.
— Вот и хорошо, — сказал Егерь и поднялся с кресла. — Кстати, совсем забыл сказать: банкир Бурмистров уже четверть часа ожидает вас в моем лимузине. Остальные финансовые и организационные вопросы вы обсудите с ним.
Кантона с удовольствием выпил бы сейчас еще стопку коньяка, но предложения не последовало, и он направился к выходу.
— Ну что тебе сказал Егерь? — спросил Бурмистров.
Француз захлопнул дверцу лимузина и еще раз взглянул на мраморную лестницу, по которой он только что спустился от губернатора.
— Егерь? Это что, его кличка? — удивился Кантона, и, не ответив на прямой вопрос банкира, задумчиво произнес: — Он славный старик. Послушай, Денис, а ты не знаком с девушкой, помощницей нашего противника на депутатское место по Марфинскому округу?
— С Пряхиной? К сожалению, не знаком. Но хотел бы, чтобы эта дивчина работала в моем банке. Светлая голова. А чем тебя не устраивает юная леди, с которой ты познакомился в центре Петяевой?
Кантона ошарашенно посмотрел на банкира.
— Тебе и это уже известно?
— Наш областной центр не так уж велик, чтобы в нем можно было что-то утаить. Я бы даже сказал — слишком тесен.
Пьер услышал в словах Бурмистрова намек на его разговор за закрытыми дверьми у губернатора.
2
Эдита открыла платяной шкаф и принялась вынимать из него свои вещи. Рядом на диване стоял почти пустой дорожный чемодан, на дне которого лежали только шорты и пара футболок. Ничего приличного, не только для Парижа, но и даже в дорогу, по ее мнению, не было.
Она оглядела спальню, словно надеялась отыскать еще один шкаф, в котором нашлось бы что-то стоящее. Ее взгляд. вдруг застыл на фотографии, до сего дня почему-то ею незамеченной. На снимке они с Агейко сидели на берегу озера, и Эдита выглядела очень привлекательно. Агейко очень нравилась эта фотография. На Эдите был пуловер в полоску и под цвет ему леггинсы. Розовая куртка, на ногах парусиновые спортивные тапочки. Волосы подхвачены ленточкой в тон куртки.
Она подняла тапочек и запустила им в портрет: не идти же, черт побери, в «Мулен Руж» в розовой куртке и парусиновых тапочках!
Фотография упала на пол, стекло разбилось вдребезги. Из-под осколков по-прежнему нежно улыбался ей Юрий. Эдита закрыла лицо руками и разрыдалась.
После того злосчастного вечера в казино она несколько дней была на грани нервного срыва. Две ночи не могла заснуть. Перед глазами стоял Агейко с окровавленными губами, Пантов, передающий карту соседу за игровым столом. Он потом ее убеждал, что никакого обмена не было, ей почудилось, привиделось, показалось. И она поверила. Нет, скорее не поверила, а убедила себя, что верит, после того как Агейко облил ее грязью с ног до головы. Боже, как она ненавидела его, своего бывшего жениха, в тот момент! Как он сказал: «Дамы рассчитывали на короля, а оказались под обыкновенной шестеркой…» Кого он понимал под дамой? Ее, Эдиту? А под шестеркой — Пантова? Ну, конечно, это же ясно. Когда завязалась драка, у нее улетучилась последняя жалость к нему. Не помешает, чтобы его получше проучили.
И только сев с Пантовым в машину, Эдита разревелась. Пантов обнял ее за плечи, привлек к себе, и она даже не спросила, куда они едут. Ей было все равно.
Из казино Пантов привез ее к себе домой.
Она даже не почувствовала, что пьет водку. А он уже положил голову ей на колени и мурлыкал о том, как они проведут время в Париже. Она не возражала. Ей было все равно, кто теперь рядом.
Эдита легонько отстранила Пантова, поднялась и, не проронив ни слова, направилась в спальню, на ходу скидывая с себя вечернее платье. Пусть это будет его ночь, Пантова. Назло всем. И Агейко, и отцу, и Фильке, и самой себе!
Она проснулась в полдень, и Пантов подал ей кофе в постель. Старался показать себя заботливым и нежным хозяином. Эдита попросила телефон, позвонила домой. Долго вслушивалась в длинные гудки. Похоже, в квартире не было ни души. Значит, отец сам завез Фильку в садик и до вечера еще оставалось время, чтобы подумать, как вести себя дальше. Нет, не о том она собиралась думать, как найти оправдание своему поступку, а о том, стоит ли круто менять жизнь. Она совершенно не помнила, что произошло ночью. Были разговоры о предстоящей совместной поездке в Париж, уверения в любви чуть ли не с первого взгляда, во что ей почти не верилось. Ах, да! Еще были поцелуи. Много поцелуев. По крайней мере, Юрка так никогда ее не целовал: от головы до кончиков пальцев на ногах. У них и любовь-то скорее напоминала схватку на бойцовском ковре.
Эдита нервно вздрогнула, услышав за спиной голос отца. Он стоял в дверях в спальню, осунувшийся и похудевший за последние дни.
— Значит, едешь с этим пижоном в Париж?
Ей не хотелось ссориться перед дорогой, и она лишь грустно улыбнулась в ответ, пожала плечами: мол, так получается.
Он тяжело, совсем по-старчески, вздохнул:
— Девочка, если б ты знала, какую ошибку совершаешь!
— Я же не собираюсь выходить за него замуж.
— По нему тюрьма плачет. Он давно бы уже сидел, если б не обладал депутатским статусом.
— Папа, я тебя умоляю: давай не будем об этом. Я не хочу знать, кем он был и чем занимался до нашей встречи. Важно то, что мне сейчас с ним хорошо и надежно.
— Но это ненадолго! Он ведь не отошел от темных делишек.
— Пусть. — Между прочим, неблаговидные дела — это забота правоохранительных органов. Да и ты, спикер, мог бы призвать его к ответу. Чего же ему в лицо не скажешь?
— Спикер я только в здании парламента. А за его пределами я не обязан бегать за каждым депутатом.
— Опять же, это твои проблемы, папа.
— Будь благоразумной, Эдита. У меня есть сведения, что этот бывший сутенер занимается контрабандой. Я не могу поручиться, что во время таможенного досмотра в твоем чемодане не окажется чего-нибудь, что не подлежит вывозу за рубеж.
— Не смеши меня, папа. Я-то еще не совсем потеряла голову. Уж я-то знаю, что у меня лежит в чемодане.
Она взглянула на гору тряпок на полу и снова вспомнила, что в чемодан ей совсем нечего укладывать.
— Эдита, — понизив голос, постарался еще раз убедить дочь Хоттабыч. — Я пока и вправду не понимаю, зачем ты ему нужна. Но точно знаю, что прикипел он к тебе неспроста. Может быть, чтобы давить на меня по какому-нибудь вопросу. Или же, чтобы сломать Юрия Агейко морально. Вполне возможно…