Пантов насторожился:
— И кто же это, если не секрет?
— Да Клякса. Зовут ее Светкой, фамилией не интересовался.
Пантова как ветром сдуло с кресла.
— Ты вот что, сукин сын, к этой девице лапы не протягивай, — он схватил помощника за рукав. — Если узнаю, что ты с ней просто рядом стоял — вмиг отшибу. Уяснил?
Не ожидая от шефа такой прыти, Вован отдернул руку и сделал несколько шагов назад.
— А вам-то зачем эта проститутка, Михаил Петрович? — Вован обиделся и, измерив взглядом расстояние, отделяющее его от Пантова, с ехидцей задал второй вопрос: — Вам что, дочки спикера маловато?
Пантов в два прыжка очутился перед Неароновым, схватил его за грудки:
— Ты что, русский язык понимать разучился? Чтобы эту девчонку обходил за версту. Я сказал. А иначе… Пеняй на себя, гаденыш. До конца жизни за решеткой сидеть будешь. Я о том позабочусь. Помню я, как вы сначала угрозами выбили расписку, а потом полупьяного Бронзу затащили в ванну и полоснули ножичком. И про ограбленную старуху из Марфино…
Вован, до последних слов державшийся молодцом, вдруг закрыл лицо руками и бухнулся на устланный большим ковром пол депутатского кабинета:
— Не губите, Михаил Петрович. Не губите! Разве я мало для вас сделал? Разве не я выручал вас, был рядом в лихую минуту? Разве не я мотаюсь по области, союзников вам вербую…
Пантов понемногу менял гнев на милость. Он наслаждался, видя, что его вконец обнаглевший в последнее время помощник сломлен и повержен. Ничего, не грех повторить урок. Пусть Вован помнит, кто из них кто. Беспокоило Михаила Петровича лишь одно: этот проходимец Неаронов слишком много знал.
Пантов засунул руки в карманы и направился к столу. Бросил через плечо распустившему сопли Вовану:
— Ладно, вставай. Ковер уже весь промок от твоих крокодиловых слез. Я надеюсь, ты понял, о чем мы сегодня с тобой побеседовали? — в голосе Пантова послышалась сталь.
— Да, Михаил Петрович, — кротко ответил помощник.
Заседание 6Париж. Елисейские поля
1
По вечерам после изнурительных, но бестолковых, ничего не решающих заседаний Сердюков подолгу засиживался в своем кабинете. Старался оттянуть время, когда нужно было возвращаться домой. Но и после полуночи дверь ему молча отворяла жена, каждый раз одаривая его презрительным взглядом. Порог дома он переступал с таким настроением, будто на плаху шел.
Теперь, по распоряжению Сердюкова, все папки с письмами жителей области на его адрес и ответами на них клали ему на стол. Вечерами, углубившись в изучение писем, Сердюков старательно изучал запросы, мнения и жалобы избирателей, но голова была занята другим. Иногда, как бы по служебным обязанностям, он приглашал для пояснения Леночку.
Как и прежде, до их поездки в Марфино, помощница придвигала стул и занимала свое обычное место с правой стороны от Сердюкова. Как и прежде, улыбалась уголками губ и понимающе кивала. Как и прежде, подрагивали локоны на висках и кабинет обволакивал приятный запах «Шанель». Сколько раз по поводу и без повода Сердюков дарил ей эти духи!
Но он видел, что Леночка изменилась. Со стороны казалось, что ничего в отношениях депутата и его помощника не произошло. По рабочим вопросам они понимали друг друга с полуслова, но прежней душевности уже не было. Стремительная и незначительная размолвка в Марфино после выхода заметки со временем переросла в глубокий душевный надлом. Но что больше всего тяготило обоих — ни Сердюков, ни Леночка не предпринимали никаких попыток, чтобы объясниться и освободить друг друга от душевных мук.
Правда, теперь Сердюков понимал, что дело совсем не в заметке.
Хоттабыч сдержал свое слово и представил Сердюкову журналиста Агейко. Несмотря на разницу в возрасте, они сблизились и теперь до поздней ночи сидели в обкуренной кафешке, которая располагалась напротив здания областной думы, пили водку и, ничего не скрывая друг от друга, говорили о женщинах. Сердюков о Леночке, Агейко об Эдите. И оба пришли к выводу, что виноваты в разрыве не женщины, а только они сами. Их мужская гордость, упрямство и нежелание понять любимого человека.
Честно признаться, когда они впервые пожали друг другу руки, Сердюков и не предполагал, что заносчивый и непримиримый журналист, каким он считал Агейко, окажется не только честным и приятным, но и самокритичным собеседником.
Расстались они уже дружески обнявшись на прощание.
Сердюков, отложив в сторону папку с документами, нажал на кнопку селектора. Шел девятый час вечера.
— Вызывали, Виктор Пантелеевич? — Леночка заученно улыбнулась.
— Ты еще не ушла домой?
— Вы же прекрасно знаете: пока вы здесь, я никуда не уйду.
— Раньше, наедине, ты называла меня просто по имени. — Сердюков все же собрался с духом, решил в этот вечер расставить все точки над «і».
Леночка промолчала.
Он поднялся из-за стола. Взять бы ее за плечи, прижать к себе, погладить по волосам — так, как он делал раньше. Но он продолжал стоять каменным истуканом.
— Между нами все кончено, Лена?
Она отвернулась, передернула плечиками:
— Это все ради вас, Виктор Пантелеевич. Ради вашей семьи. — В глазах девушки мелькнула боль. — Я вас очень прошу, давайте прекратим этот разговор. Поверьте, я не каменная и у меня тоже есть сердце. Мне так же больно вспоминать, что между нами было.
— В таких случаях говорят — расстанемся друзьями. — Сердюков сжал кулаки, чтобы унять поднимающуюся откуда-то из глубины звериную тоску.
— Это обман. В таких случаях никогда не расстаются друзьями. Но и врагами мы стать не должны. Мы просто расстанемся, как обыкновенные знакомые. При встречах будем улыбаться друг другу, задавать дежурные вопросы о здоровье, делах, детях.
Тоска не сдавалась, голова шла кругом, на висках выступила испарина.
— Ты говоришь так, словно решила оставить работу…
— Да. Мне уже предложили место.
— И куда, если не секрет? Не во французское консульство?
Спокойно, словно других вариантов и быть не могло, Лена тряхнула кудряшками и безо всяких эмоций подтвердила:
— Во французское.
Вот и ему пришлось пережить это. На своей шкуре понять, что это за зверюга — ревность.
— Это Кантона? — голос звучал глухо, как сквозь вату.
Она молчала, отрешенная, задумчивая, словно не понимая, чего от нее хотят. Вспомнила встречу с Пьером у храма на соборной площади.
Леночка не могла знать, что Кантона битый час ожидал совсем не ее, а другую, черноглазую и черноволосую Светку Марутаеву. Но Клякса в тот вечер была занята. Пьер огорченно побрел к поджидавшей его машине и тут увидел выходящую из храма попутчицу, которую не так давно подвозил из Марфино.
— Вторая встреча подряд — это уже далеко не случайность, — широко улыбаясь, он преградил Пряхиной дорогу.
Леночка улыбнулась в ответ и заговорила по-французски:
— Все-таки вы шпион, следили за мной все это время. Я ведь тоже не верю в случайные встречи.
— Так-так, — Кантона подхватил девушку под руку. — А ну, признавайтесь, где тут хранятся баллистические ракеты? Где спрятаны атомные подводные лодки и расположены элитные части воздушно-десантных войск? Вознаграждение следует.
— Не много ли заданий на первый раз?
— Ну что вы. Совсем не много. Я хотел бы просить гораздо больше.
— Ах так? Тогда увеличим вознаграждение.
Они не спеша прошли через площадь и по бульвару направились в сторону центра. В разговоре Лена и не заметила, как очутилась около дома.
— Ну, вот вы меня и проводили. Как и прошлый раз, доставили к самому порогу.
— Мне было очень приятно и легко с вами.
Она подала ему руку, подумав, что и ей тоже.
А на следующий вечер они пили молодое бужеле…
— Это Кантона? — снова повторил Сердюков, буравя помощницу взглядом.
— Да. Мне кажется, да. Хотя я не совсем уверена…
Почему-то ей сразу стало легко и свободно.
2
Бурмистров был взбешен. Только что он вернулся из здания областной думы, куда его приглашали с отчетом о расходе средств, выделенных на финансирование водников. Пока он отбивался от многочисленных вопросов демократов и коммунистов, которые требовали полной ясности в связи с задержками выплаты заработной платы, члены предпринимательской партии мирно дремали или болтали, почесывая затылки. Он, Бурмистров, вертелся ужом, стараясь до предела затуманить ситуацию по нецелевым расходам, а те, кто его должен был поддерживать, и прежде всего Пантов, ни слова в защиту не вымолвили.
Алистратов дожидался банкира в приемной. Бурмистров бросил плащ на стол секретаря и на ходу молча кивнул Роману, приглашая в кабинет. Пока Роман устраивался в кресле, Бурмистров метал громы и молнии и яростно ковырял в ухе.
— Где ваш подшефный? — загремел он на Алистратова и, не дожидаясь ответа. — Залег на дно с очередной потаскухой?
Роман спокойно выдержал разъяренный взгляд работодателя, как ни в чем не бывало пожал плечами:
— Ну что вы, Денис Карлович, еще вчера мы расстались с ним в Сосновке. Пантов решил заскочить еще в пару поселков, помозолить глаза избирателям, а я вернулся в центр. Мне нужны нормальные условия, чтобы подытожить данные и проанализировать предвыборную активность населения.
— Это еще зачем? — Бурмистров швырнул золотую ковырялку в футлярчик. — Вы что, замещаете председателя избирательной комиссии?
— Зачем же мне его замещать? Просто в моих обязанностях не только научить своего подшефного хорошо выглядеть, правильно говорить, уметь слушать народ, но и определить районы с пассивной избирательной активностью. Именно там важно проявить особый темперамент, пока соперники не опередили. Это же дополнительные голоса.
Он сказал «пассивная избирательная активность» и сам чуть было не рассмеялся. Надо же такое ляпнуть!
Но Бурмистров не заметил ни шероховатости в ответе, ни внезапной растерянности, которая тут же прошла. Алистратов оправился от первой атаки банкира и теперь был во всеоружии.