ить о каком-либо соблазне, если девушка нравилась ему еще в те годы, когда он не был депутатом и работал деканом гидрологического факультета, а Пряхина считалась его лучшей и самой умной студенткой. Именно с тех времен у них, как говорится, зародились обоюдные светлые чувства в отношении друг друга.
Сердюков повернулся в сторону пикетчика, который держал его за рукав, и узнал в нем рабочего водонасосной станции из поселка Марфино. Это был Федор Теляшин.
В бытность педагогом Сердюков не раз наведывался со студентами в Марфино, где проводил практические занятия. На насосной он рассказывал своим ученикам о системе водоочистки, учил правильно делать пробы и точно определять количество допустимых примесей в воде. Марфинские озера снабжали не только предприятия города водой, но и были основным источником питьевых ресурсов для миллионного населения. Тогда, во время практических занятий, он и познакомился с рабочим насосной станции Федором Игнатьевичем Теляшиным. Тот был добродушным мужиком, сам умел делать различные пробы и замеры, отлично разбирался в работе насосных агрегатов и как отец родной относился к студентам, не отказывая в их просьбах посмотреть или потрогать руками тот или другой механизм. А после работы не раз приглашал проголодавшихся учащихся вместе с деканом к себе домой и кормил всех наваристыми щами и жареной картошкой. А когда они со студенткой Пряхиной отправлялись гулять вдвоем по берегу водохранилища, Теляшин понимающе кивал им вслед и обещал не запирать дверь своего дома до самого утра.
— Пантелеич? — Глаза Теляшина округлились, когда он узнал бывшего декана.
— Он самый, — спокойно ответил Сердюков, не стараясь освободиться от крепкой хватки рабочего, который все еще продолжал держать его за рукав.
— Как же так, Пантелеич? — растерянно растягивая слова, произнес Телятин. — Полгода зарплату не получаем. Семьи голодают…
Сердюков оглядел стоящих вокруг него рабочих, нервно дернул щекой.
— Федор Игнатьевич, давай договоримся так. Я сегодня узнаю, в чем дело, куда девались ваши деньги, и завтра вам обо всем доложу…
— Хорошо, — ответил Теляшин. — Но мы не прекратим забастовку до тех пор, пока не выплатят деньги. Мы друг друга уже давно знаем, а потому, Виктор Пантелеевич, и вы помните, что я умею держать слово. Так вот, ни одна насосная не будет включена. Мы, как и в прошлый раз, перекроем железнодорожные пути, автомагистрали…
— Не пугай, Федор, — раздражаясь, отмахнулся Сердюков. — Если говорить откровенно, то мне жалко вас. И не потому, что кто-то вас обижает, а потому, что вы, как рабочий класс, все больше и больше деградируете.
Вокруг послышались гневные выкрики:
— Эк, как он нас кроет, собака! Сам-то к кормушке прибился, а на остальных ему наплевать…
— В морду ему!
— Тихо! — обернувшись к пикетчикам, крикнул Теляшин и с негодованием взглянул в глаза депутату. — Правильно, мы деградируем, но по вашей вине, власть имущих. Прорветесь к управлению и гребете все под себя! За депутатский срок стараетесь себя обеспечить на всю оставшуюся жизнь. И плевать вам, что те, кому вы давали так много обещаний и кто вас избирал, остались без средств к существованию. Разве не так, уважаемый Виктор Пантелеевич?
— Отчасти, — спокойно ответил Сердюков. — Но виноваты в этом только вы сами. Конечно, здесь, около областной думы, — вы сила, готовая разорвать всех на части. Но мне жалко вас. Здоровенные мужики, которые держат плакаты «Мы кушать хотим!», для меня смешны. Я не коммунист и не демократ, поэтому и не буду с вами заигрывать, давать обещания. Мне жалко вас потому, что именно по своей инициативе вы работаете «за бесплатно». И скажи теперь, Федор, какой уважающий себя человек может себе такое позволить? Мне непонятно, что это за рабство — вкалывать, если знаешь, что тебе не заплатят? Как можно полгода позволять, чтобы директор и его заместители дурили вам головы, в то время как строят себе трехэтажные коттеджи? Как можно, видя этих бандитов, которые вас окружают, не понимать, что вас дурачат?
— А мы понимаем, поэтому и пришли к вам, — уже миролюбиво сказал кто-то из толпы.
— Но почему вы самостоятельно не можете разобраться с ворами и бандитами, бездарными или мухлюющими управляющими и директорами?
— Ты что ж, Пантелеич, призываешь к насилию?
— Отнюдь нет. Есть более цивилизованные способы. Мы свободны. Поэтому не стоит надеяться на депутатов, губернатора, правительство, как когда-то на доброго царя, наконец, а самим решать свои дела…
— Так мы же ничего не умеем! Всю жизнь работали только по специальности…
— Потому что лень — мать всех пороков! — Сердюков засунул руки в карманы. — Кроме как крутить вентили на насосных станциях, вы ничего не умеете. А обучаться чему-то новому, рисковать, пытаться отстаивать свою жизнь сызнова — не хотите.
— И что же ты посоветуешь, Виктор Пантелеевич? — ехидно улыбнувшись, спросил Теляшин.
— Одно могу сказать: Марфино, как ни один другой поселок, окружен плодородными поймами, озера кишат рыбой. Разводите скот, занимайтесь рыболовством, торгуйте. И увидите, что через некоторое время те, кто вас обманывал и обсчитывал, сами будут просить о помощи.
— А на какие деньги, извините, нам коровам хвосты крутить? Ведь скот-то купить еще надо! Сети, лодки…
— А вот с вашими зарплатами за полгода я и разберусь. Это я вам обещаю. Ну, так что, в плен меня будете брать или отпускаете? — он посмотрел на часы — до утреннего заседания оставались считанные минуты. И тут же с сожалением вспомнил, что папка с документами находилась у него в кабинете. А это означало, что все-таки придется увидеться с помощницей.
Теляшин снова взял его под локоть:
— Спасибо тебе, Пантелеич, что мозги нам не крутил да всяких обещаний не раздавал насчет выплат. А лучше — заезжай в Марфино. Много о чем поговорить хотелось бы…
— Обещаю.
Стоявшие рядом с Теляшиным рабочие заулыбались: им понравился напор Сердюкова.
— Надо же, трактором наехал и раздавил всю забастовку. Один, а ни хрена не боится. Другие выходят с нами на дискуссии и охраной себя окружают…
— Ладно вам, — махнул рукой Сердюков. — Я тоже много чего боюсь.
— Извините за бестактность, чего же вы боитесь?
Сердюков, не поворачиваясь, через плечо ткнул большим пальцем в сторону двери областной думы:
— Туда идти боюсь.
Рабочие расхохотались:
— Вы к тому же мужик с юмором. Ну, до встречи, Виктор Пантелеевич. Ждем вас в гости…
Он повернулся, набрал в грудь побольше воздуха, подумав: «Черт с ними, документами. Отсижусь и так», и, глядя под ноги, быстро зашагал к подъезду. Поднялся по ступенькам и тут же услышал знакомый голос:
— Виктор, возьми папку.
Он поднял глаза. Перед ним стояла Лена Пряхина.
— Доброе утро, Лена.
— Хотелось бы, — слегка улыбнувшись, ответила она, и Сердюков понял, что статья ею уже прочитана.
— Давно здесь стоишь? — чтобы спрятать свою неловкость, спросил он.
— С тех пор, как ты попал в окружение.
— Отбился, — кивнул он в сторону свертывающих свои рукотворные транспаранты пикетчиков.
— И мы отобьемся. Не переживай, — и она осторожно поправила на нем съехавший в сторону галстук.
5
Старая садовая калитка, сколоченная из массивных дубовых досок, была закрыта с внутренней стороны на щеколду. Юрий Агейко, вспомнив, как когда-то в детстве лазил в этот сад воровать яблоки и груши, решил перелезть через забор. Он расстегнул пиджак, чтобы тот не стеснял его движений, подпрыгнул и ухватился за края досок. Затем легко подтянулся и перекинул ногу на другую сторону ограды.
— А мне мама говорила, что на заборы взбираться нельзя. По заборам только кошки лазают. И еще — бандиты и хулиганы.
Агейко посмотрел вниз и прямо под собой увидел мальчишку с длинными густыми волосами, который держал наперевес в руке стреляющее шариками детское ружье.
Он улыбнулся, тут же спрыгнул вниз, присел на корточки перед мальчуганом и протянул ему широкую ладонь:
— Привет, Филька!.
— Здравствуй, дядя Юра, — ответил маленький охотник и, не замечая протянутой руки, сразу уселся к Агейко на колено и обнял за шею.
— А ты мне подарок и в этот раз принес?
— Да принес, принес. Вот, держи, — и Агейко вынул из кармана коробочку с миниатюрным милицейским «жигуленком». — Будешь милиционером.
Филька, увидев подарок, счастливо заулыбался, закинул ружье за плечи но, приняв в свои руки коробку, тут же дал категоричный ответ:
— Нет. Милиционером я не буду.
— А кем же ты будешь? — Агейко поднялся вместе с мальчиком и медленно тюшел по садовой дорожке, посыпанной песком.
— Я буду как дед — спикером.
— Кем-кем? — наморщил лоб Агейко.
— Спи-и-ке-ром! — протянул Филька, словно обижаясь на непонятливость такого взрослого человека.
— Ну дай бог, — не стал спорить Агейко и обратился к мальчику: — Ну показывай, где мама? В доме или в беседке?
Филька, занятый распаковкой игрушки, махнул рукой в сторону веранды.
С Эдитой Юра Агейко познакомился после того, как его почти два десятка лет назад поймали в саду теплым сентябрьским вечером. Вместе с друзьями-подростками они проникли на дачный участок. Он лазил на яблони и тряс ветки, а подельщики собирали фрукты с земли и набивали ими карманы, совали за пазухи. Когда кто-то из сорванцов скомандовал «полундра» и все, кто был внизу, за считанные секунды перескочили через ограду, он некстати зацепился штанами за ветку и никак не мог слезть с дерева. Высокий, стройный мужчина с рано поседевшими висками молча поднял руки, помог высвободить штаны и снял его с дерева. Затем крепко взял за руку и повел к дому по песчаной дорожке.
— Куда вы меня ведете? — заканючил Юрка.
— На суд, — коротко ответил мужчина.
— Отпустите, я больше не буду.
Но мужчина крепко держал его за руку. Они поднялись на крылечко и вошли на просторную веранду. Посреди комнаты стоял огромный круглый стол, центр которого украшала соломенная ваза с грушами и яблоками. В сумрачном свете светильника в углу на софе он увидел женщину, которая без какой-либо злобы глядела на него и чему-то улыбалась.